Обида на судьбу живёт в Катерине с детства. Почему женский удел намного тяжелее мужского? Почему природа женщину отметила, наградила страданием, на её плечи возложила муки продолжения рода и ответственность за жизнь ребёнка?

Да, кроме природой уготованной ей боли и неудобств, женщина в России несёт на себе ещё и весь быт целиком, и полный рабочий день. Она всегда всем что-то должна. На работе должна выложиться полностью. Должна достать продукты, сготовить, убрать, постирать, воспитать детей, ухаживать за мужчинами… Если судить по её больным, всё это на одной женщине! Как получается, что сильные мужчины, самой природой предназначенные оберегать, защищать женщину, мать своих детей, перекладывают на её хрупкие плечи тяжёлые сумки и всё остальное?

Нет, она не хочет замуж. Она прожила жизни всех своих больных, с первого часа их замужества. Она наслушалась, какие обиды и унижения подстерегают женщину на этом пути. Она не хочет рабства, не хочет униженности, не хочет мужского барства.

Катерина не заметила перелома дня, но мокрые хлопья стали замерзать на лету. Они съёживались, твердели и на землю уже падали градом, звеня и подскакивая. Обессиливающий людей день обернулся днём бодрости. Свежий вкусный воздух, пляска и звон града. Но вместе с тем — гололёд, ноги скользят, и каждый шаг для неё — проявление героизма, преодоление боли в боку и тошноты.

Катерина шла медленно. Странно, непонятно чувствовала она себя. В ней притаилось что-то чуждое, опасное, чего она объяснить не может. Ни радости, что кончился, наконец рабочий день, ни обычного желания принять душ и отдохнуть, ни ожидания сегодняшней Встречи с женихами.

Длинный, беспомощный день. Пока она не сумела найти решения, как лечить Тамару.

Может быть, причина в Николае? Уж больно он нервный. И курит много. Но Тамара ни за что никогда не подвергнет Николая никаким испытаниям. Тем более, что Николай, защитив диплом, пришёл работать к ним в клинику. Он теперь их сослуживец, и его жизнь открыта для всех.

Сегодня день неудач. Болит поясница, болит бок, вся она налита тяжестью. Почему же ноги разъезжаются, если они — тяжёлые и едва идут?

— Оп-ля! — мимо Катерины, толкнув её, проскользнул по ледяной дорожке мальчишка, Катерина упала. Неловко, правым боком.

Мальчишка вернулся, нагнулся над ней.

— Тётенька, я нечаянно! — Он хотел помочь ей встать, но она от внезапной острой боли в боку сжалась, всей тяжестью навалилась на землю, чтобы боль затихла. — Что же вы, тётя? — чуть не плакал мальчишка. — Я каждый день падаю, и ничего. Я нечаянно. Вставайте.

Но она продолжала лежать на снежной крупе, парализованная болью, затаив дыхание.

Подошли люди.

— Я нечаянно, — уже громко стал он им объяснять. Он горько плакал. — Я хотел прокатиться, задел…

Тонкий виноватый голос мальчишки усиливал боль, раздражал. Катерина чуть подняла голову, глухо сказала:

— Не плачь, ты ни при чём. Аппендицит это!

Очутившись после операции на больничной койке, с беспомощно распростёртым неподвижным телом, Катерина с удивлением ощутила в себе странные перемены. Это, конечно, была именно она, её — рассыпанные по подушке волосы, её — узкие жилистые ноги, её — ямочка на щеке, но странно: внутри она совсем не прежняя. Или так подействовала операция? Или беспробудный сон в течение трёх суток после операции? Может быть, сосредоточение не на других, а впервые на себе вызвало такое новое ощущение жизни? Может быть, боль операции? Местный наркоз почему-то не подействовал, и Катерина чувствовала, как тянут из неё кишку.

Что за причина, непонятно, только она — не она.

Раз в жизни такое бывает: открылось ей её будущее. У неё ясная голова, и ей чётко видятся три дороги. Совсем как в сказке: по одной пойдёшь — коня найдёшь, по другой пойдёшь — смерть найдёшь, по третьей пойдёшь — суженого найдёшь.

Белый потолок палаты, зыбкие голоса больных, запахи лекарств растворились, исчезли.

А перед ней — Всеволод. Не сегодняшний, лёгкий, молодой, порывистый, а седой, в кожаном пиджаке, солидный, потяжелевший, представительный. Она — его жена. Всеволод — её муж.

Нет, не надо забегать вперёд. Надо по порядку. На свадьбу они не пригласили ни Юрия, ни Анатолия. Её свидетель — Тамара.

Всеволод увёл её прямо со свадьбы.

— Пусть едят, — задыхаясь, шептал он ей в самое ухо, оглушал её своим шёпотом и вёл к двери зала. — Пусть танцуют. Прошу тебя. Пойдём.

Она тоже хотела есть. Хотела танцевать. Однако больше её желания есть и танцевать было её восхищение Всеволодом — щупающим её взглядом, властными руками и острое чувство радости, что она его жена. Он, такой большой и надёжный, защитит её от всех сложностей и проблем, объяснит, как жить, научит разрешать противоречия. Она хотела идти за ним, куда он прикажет, но интуитивно пыталась продлить сладкий миг свободы, головокружения от радости того, что Всеволод рядом, предчувствуя, что жизнь её изменится резко и бесповоротно. В ту минуту ей вполне было достаточно самого факта их свадьбы, яркого света, улыбающихся гостей, суеты праздника и собственного ощущения невесомости, и она хотела испить ту минуту. Но Всеволод, под звон бокалов и возбуждённые полупьяные крики «горько!» жадной рукой вонзившийся в её плечо, за плечо вывел её из зала.

— Слышишь, «горько»? — шептал он ей в самое ухо. — Наконец моё время пришло.

Никак не могла Катерина вставить ключ в замок руки не слушались. Всеволод отнял у неё ключ и открыл дверь сам, точно делал это ежедневно мельчайшей детали знакомая комната в белом свете холодного фонаря пугала как совсем незнакомая. Катерина удивлённо и растерянно оглядывалась. Всеволод жадно обнял её, потянул её к тахте. Она перестала ощущать себя — безвоздушье, страх перед чем-то непонятным, что уничтожает её, острая боль и — растворение в невесомости, и наслаждение неодиночеством, и родство.

Утром Всеволод долго спал. Она успела сварить кашу, пожарить яичницу.

— Ты самая лучшая женщина во всём мире! — были его первые слова, когда он проснулся и потянулся в постели. Потянулся сладко, счастливо, словно проснуться для него — высшее в мире наслаждение. — Иди ко мне!

Она подошла к нему с чашкой кофе в руке.

— Я спал и всё время ощущал, что ты теперь — моя, что ты теперь — для меня.

Кофе расплёскивался по блюдцу.

Всеволод с удовольствием выпил его, поставил на тумбочку чашку и обеими руками потянул её к себе.

— Иди сюда! Иди же, скорее! — нетерпеливо, жадно говорил он.

И неистовы были его губы и руки…

— Сейчас позавтракаем и поедем в бассейн, — сказал он, выйдя чистый, с блестящими, хорошо выбритыми щеками из ванной. — Я привык каждый день плавать. Я тебя научу плавать, и тебе расхочется ходить на двух ногах. В воде будешь передвигаться лучше, чем на суше.

Она засмеялась.

С этого первого их общего утра Катерина стала много смеяться.

Они бегут под ялтинским солнцем к морю. Всеволод стремится догнать её, а она удирает, как заяц прижав уши к голове: быстрее, быстрее!

В тот час он настиг её у самой кромки морской, сжал плечи и, не отдышавшись, властно повлёк в море.

— Скорее!

Вот они уже барахтаются в воде.

— Котёнок! — повторяет и повторяет Всеволод.

А ей стыдно, что он обнимает её при всех. И сладко.

Они плывут. Дальше, дальше от берега, за буйки.

— Вернитесь в зону купания, — настигает их голос. И под этот настойчивый голос Всеволод подплывает под неё, обеими руками обнимает её: губы около губ, глаза — близко, тесно прижимается к ней.

— Котёнок! — не своим, незнакомым голосом говорит он.

Она захлёбывается.