— С кем же вы детей оставите? Грудному сейчас без вас не обойтись, а с собой не возьмешь, на реке сыро, опасно.

— С моей мамой останутся. Она с детишками лучше меня обращается. А малышу все равно теперь придется без меня обходиться, у меня вчера молоко пропало. Сколько времени понадобится на эту поездку?

— Если мотор не подведет, то завтра с рассветом выедем, а к вечеру дома будем.

— Так быстро? Тогда, конечно же, нужно ехать! Вы уже уходите? Завтра утром я буду ждать вас на пристани, хорошо? Сегодня с соседкой договорюсь о молоке, у нее коза дойная…

— Ладно, но предупреждаю, я доложу ситуацию своему руководству. Если мне разрешат ехать с вами в Чертово Улово — я поеду, а если нет, то не обессудьте.

— Я уверена, что вам разрешат. А нельзя ли и родителей Афанасия заодно захватить? Они здесь неподалеку, километрах в двадцати от поселка у брата живут.

— Вы что, Раиса, меня до сердечного приступа довести хотите? Я и с вами не знаю, как поступить, а вы неведомо что придумываете. Нет, этого я вам организовать не могу. Когда-нибудь сами с ними поедете.

— Ну хорошо, — согласилась женщина.

Вечером состоялась связь с Якутском. Квасов доложил о том, что оперативная группа капитана Богачука продвигается по долине реки Аллах-Юнь, обследуя протоки. Обнаружить бандгруппу пока не удалось, никому они не попадались на глаза. Местное население охотно рассказывает обо всех подозрительных лицах. Опергруппой обнаружены отдельные следы движения бандитов и места ночевок. Очевидно, направляются к Усть-Аллаху, как и предполагалось. Далее он раскрыл свой план, рассказал о разговоре с Раисой Шишкиной.

Из Якутска заместитель наркома подполковник Скирдин напомнил, что Шишкина является вольной или невольной пособницей Гошки Налимова, так как после побега принимала его у себя дома. И с ней можно было бы поступить по всей строгости закона, но, принимая во внимание ее малолетних детей и ту роль, которую ей отводит Квасов в своих планах, наркомат разрешает в порядке исключения отвезти ее в Чертово Улово. В конце передачи Василий Скирдин уже от своего лица ругал Дмитрия Квасова за благотворительность и слюнтяйство и в случае срыва операции грозил высчитать стоимость горючего из его зарплаты. «Семену Жарких кланяйся, скажи, что наркомат высоко оценил его работу, молодец, фронтовик, не подвел».

К середине следующего дня полуглиссер был уже в Чертовом Улове. От берега майор Квасов сразу же повел Раису Шишкину на сельское кладбище и указал на свежий холмик, в который дед Василий — добрая душа — уже поставил простой деревянный крест. На гладко отесанной дощечке стояли фамилии Виташева и Шишкина и дата их смерти. Майор Квасов оставил женщину у могилы. Когда минут через двадцать он вернулся за ней, Раиса сидела возле бугорка и, как ему показалось, что-то тихо говорила.

— Пора, Раиса, нам еще нужно с Семеном Жарких встретиться.

Вдова поднялась с земли, вытирая заплаканные глаза, шмыгая носом, согласилась:

— Пойдемте, коли надо.

Они подошли к дому деда Василия, и тот, еще со двора увидев их, кинулся к майору с радостным возгласом. Но, заметив осунувшуюся молодую якутку в траурном платье, как будто понял, что для восторгов не время, и сдержанно поздоровался, но потом все-таки не стерпел и облапал невысокого худенького майора, прижал его к себе, не жалея сил.

— Да ты чего, как будто век не виделись, — удивился майор Квасов.

— Так я уже и не гадал тебя тут когда-нибудь встретить, Данилыч! В какие веки ты у нас появился, та и то не стилькы гостевал, сколько с нехристями воевал. А в наши годы, друже мой сердечный, каждый денек важен, каждая встреча дорога, потому что не ты смерти ищешь, она сторожит.

— О нас потом поговорим, — мягко остановил его майор Квасов, — лучше расскажи, как тут Семен?

— Да теперь, Данилыч, уже хорошо, тьфу, тьфу, тьфу три раза, чтоб не сглазить. — Дед еще и по крыльцу постучал. — Через сутки после твоего отъезда очнулся. Анфиса с Надюшкой в доме настоящий лазарет устроили. Дежурят возле него, понимаешь, то со стаканом, то с ложкой к нему спешат. Вчера из поселка снова доктор приезжал, швы проверил. Хорошо, говорит, шо из внутренних органов осколки ничего серьезно не зачэпылы, а то бы отпевать пришлось. Шутка ли — почти в десяти местах если не продырявлен, то задет, вот як.

— Значит, надежда есть?

— А як же? Анфиса меня уже два дня по тайге ганяе. То ей корень валерианы неси, он, оказывается, микробов бьет, то веронику вынь да положь, она як ранозаживлящее хороша. А сегодня еще один бабкин рецепт вспомнила: отыщи мне, говорит, кровохлебку, есть такое растение с коричнево-красными цветками, да не вздумай, кричит, корень повредить или листик какой. Так моей старухе недолго и в ведьму превратиться, как думаешь?

— Долго ты нас, Василий, на крыльце будешь держать? Мне уж и перед Раисой неудобно.

— И то верно, простите старого балакуна, свежих людей увидел и остановиться не могу. Пошли в хату.

Вошли в дом, поздоровались.

— Вот, хозяйки, приехали Семена проведать, как он жив-здоров? И у вас спросить — не нужно ли чем помочь?

— Вы бы и о своей спутнице хоть словечко сказали, — ревниво стрельнула глазами Надежда, демонстративно поправляя под головой Семена подушку.

— Не переживай, Надя, она ему даже не знакома, но потолковать им малость нужно, общий интерес есть.

— Вот еще, — вскинулась Надежда, — нужно мне переживать! Коли он хочет, пусть говорят.

Семен заулыбался, увидев начальника, но заметно было, что ему еще не до радости. Лицо его побледнело, словно выцвело; глаза, окаймленные потемневшими впадинами, казалось, провалились. Надежда ловким движением вытерла ему влажной тряпочкой закисшие уголки глаз.

— Что, Аника-воин, разболелся? Не время, Сема, на постели лежать, скорее выздоравливай, брат, да мы с тобой на рыбалку куда-нибудь закатимся. Все наши тебе приветы передают, а подполковник Скирдин от имени наркомата такую кучу хороших слов наговорил, что я столько за всю свою службу не слыхал, правда.

— Спасибо, Дмитрий Данилович, — тихо сказал Семен Жарких.

— Я, Сема, с собой жену Афанасия Шишкина привез. Она нам кое в чем помочь хочет. Ты бы ей рассказал, хотя бы коротко, как ее муж смерть принял. Хватит сил? Кто его бил, кто резал — все расскажи, а то ей не верится, что Гошка мог к этому делу руку приложить. Как же, дружками когда-то были!

Он отошел вместе с дедом Василием к двери, где уже стояла Анфиса, и возле раненого остались только Надежда и Раиса.

Семен Жарких слабым, тусклым голосом с частыми паузами рассказал об убийстве, которому он был свидетелем, подробно объяснил причину двурушничества Гошки, предавшего приятеля. Потом он надолго замолчал.

— Хватит, видите ведь, что человеку говорить еще трудно. Ему доктор молчать велел и побольше спать, — забеспокоилась Надежда.

— И верно, — поддержала дочку Анфиса, — такие страсти вспоминать легко ли изувеченному? Пойдемте-ка все на улицу, а то ему и дышать нечем, сколько народу в горнице набилось.

— Все теперь ясно, Раиса? — спросил майор Квасов. — Или еще о чем-нибудь спросить хотите? Как умирал Афанасий? Слышишь, Семен, на последний вопрос ответь. Легко умер? Нет, но быстро. Слышали? Он быстро умер, тоже немалое везение.

Все вышли на крыльцо. Дед Василий заботливо вынес Раисе табуретку.

— Садись, милая, посиди, погорюй. Ты не волнуйся, Семку на ноги поставымо, так я твоему мужику побольше крест сделаю, дэ пока на скору руку. Хоть он у тебя и в бандиты сдуру подався, а все живая душа была, сгинул ни за понюшку табаку, едрена вошь.

— Василий, — перебил его майор Квасов, — как думаешь, можно ли сейчас Семена Жарких везти? Полуглиссер просторный, на пять человек, а нас с ним вместе только трое будет. Там и в больницу положим.

— Це ты не со мной, а с сиделками обсуждай. Они на Семку монополию захватили. — И, нагнувшись к уху майора Квасова, прошептал: — Надюшка как сдурела, кудахтает над ним, будто квочка. Чую, как бы родниться с постояльцем не пришлось. — И уже нормальным голосом добавил: — Только мне его милицейская профессия не нравится. Самому покою не будет и моей дочке тоже. Нема черта в хате — прыймы такого зятя. Вот!