— А вдруг его милиция схватила?

— Вот этого я, приятель, и боюсь, Порхачев обо мне много интересного знает, как бы не развязал язык. Но вроде не должен он таких глупостей наделать, мы с ним вместе срок отбывали, вместе в побег уходили. Парень — кремень, раньше лишнего не болтал. Так и плыли мы по реке семеро. Хорошо плыли, спокойно. Пока нас волчье солнышко не подвело.

— Какое, какое?

— Волчье солнышко — это так среди блатных луна называется. В последнюю ночь сиверок потянул и утащил все тучи. А волчье солнышко светит вовсю, как часовой прожектором с вышки. И никуда от него не спрячешься. Мы уж и вдоль берега пытались плыть, и по середине реки, а все вокруг видно, как днем. Семеныч еще пошутил тогда, жаль, что подстрелить его нельзя, враз бы успокоилось. Хорошо сказал? — Гошка радостно рассмеялся. — Он, понимаешь, как поэт, говорит редко, но уж в самую точку. Вдруг слышим, окликают нас с берега. Кто, дескать, такие? Семеныч велел всем молчать и кричит в ответ: артельщики, едем на лотошное старание. Те велели нам грести к берегу. «Сейчас, — кричит Семеныч, — вот только чуток развернемся и к вам пристанем!» А сам шепотом приказывает: «Нажмите, станичники, может быть, пронесет». Куда там! Они стрельбу открыли, и пришлось нам схитрить: вроде бы разворачиваться начали, чтобы грести к их берегу, а самих, мол, течением сносит. Ушли в тень от ивы и к своему берегу, выбрались поскорее из лодки. Что тут делать будешь? Плыть дальше нельзя — обстреляют, а вступать с ними в перестрелку — без толку, так как ничего прицельного на их берегу не видно. Взяли мы оружие, золотишко прихватили и бегом вниз. Метров двести вдоль реки отбежали, глядь, скала над водой нависла. Мы на нее забрались. Лежим, наблюдаем, что дальше будет. Смотрим, с противоположного берега несколько лодок отплывают, все ясно — это за нами и нашим золотишком охотятся. Подпустили мы лодки поближе, а их как раз к нам течением сносит, и открыли огонь. Они как на ладошке, а нас с реки не разглядеть. Думаю, немало милиции и рабочих, которые с ними шли, мы в ту ночь положили.

— Так, наверное, и вам досталось?

— Нет, Сема, нам в тот раз повезло, вот только лодку пришлось бросить вместе с продуктами и разным барахлишком. Обидно, понимаешь, вцепились в хвост и рвут клочья. В лодке соленого конского мяса осталось два бочонка, центнера два с половиной, это же отборная вырезка; и сейчас, Сема, больно вспоминать. Ящик масла, целая канистра спирта, седла, уздечки — все пропало. А мы собирались чуть дальше отойти и коней раздобыть, снова конным броском в тайгу двинуть. Теперь если коней найдем — так упряжи нет. Невезуха.

Семен Жарких знал об этом происшествии от связного, который показал ему копию радиограммы, адресованной всем поисковым группам. Майор Квасов сообщал, что бандиты после столкновения с отрядом Богачука скрылись неизвестно куда, а также информировал о том, что руководство наркомата сурово отнеслось к этой неудаче. Потеря банды и даже следов ее, по мнению начальства, объяснялась неудовлетворительной деятельностью оперотряда и плохой разведкой — это уже касалось и Семена Жарких. Квасов требовал не допустить выход банды в сторону реки Алдана, для этого вдоль перекрыть все возможные пути отступления заслонами. Внизу листка простым карандашом Квасов приписал: «Семен! Возлагаю на тебя большие надежды. Без продовольствия, которое мы перехватили, они ринутся или в золотоскупку отовариваться, или в Чертово Улово к дружкам Гошки».

Ну вот, оказывается, дружков у Гошки в Чертовом Улове нет, и единственная его надежда на Семена Жарких…

Гошка заметно расстроился от своего рассказа:

— Понял, Семен, как нелегко золото достается? А тебе отстегнем без всякой опасности для твоей личности. Бери, приятель, пользуйся и вспоминай добрым словом своего кореша Гошку Налимова.

— Ты так рассказываешь, Гошка, что меня скоро слеза прошибет.

— Уважаю тебя, Семен, за юмор в трудную минуту. Теперь давай так с тобой договоримся. Я сейчас исчезаю. Если дед Василий поинтересуется, скажи, что не видел меня. А часиков в семь попроси у старика ружьишко, скажи, что поохотиться хочешь, и жди меня на этом самом месте в кустах. Я тебе золотишко принесу и маленько бонов за сдачу золота — это на продукты.

— Так мне старик и поверил, я ведь мест здешних не знаю, в охоте не силен.

— Ну и что? Потом пояснишь, что развеяться захотелось. И вообще, что тебе старик? Перейди, к примеру, жить к Матрене. Я у нее когда-то жил, заботливая старушенция и запасливая. Если у тебя что-либо сорвется, так я ее враз выпотрошу, каргу старую.

— Ладно, Гошка, попробуем.

— Одна попробовала — семерых родила. А нам делать надо наверняка, ясно? А то, сам знаешь…

— Грозным каким ты вдруг стал, Гоша.

— А я таким, может, всегда и был. — Гошка, оборвав разговор, исчез в кустах, не попрощавшись.

Когда Семен Жарких пришел домой, старики сидели за накрытым столом, но даже не притронулись к еде.

— Ты где загулял, Сема? — ласково спросила старуха. — Все уже остыло, пока тебя ждали. Иди умойся и за стол быстренько.

— А зачем ему умываться, Анфиса, он же тилькы с речки. Видишь, волосы мокрые и сам чистенький.

Семен Жарких понял свое упущение, но тут же нашелся:

— Не стал я купаться в реке, вашего Улова побоялся, но красота там какая! Посидел, отдохнул немножко и домой, здесь помоюсь.

— И правильно, Сема, река здесь коварная, не стоит в нее лезть. Иди скорее, умывальник полный, дед налил.

Старик промолчал, но было заметно, что он чем-то угнетен.

Поужинали быстро и непривычно молчаливо, без шуток-прибауток.

— Дед Василий! У меня к тебе просьба великая.

— Что за просьба? Кажы, коли в моих силах, помогу.

— Хочу по окрестностям с ружьишком побаловаться. Может быть, мяска раздобуду. У вас, говорят, для охотников места богатые.

— Так ты и охотник? Чего же молчал? Мы бы с тобой такой промысел устроили? Збырайся, я тоже скоро буду готов!

— Нет, дед Василий. Охотник из меня плохонький. Поброжу наудачу. От работы, от людей отдохну. Как говорят, пообщаюсь с природой, проветрюсь.

— Тебя нужно так понимать, шо не хочешь идти со мной, верно? — как всегда прямолинейно спросил старик.

— Я могу, конечно, и с вами, но для первого раза лучше бы одному. К ружью привыкну, чтобы перед вами не стыдно было, огляжусь.

— Все мне понятно, хлопче, не разжевывай, я ведь не мальчонка. Бери ружье и иди, тилькы не заблукай, места у нас урманные, дикие. Ты, часом, не знаешь, Гошка придет или совсем утик?

— Не знаю, дед Василий, мне не до него.

Гошка уже ждал Семена на берегу.

— Запаздываешь, приятель, — недовольно пробурчал он, — пойдем, здесь неподалеку я золотишко припрятал.

Они молча перешли гремиху, небольшую речушку с бурным стремительным течением, и через пару десятков шагов попали в калтус — моховое болото, заросшее кустарником и мелким лесом.

— Долго ли еще, Гошка? У меня сапоги к воде не приспособлены, промочу ноги, чего доброго.

— Ничего, Семен, не сахарный. Тут уже рядышком, вон видишь за кустами бугор-могильник? Так сразу за ним.

Бугра Семен Жарких не заметил, зато почувствовал, как в кустарнике в спину ему уперся ствол винтовки.

— Дай-ка, мужик, твое ружьишко, — раздался сзади чей-то голос, — я его помогу тебе нести. Ну вот, так-то спокойнее будет. Больше ничего стреляющего у тебя при себе нет?

— Откуда мне еще что-то стреляющее взять? И это ружьишко дед с трудом доверил.

— Гошка, проверь-ка его на всякий случай, — попросил сопровождающий.

— Да полно тебе, Ефим, это же свой.

— Я тебе сказал — проверь, это распоряжение атамана.