Она уютно устроилась на тахте, читает. «Игра в бисер».

Катюшка, забравшись с ногами на диван, тоже читает. Ей нравится читать, она читает много и при этом, как когда-то в детстве, порой шевелит губами.

Сотни, тысячи женщин были бы счастливы вот так, в кругу семьи, провести вечер после трудного рабочего дня. Что с ней? Почему она встаёт с тахты и говорит виновато:

— Толя, мне срочно нужно увидеть Борьку, я скоро вернусь.

— Тебя проводить? Хочешь подвезу? — Толя потягивается, глаза у него ещё там, в формулах, цифрах и чертежах, но проясняются с каждой секундой всё больше.

Зачем? Спасибо. Светло, весна! — говорит поспешно Катерина. — Пользуйся возможностью дневного света, работай!

Она срывает с вешалки пальто, влезает в лёгкие, весенние сапоги, накидывает шаль.

— Мам, возьми меня с собой, я соскучилась по дяде Боре.

— В другой раз, доченька, у меня важное дело, нам нужно поговорить.

Весна, в этом году — поздняя, но она наконец пришла и даже в городе чувствуется: сочная, пропахла солнцем, пробудившейся землёй, оживающим деревом. И запахи живые забивают запахи бензина и выхлопных газов. Торжествуют птицы, весело булькает вода, стекая в сточную канаву. И кричат дети — в «классиках», в лапте и футболе!

Автобус никак не придёт. Катерина хочет поскорее попасть к Борису, но в то же время не хочет стенками автобуса отгородиться от ребячьих криков, говора воды и яркого света весеннего вечернего солнца, не спешащего уступить место ночи.

Здесь, на остановке автобусной, под криками и светом весны, легче, чем дома.

Подходит автобус.

Словно она — девчонка, едет в свою юность, в свою свободу.

Получается, человеку необходимы несчастья, ссоры, разочарования, боль — чтобы он не зарос жиром и мог чувствовать чужую беду.

Борька скажет, что делать, — он всё про неё знает.

Что знает Борька такое про жизнь, чего не знает она?

Почему он не женится? Он очень красив, её Борька. Любая готова бежать за ним по первому зову.

Одно время он каждое лето ездил на Камчатку, и она волновалась, когда запаздывали телеграммы.

Он докладывал ей, что купается в гейзерах, ходит по горам и по берегу моря, ловит рыбу и часами разговаривает с местными жителями. Теперь полюбил Тянь-Шань. С Тянь-Шаня телеграммы Борька не шлёт. И каждый раз она считает дни: когда же он спустится с гор и закажет разговор с ней?! Только услышать его голос: жив! Больше ей ничего не нужно. Пусть влезает на свои пики, пусть сплавляется на плотах по Енисею, только пусть будет жив. Он — «любитель», он может оступиться, он может погибнуть. У Борьки всегда шальные планы, непонятные ей увлечения: то йога, то парапсихология, то строительство орнитоптера.

Она знает про Борьку только эти, чисто внешние факты. А Борька знает про неё всё.

— Кто там? — задыхающийся Борькин голос.

— Что случилось? — через дверь.

Она молчит.

— Все живы? — через дверь.

— Все.

Пауза, слишком длинная.

— Я не могу открыть, ты прости, подожди.

И здесь, у Борьки, в своей прошлой счастливой квартире, она не к месту! Она потеряла себя. Там, с Анатолием, она быть не хочет. И здесь ей места нет.

Она тихо спускается по лестнице.

Щёлкнула дверь.

— Подожди. — Борис в тапочках, без носков, без брюк, в накинутом на голое тело пальто. — Что случилось?!

Он догнал её, повернул к себе.

Она уткнулась в его голую грудь и — отшатнулась. Не Борькой, братишкой, чужой женщиной пахнет от него.

— Ты не поймёшь, — тихо говорит она.

Может быть, сегодня, сейчас наконец решается жизнь у него?!

— Ты ушла от Анатолия? — спрашивает он. После долгой паузы в её растерянность трезво бросает. — Я давно этого жду.

— Ушла? — Она помолчала. — Як тебе в гости пришла. Почему ты решил… Разве было что-то…

— Я сейчас… — говорит Борька и через три ступеньки взлетает на свой этаж.

Она присела на подоконник. За окном умирал весенний день. Ещё зимние, обглоданные, без листьев тени от деревьев растворились в бессветных сумерках, зажглись фонари. Вместо весеннего света — электрическая суетная жизнь города. Город гудит вечерними машинами. Доигрывают свои игры дети. Добалтывают свои разговоры бабки, сидящие рядком на скамьях. Добираются наконец до своих ужинов и постелей задержавшиеся на работе, в кино, в гостях её бывшие соседи. То, что было в Древнем Риме, то, что было с людьми, прахом рассыпавшимися под ней, то, что сейчас происходит с ней и с её современниками, — одно и то же: кто-то кого-то любит, кто-то кого-то не любит, кто-то от кого-то уходит, кто-то кого-то убивает… А над всем этим строятся дома, меняются правительства, открываются новые планеты и химические элементы… Суета, вечная необходимость живой жизни — живая жизнь.

Борька не шёл. Она тихо сползла с подоконника, тихо стала спускаться.

У Борьки, может быть, сейчас решается жизнь?! Женщина плачет. Ревнует? Женщина обжигает его… А вот в ней огня нет.

Вот что она хотела понять. Земля вертится, земля расцветает цветами и деревьями, потому что изнутри ее палит огонь. Анатолий целые дни для неё работает, потому что в нём горит огонь. А в ней нет огня.

Разве можно жить, смеяться, когда в тебе нет огня…

— Катя!

Она открыла глаза.

— Катя! Как ты? Борис сказал, у тебя, оказывается, перитонит. Вот тебе натуральный гранатовый сок. Гранаты с рынка. Тебе нужны витамины. Ты что плачешь? Настрадалась. Борис говорит, уже всё позади. Не плачь. Скоро всё пройдёт. Мы с Борисом разобрали балкон, туда можно теперь вынести раскладушку. Ты, как в санатории, закутаешься в одеяло, будешь спать на воздухе. Не плачь, пожалуйста. Пей сок. А это морковные котлеты.

— Толя, садись. Спасибо, что пришёл, — виновато говорит она. — Завтра снимают швы, — говорит она. — Скоро домой. Зато отдохнула. Ты не представляешь себе, как надолго я выспалась.

Неотрывно смотрит Анатолий на неё.

— Ты похудела, — говорит. — Пей сок. Тебе нужны витамины, — повторяет он. — Скажи, что сделать, я сделаю. Хочешь, я тебя причешу? Хочешь, горячей воды принесу и вымою тебе ноги? Я, когда заболеваю, лечусь водой. Не веришь? Ну что ты плачешь? Кто обидел тебя? Тебе плохо? У тебя осложнения? Подожди, я воды… подожди, я вытру слёзы… Только ты не плачь. Я так и думал, что тебе очень плохо. Ты так настрадалась! Ты так ослабла! Хочешь, я ночами буду около тебя дежурить? Ты не волнуйся, я буду сидеть тихо, совсем незаметно. А откроешь глаза, что-нибудь тебе понадобится, и вот он я. Ты будешь спать. Я тебя не потревожу, я умею. Ты только не плачь, прошу тебя.

— Иди, Толя, иди, — жалобно, едва сдерживая рыдания, говорит Катерина. — Пока ты здесь, я не успокоюсь. Иди. Пожалуйста. Мне так всех жалко!

Она вышла замуж за Юрия.

Свадьбу они справлять не стали. Юрий не захотел. Только родители, только свидетели за небольшим столом у Юрия дома — собрались на пирог. Выпили по нескольку бокалов шампанского. Её мать принесла жареное мясо, торт. Мать Юрия сделала холодец, напекла пирогов. Она мастер печь пироги. И с мясом, и с капустой, и с рыбой, и ватрушки… со всем, что можно положить в тесто, печёт! Любовно и чисто.

Высокая, статная, седая, с тяжёлым узлом кос на затылке, она держится прямо, с достоинством, лицо — иконописное.

— Горько! — кричит Борис. — Горько!

Юрий поджимает губы, словно это слово его обижает. Вроде неохотно приближает своё лицо к её лицу, едва-едва касается губ.

Но и это «едва-едва» обжигает.

Запах свежести, чистоты исходит от Юрия. Чуть-чуть вздрагивает нос. Глаза, цвета травы, придвинулись к ней так близко, что она видит золотистые точки, обычно почти незаметные. Она не ощущает себя. Сегодня наконец он обнимет её, наконец она почувствует его полностью.