– Мне так жаль, – прошептал Джим, пристроившись на краю кровати.

– Мне не стоило рассказывать ему о нас с тобой… – Она вытащила салфетку «Клинекс» из коробки и осторожно промокнула им слезы. – Но меня заела совесть, и я… не ожидала такого. Он еще и помолвку расторгнул.

Джим нахмурился, поскольку последнее, что он слышал, так это то, что парень собирался с ней порвать.

– Он сделал тебе предложение?

– Вот почему я должна была ему рассказать. Он встал на колено и спросил меня… и я сказала «да», но затем мне пришлось рассказать ему, что произошло. – Девина наклонилась и схватила его за руку. – Я бы держалась от него подальше. Ради собственной же безопасности. Он в ярости.

Вспомнив лицо парня, когда тот говорил, что голубое платье Девины пахнет одеколоном другого мужчины, не сложно было представить, что это правда. Но что-то в этой ситуации просто не складывалось, хотя сложно так думать, глядя на лицо Девины… и ее руку.

На ней была куча синяков в форме мужской ладони.

– Когда они тебя выписывают? – спросил он.

– Сегодня, скорее всего. Боже, мне так неловко, что ты видишь меня в таком виде.

– Обо мне ты в последнюю очередь должна беспокоиться.

Наступила тишина.

– Можешь поверить, чем все закончилось?

Нет. Совсем не мог.

– Тебя забирает семья?

– Они приедут, когда меня будут выписывать. Они очень волнуются.

– Могу понять, почему.

– Дело в том, что я вроде как хочу увидеться с ним. Хочу… обговорить все это. Просто не знаю… И пока ты не начал меня судить, я в курсе, как это звучит. Мне следует просто уйти, увеличив дистанцию между нами, насколько это возможно. Но я не могу так легко сдаться. Я люблю его.

Крах ее надежд было так же тяжело вынести, как и состояние, в котором она находилась, и Джим взял ее за руку.

– Мне жаль, – прошептал он. – Чертовски жаль.

Она сжала его ладонь.

– Ты потрясающий друг.

Раздался резкий стук, и в палату зашла медсестра.

– Ну, как мы тут?

– Я лучше пойду, – сказал Джим. Встав на ноги, он кивнул медсестре и повернулся к Девине. – Я могу что-нибудь для тебя сделать?

– Дашь свой номер? Просто на случай… я не знаю…

Он назвал ей цифры, еще раз попрощался и вышел.

В коридоре он почувствовал себя так же, как и на многих своих военных заданиях: противоречивая информация, необъяснимые поступки, непредсказуемый выбор… все это он встречал и раньше, менялись лишь имена и местоположения.

Проанализировав то, что – как он знал – было правдой, обнаружилось много белых пятен, и вопросов возникло больше, чем нашлось на них убедительных ответов.

Войдя в лифт и наблюдая, как цифры на дисплее убывали вплоть до «L», Джим вспоминал тренировки и свой опыт: если не знаешь, что происходит, собирай информацию.

Он вновь подошел к справочному бюро, к маленькой старушке, и показал на двойные двери, через которые вошел в здание.

– Это единственный выход для пациентов?

Она улыбнулась в своей теплой манере, от чего у Джима сложилось впечатление, что женщина должна готовить действительно вкусные рождественские печенюшки.

– Да, большинство выходят отсюда. Особенно, если их забирают.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Джим вышел на улицу и осмотрелся. Было много мест, куда можно сесть и наблюдать за выходом, но маленькие скамейки между голыми деревьями, выстроившимися вдоль тротуара, – не особо хорошее прикрытие. И никаких углов, чтобы спрятаться.

Он посмотрел за арку, на парковку, чертовски желая найти что-нибудь…

И в этот самый момент внедорожник освободил место, через два от которого начинались места для инвалидов, отмеченные сине-белыми знаками.

Через три минуты Джим припарковал там свой грузовик, заглушил двигатель, и сосредоточился на больнице. Ему приходилось смотреть сквозь окно стоящего рядом минивэна, который оказался идеальной маскировкой.

Он давным-давно понял, что информация, полученная тайком, оказывается наиболее полезной.

***

– Готов? – спросила Мария-Тереза из кухни.

– Почти, – выкрикнул Робби в ответ.

Посмотрев на часы, она решила, что нужен более практичный подход, чтобы выходить из дома вовремя. Она преодолевала покрытые ковром ступеньки, одну за другой, ступая по сине-бордовому зигзагообразному узору, ее туфли не издавали ни звука. Сама она никогда бы не выбрала такую дорожку, как и остальной декор, но та подходила для непрекращающегося движения в этой части арендованного дома.

Мария-Тереза обнаружила сына перед зеркалом, он пытался заставить свой мини-мужской галстук висеть ровно.

На какой-то момент она наполнилась материнской экстраполяцией: она увидела Робби, долговязого, но сильного, готовящегося к выпускному балу. А затем гордого и высокого на окончании колледжа. И чуть позже, в костюме на собственной свадьбе.

– На что смотришь? – взволнованно сказал он.

На будущее, надеялась она. Милое, нормальное будущее, настолько далекое от всего того, что произошло с ними за последнюю пару лет, насколько это возможно.

– Помощь нужна? – спросила она.

– У меня не получается.

Его руки повисли по бокам, и он, сдавшись, повернулся к ней.

Подойдя ближе, она встала перед ним на колени и развязала кривой узел. Все это время Робби стоял с таким терпением и доверием, что было сложно не думать о себе, по крайней мере, как о наполовину хорошей матери.

– Думаю, нужно купить тебе куртку побольше.

– Да… она вверху туговата стала. И еще… видишь? – Вытянув руки, он хмуро посмотрел на то, как рукава задрались чуть ли не до локтя. – Терпеть не могу.

Она быстро завязала коротенький сине-красный галстук, не так уж и удивившись замечанию сына о куртке. Он любил носить костюмы и предпочитал, чтобы обувь, даже кроссовки, была не потерта. То же самое относилось ко всем его вещам: открыв его комод или шкаф, можно обнаружить, что вся одежда сложена или висит аккуратно; книги на полках выстроены, а кровать не заправлена только в том случае, если он под одеялом.

Его отец был таким же: всегда заботился о том, в каком состоянии находятся его одежда и вещи.

Также ее сыну достались от Марка темные волосы и глаза.

Боже… Марии-Терезе так хотелось, чтоб в ее сыне не было ни капли от этого мужчины, но биология есть биология. А то, о чем она всерьез беспокоилась – вспыльчивость и подлость своего бывшего – никогда не проявлялось в Робби.

– Вот, теперь можно идти. – Когда он обернулся к зеркалу, чтобы убедиться в этом, Мария-Тереза сдержалась, чтобы не стиснуть его в объятиях. – Ну как?

– Гораздо красивше, чем у меня. – Она взглянула на него. – Извини, красивее, чем у меня.

– Спасибо.

Спустившись вниз, они вместе надели пальто и перчатки, а затем сели в Камри. Утро выдалось прохладным, и значит, гараж превратился в морозильник. Двигатель автомобиля захрипел и зашипел от усилий.

– Нам нужна новая машина, – сказал Робби, когда она в очередной раз повернула ключ.

– Я знаю.

Мария-Тереза открыла дверь гаража и теперь ждала, когда перед взором предстанет выезд и мир, скрывавшийся по ту сторону. Выехав, она сделала разворот в два приема, закрыла гараж и направилась в Собор Святого Патрика.

К тому времени, как они приехали, вся улица на несколько кварталов вперед была заставлена машинами. Мария-Тереза поездила кругами, уже задумавшись припарковаться не по правилам, и встала за углом так, что зад машины немного выпирал. Выйдя из нее, она подошла к углу, оценивая, насколько бампер выходил за желтую линию.

Почти на два фута.

– Проклятье.

Когда раздался звон церковных колоколов, Мария-Тереза решила понадеяться на то, что проезжающие мимо полицейские окажутся либо хорошими христианами, либо дальтониками.

– Пойдем, – сказала она, протянув руку Робби. Когда он вложил свою ладонь в ее руку, Мария-Тереза быстро зашагала по безлюдному тротуару. Мальчик не отставал, передвигая маленькими ножками в два раза быстрее.