Процессия сворачивает к кострам.

Из барака доносится взрыв наглого, грубого хохота и — опять голос Девушки.

Ректор, в регалиях Главного Судьи, показываясь на балконе почти совсем разрушенного дворца

Пусть — ни трибуны, ни аудитории,
    Сгинул наш дом,
                   сад, —
Люди! Сама Немезида истории
    Шлет нас творить
                   суд.
Но укрепленные твердою верою
    В милость и в доброту,
Мы справедливость привносим скорую
    В скорбную роль
                   ту.
Враг еще множит в подвалах заговоры,
    Прячется в глубь
                    толщ,
Но мягкосерд и гуманен наш приговор:
    Лишь
        восемьсот
                 тыщ.

Вскрики

— Мало! Он робок, он трус!
                          — Мало!
— Зев — краснобая, а мозг —
                           мула…
— Смело карай, депутат!
                       Смело!
— Чтобы воронье выше туч
                        взмыло!

Возгласы из времянок

— Бросьте… довольно!.. Долой кровь!
— Взялся судить, так добром правь…
— Видно, опять норовит вкривь —
Тюрьмы заполнить битком вновь?

Еще голоса

— Срам, кто рычит на Судью
                          псом:
Он при Тиране страдал
                     сам.
— В тюрьмах свой суп отдавал
                            всем…
— Вникните в суть! не в размер
                              сумм!

Главный судья, обращаясь к сопровождающим

Горек удел хитрить и лавировать
    Между Харибд и Сцилл.
Радость — в одном: неусыпно веровать,
    Что идеал —
               цел.

Главный Судья покидает балкон.

В бараке странная тишина.

Двое прохожих

— А видели у костров — юродивого?
    — Видел. Чудно!
Осмеивают в народе его
     И поделом.
               — Но
Везде отыщутся женщины,
     Чуткие до чудес…
— Им все равно, что — жемчуг,
     Что глина,
               что Бог,
                       что бес.
— Но он заставляет слушать
     Всех нас другие слои…
— Э, бросьте. Заржала лошадь,
     А вы уж, друзья мои,
Готовы поверить в демона,
     Ревущего где-то в аду.
— Понятно: от этого гомона
     И сам я точно в бреду.

Из барака крадучись выскальзывают несколько фигур. Девушки не видно.

Порыв ветра из радиоактивных пустынь медленно проносится над крышами.

Молодой архитектор, присев на груду битого кирпича

Где-то вот так же
                 заносят пепел и вьюга
Щебень Парижа, руины Святого Петра,
И не жаль никому их,
                    и нет задушевного друга,
С кем подумать о «завтра»,
понять и осмыслить «вчера»…

Двое из народной милиции, входя в барак

Запляшет любой хулиган,
Раз двум миллионам — помилование…

Долгая пауза.

Те же двое, выходя на крыльцо

Двенадцать ножевых ран
И, кажется, изнасилование.

Голос Укурмии

Уицраоры Запада, Юга,
Кто помог сокрушению ига!
Властью новою, данною свыше,
Назначаю вам сроки и ноши.

Голоса чужеземных уицраоров

Один

Невольным данником миротворствующего
    Сам обуздал я свою судьбу.

Другой

Язвимый жалом страстей упорствующих,
    Свой зев кусаю — убить алчбу.

Третий

Влачусь, послушный приказу царствующего,
    Не смея плетью вжечь знак рабу.

Укурмия

Вы — гонители Велг, вы — их стражи.
Едините ж усилия строже!
Каждый глыбу отломит от кряжа,
Обоймет ее крепче и туже.

Уицраоры

— Откалываю скалу незыблемую
        Ох, тяжела.
        Ох, высока!
— Поднимаю громаду вздыбленную —
        Два шага,
        Три шага.
— Опускаю ношу зазубренную
        В щель врага,
        В дом врага.

В трещину, пересекающую город, вдвигаются одна за другой циклопические плиты. На месте трещины — площадь и проспект, совершенно гладкие.

Крики в народе

— Песку бы! цемента! гравия!..
— Заклепана пасть Везувия…
— Но, Боже… какою кровию!
— Ценой какого бесславия!

Главный судья, теперь — Председатель учредительной комиссии, открывая заседание в развалинах дворца

Достопочтенные господа
                      Члены!
    С разных концов страны
Съехались мы в эти древние стены
    Доблестной старины.
Чтобы народ
           в дни глада и мора
    Глубже не смог
                  пасть,
С помощью освободителей мира
    Нам вручена
               власть.
Мы — представители разных партий,
    Мнений, платформ,
                     каст,
И небывалый узор на карте
    Общий наш труд
                  даст.