Жадность к жизни у Всеволода была такая острая, что невольно Катерина уступала ему рот, плечи, грудь. Но одна трезвая, ледяная клетка в самый последний миг давала силу ладоням — она отталкивала Всеволода, неимоверным усилием выныривала обратно в будни.

— Нет! — И, довольная, что победила себя, с плывущей вокруг комнатой, с ушами, точно ватой заткнутыми, она долго ещё не могла прийти в себя, остывала и вздрагивала спиной, вспоминающей руки Всеволода.

Всеволод, жалуясь, что она измучила его, уходил. А она, опустошённая и несчастная, пыталась понять: почему «нет»?

Рядом с Всеволодом она чувствовала себя глупенькой и провинциальной. Стеснялась своей одежды — Всеволод одевался по последнему «крику» моды. Кожаный или замшевый пиджак, остроносые или тупоносые ботинки — в зависимости от моды в данный момент. У неё же один и тот же строгий тёмный костюм в блёклый горошек, одно и то же скромное серое платье, одни и те же туфли. По сто раз в ночь, не умея после встреч с ним уснуть, она спрашивала себя, почему он приходит на её вторники, почему терпит других женихов, почему не только не стесняется, наоборот, любит ходить с нею в ресторан, в Дом учёных, на просмотры новых фильмов и ведёт её через зал торжественно, крепко сжав её локоть в своей горячей ладони?

Он любит праздновать с ней Новый год и Первое мая. Выбирает столик поближе к эстраде и, как только начинаются танцы, выводит её на середину. Полузакрыв глаза, он начинает танцевать. Вроде всё двигается по раздельности — плечи, грудь, живот, руки, ноги, а непонятно, незаметно для глаз все его движения соединяются в единую гармонию человека и музыки. Лёгкий, стремительный, вдохновенный, страстный, сосредоточенный лишь на танце, Всеволод не помнит себя и не видит никого вокруг, даже её. Она же, заворожённая и счастливая, позабыв и о музыке, и о себе, топчется неуклюже на месте. Она танцует прекрасно. И лишь при Всеволоде, когда он, забывшись, вершит лишь свой танец, танцевать не может. Как не может при нём произнести связную умную фразу. Как не может задать Всеволоду ни одного из тех вопросов, которые интересуют её: «Существуют ли общие закономерности в разных политических структурах?», «Может ли человек, зная о назревающей катастрофе, защититься от катастрофы или обязательно попадёт под «секиру» политической машины?»

Что Всеволод нашёл в ней? Зачем она ему?

Анатолий — инженер. Наверное, профессия накладывает на человека печать. Если Всеволод безграничен, неожидан и дерзок, то Анатолий регламентирован во всех своих поступках и словах.

— Я приглашаю тебя в кино, — говорит он всегда одну и ту же фразу.

И она знает, что билет взят обязательно на 19 часов, ни раньше, ни позже. Раньше — они не успевают до сеанса поужинать. Позже — придётся лечь спать после двенадцати, и они не успеют выспаться перед следующим днём.

В театр Анатолий её не зовёт. То ли просто не догадывается, что ей хочется в театр, то ли билеты для него дороги, то ли их трудно достать, то ли слишком поздно кончаются спектакли.

Зато Анатолий очень любит водить её в парк культуры. Чаще всего они катаются на лодке. Анатолий гребёт спокойно, уверенно, точно всю жизнь только то и делает, что гребёт. И, хотя движения у него спокойны, несуетны, лодка движется быстро, — так быстро, что капли не успевают сорваться с вёсел, а вёсла, взлетев, сразу погружаются в воду.

В парк культуры они часто ходили с Борькой, когда Борька был маленьким. Поэтому она так любит парк культуры. Правда, на лодке они с Борькой не катались, они «летали» на самолётах! И часто, став взрослой, она вспоминает зелень травы и дома над головой, бесплотную невесомость облаков с просинью солнечного неба, захлебнувшееся дыхание и жгучий страх, смешанный с холодком под ложечкой. С Борькой катались на «чёртовом» колесе, С Борькой стреляли в тире. А к лодочной станции почему-то ни разу кривая не вывела.

Анатолий во всём парке культуры признавал только лодку. Правда, он спрашивал, хочет ли она на «чёртово» колесо, но она не хотела. Она не любила повторять ощущения, которые когда-то испытывала, они отошли в прошлое и пусть там остаются.

Зимой Анатолий учил её кататься на коньках. Тоже незнакомое занятие. Борька в «коньки» её не вовлёк. Он увлёкся коньками позже, когда она уже переселилась в новую квартиру.

Ноги разъезжались, она неуклюже, неуверенно двигалась рядом с Анатолием, вцепившись обеими руками в его локоть. А он, несмотря на то, что она. всей тяжестью висла на нём и наверняка была смешна, смотрел на неё сияющими глазами, счастливо смеялся.

— Ты самая красивая! — говорил он. — Ты самая необыкновенная!

Он поправлял ей выбившийся шарф, сбрасывал с её щёк снег и осторожно катил её.

— Прошу тебя, ещё! — умолял он. Неизвестно, что «ещё». То ли ещё один круг сделать на катке, то ли ещё подержаться за него, то ли улыбнуться ему.

Странное действие оказывало на неё восхищение Анатолия. Он смотрел на неё так, словно ждал от неё необыкновенных поступков и необыкновенных мыслей. И она становилась при нём всемогущей: могла без конца, не обращая внимания на ноющие ноги, идти по городу, кататься на коньках, без конца говорить, упиваясь собственными словами и голосом, и чувствовала, что говорит вещи умные и интересные. До донышка раскрывала она себя перед Анатолием. Ему рассказывала про своих больных и даже однажды показала записки — истории болезни. А когда он нашёл их очень интересными, обрадовалась, как ребёнок. При нём она наполнялась ещё большей любовью к своим больным, к Борьке, к окружающему миру. Чувствовала себя красавицей. Забывала о штопаном платье и о тёмном пятне на красной куртке.

— Что для тебя главное в жизни? — спросила она как-то. — Работа? Книги?

— Ты! — улыбнулся Анатолий.

— Да нет, я не об этом. Вот для Всеволода — политическая борьба. Он живёт для того, чтобы разобраться в ней, помочь людям разобраться и, заняв в ней своё место, остаться в истории навсегда, так я понимаю. А для тебя, что главное в жизни?

— Ты!

— Я серьёзно, — обиделась она.

— И я серьёзно. Если я сделаю так, что тебе будет хорошо, если сумею исполнить все твои желания, значит, я выполню своё назначение в этой жизни!

— Так мало?

— Так много! Сама подумай, что может человек? Допустим, он построит дом, или, как я, посвятит свою жизнь производству станков, или осушит болото. Это важно, понимаю, но сделать так, чтобы любимый человек всегда радовался жизни, мне кажется, много важнее. Разве нет?

— Это целая философия!

— Пожалуй! Только скорее не философия, а практика. Мне нравится жить для тебя, угадывать твои желания.

— А если, допустим, ты не полюбил бы, или если я не замечаю того, что ты живёшь для меня, тогда во имя чего жить?

— Как «не полюбил бы»? Это. невозможно. Это было запрограммировано. Мне, моей душе нужна только такая жизнь — для тебя. Выходи за меня замуж?!

Она благодарно сжала его руку. И спросила: А как ты относишься к остальным людям?

— Очень хорошо. Но пусть они сами найдут, для кого и для чего жить.

Представить себе, что Всеволод будет жить для кого-то, невозможно. Представить себе Всеволода в лодке невозможно. Всеволод не способен грести, жарить шашлыки в подмосковном лесу, ходить в тренировочных штанах, мыть в её доме посуду. И существует ещё много такого, чего не способен делать Всеволод и способен Анатолий. Анатолий выносит помойное ведро, чистит картошку, помогает ей закупить продукты на неделю, загружает бельё в машину, развешивает его на балконе, метёт пол. При нём она может заниматься любыми женскими, неизбывными делами: подшивать юбку, отглаживать шторы.

Анатолии ходит за ней по дому вроде так же, как Всеволод, но ни за что не оторвёт её от дела. Всё, что она делает, — такое главное, чего никак нельзя прервать, чему ни в коем случае нельзя помешать.

И дотронуться до неё он не смеет, только, уходя, робко поцелует её пальцы или коснётся её волос и тут же отдёрнет руку.

Анатолий — полная противоположность Всеволоду во всём. Всеволод красив праздничной, броской красотой, Анатолий невзрачен. Светлые глаза, светлые, даже блёклые волосы, короткий нос в веснушках. Всеволод параден, но и во многом непонятен, с ним она робка и каждый раз думает, как поступить. С Анатолием ей легко, как с самой собой. Ходит при нём в домашнем платье, читать может при нём, капать капли в нос, сердится на него, как на себя.