– Сигнал тревоги, – сказал Смит, отправляя его на первое задание, – это наиболее важная инструкция из всех, какие я вам даю.

Римо спокойно слушал. Он твердо знал, что сделает, как только покинет Фолкрофт. Он попытается выполнить задание – без особого рвения, – а потом исчезнет. Правда, все получилось иначе, но, по крайней мере, план у него был такой.

– Сигнал тревоги означает, – говорил Смит, – что КЮРЕ в опасности и находится на грани роспуска. Для вас же это значит, что вы должны эту опасность любым путем устранить. Если это не удастся, спасайтесь сами и не пытайтесь связаться со мной.

– Спасаться и не пытаться связаться с вами, – повторил Римо ему в тон.

– Или устранить угрозу.

– Или устранить угрозу, – послушно повторил Римо.

– Но обстоятельства могут сложиться так, что рискованно будет передавать вам сигнал тревоги открытым текстом. Тогда кодом для сигнала тревоги будет следующее: я вам позвоню, спрошу тетушку Милдред, а затем скажу, что неправильно набрал номер. Все ясно?

– Тетушку Милдред, – отозвался Римо. – Понял.

– Если вы услышите, что я спрашиваю тетушку Милдред, значит, последняя надежда КЮРЕ на вас, – повторил Смит.

– Ясно, – подтвердил Римо. – Последняя надежда. – Он мечтал поскорее убраться из Фолкрофта и исчезнуть. К черту Смита, к черту Фолкрофт, – пусть весь мир катится ко всем чертям.

Но вышло совсем по-другому, и у Римо началась новая жизнь. Шли годы.

Списки имен, люди, которых он не знал, люди, считавшие, что оружие может их защитить, и вдруг обнаруживавшие, что пистолеты плотно засели у них в глотке. Годы тренировок под руководством Чиуна, Мастера Синанджу, который постепенно преобразовывал тело, разум и нервную систему Римо в нечто сверхчеловеческое – в существо, лишенное будущего, ибо если слишком часто меняешь имя, место жительства и даже лицо, то уже перестаешь строить планы.

И вот сейчас все кончено, и Римо танцует под теплыми солнечными лучами. Воздух чист и свеж, с близлежащей горы доносится благоухание распускающихся почек. Возле сиденья подвесной канатной дороги, закрытой по случаю окончания сезона, стоит девчонка с собакой. Дорога закрыта на профилактику, но при вермонтском стиле работы ремонт начнется не раньше чем через два месяца.

Для трудолюбивой Новой Англии Вермонт – словно паршивая овца, которая портит все стадо. Каким-то загадочным образом ему удалось избежать укоренения протестантской трудовой этики. Люди, покупающие дома и землю в этом райском уголке, вдруг обнаруживают, что невозможно заставить сантехника или электрика выполнить заказ в положенный срок. Земля ждет застройки, дома ожидают обустройства, а народ работает так лениво, что по трудолюбию ему даст сто очков вперед любой полинезийский остров. Но это мало волновало Римо, так же, как необходимость хранить теперь какие-либо секреты.

– Привет, – сказала девочка. – Это Паффин, а меня зовут Нора. У меня есть брат Джей-Пи, а еще Тимми и тетя Гери, а как насчет тебя?

– Ты имеешь в виду, есть ли у меня тетя?

– Нет, как тебя зовут?

– Римо. Римо Уильямс, – ответил Римо, он же Римо Пелам, Римо Барри, Римо Бедник и много еще как. Но теперь он снова стал Римо Уильямс. Это было его настоящее имя, и ему было приятно, как оно звучит. – Римо Уильямс, – повторил он. – Хочешь, я покажу тебе такое, что мало кто умеет на всей нашей огромной земле?

– Возможно, – произнесла Нора.

– Я могу забраться вверх по подвесной канатной дороге.

– Ерунда. Это каждый может. Любой может подняться на гору.

– Нет. Я имею в виду пройти по проволоке, над сиденьями, – прямо по той стальной нити, что протянута между опорами.

– Не может быть. Этого не может никто.

– А вот я могу. Смотри!

И Римо подбежал к подвесному креслу, подпрыгнув, ухватился за него одной рукой, затем, не прерывая движения, подтянулся и встал на проволоку.

Нора засмеялась и захлопала в ладоши, а Римо побежал вверх, едва касаясь ногами металла, разодетого ярким весенним солнцем.

Это не было тренировкой, по крайней мере, в представлении Чиуна, поскольку Римо не задействовал рассудок, концентрируя все ресурсы своего организма. Он просто рисовался перед маленькой девочкой и все бежал и бежал вверх – над небольшой ложбиной, находящейся в сорока пяти метрах под ним, перепрыгивая через крепления сидений, – к самой вершине горы.

Добежав туда, он остановился, оглядывая недавно еще исчерченные лыжнями зеленеющие склоны под собой и соседние горы, зелеными громадами уходящие в синие небеса. Он мог бы купить здесь дом, если бы захотел. Или целую гору. Или даже целый остров где-нибудь, и всю оставшиеся жизнь есть упавшие с пальмы кокосы.

Он был свободен, как свободен мало кто из людей. Чем бы там ни был вызван сигнал тревоги, пусть это волнует Смита, но только не его. Возможно, это будет стоить Смитти жизни. Ну и что? Он знал, на что шел. Сам согласился на это. Вот в чем разница: Римо не был добровольцем. Может, он теперь вернется в Ньюарк, куда ему была дорога заказана с тех самых пор, как его втянули на борт этого корабля дураков КЮРЕ. И он сможет увидеть, на что стал похож его родной город. Господи, сколько лет прошло!

Он вновь подумал о Смите и тут же постарался выкинуть эту мысль из головы. Смит сознательно выбрал себе эту работу, а Римо нет, вот и все. Он больше не станет об этом думать.

Он неотступно думал о том, что не станет больше об этом думать, всю дорогу назад – спускаясь по проволоке вниз и проходя мимо радостно хлопающей в ладоши девочки, не обращая на нее уже ни малейшего внимания.

Оказавшись в своем охотничьем домике, он принялся ждать, нетерпеливо болтая ногой, когда кончится сериал «Пока Земля вертится», который потом плавно перешел в «Доктора Лоренса Уолтерса, психиатра» и череду прочих дневных теледрам, где никогда ничего не происходит, а актеры только обсуждают, что произошло. Римо уже давно определил любовь Чиуна к «мыльным операм» как первый сигнал приближения старости, на что тот неизменно отвечал, что при всем своем невежестве и идиотизме Америка дала жизнь единственному величайшему виду искусства, каковым являются «мыльные оперы», и что если бы Римо был корейцем, он умел бы ценить прекрасное, но поскольку Римо вообще ничего не в состоянии оценить, даже наиболее выдающуюся школу боевых искусств за всю историю человечества, то как он может оценить нечто столь бесподобное, как «мыльная опера»!

Итак, Римо весь кипел от нетерпения, а доктор Карингтон Блейк занудно объяснял Уилле Дугластон, что у ее сына Бертрама, возможно, возникнут проблемы с Квалюд. Насколько помнил Римо, за последние несколько лет у Бертрама были сначала проблемы с марихуаной, затем с героином, затем с кокаином, а раз уж появилась Квалюд, значит, теперь будут проблемы и с нею.

Во время одной из рекламных пауз Чиун отметил:

– А вот и неблагодарный сын.

Римо промолчал. На то, что он хотел сказать, перерыва на рекламу было явно недостаточно.

Когда закончился последний фильм и Чиун отвернулся от экрана, Римо наконец взорвался.

– Папочка, меня совершенно не волнует, что произойдет со Смитом и всей организацией! Меня это абсолютно не волнует! Совсем! – заорал Римо. – И знаешь что?

Чиун продолжал хранить молчание.

– Знаешь что, папочка? – продолжал Римо свою гневную тираду. – Знаешь что?

Чиун кивнул.

– Я счастлив! – завопил Римо. – Счастлив, счастлив, счастлив!

– Я рад, что ты счастлив, Римо. Ибо если таков ты в счастье, увидеть тебя в плохом настроении будет для меня настоящим бедствием.

– Теперь я свободен.

– Что-то случилось? – поинтересовался Чиун.

– Точно. Организация разваливается, – объяснил Римо. Он знал, что Чиун имеет весьма смутное представление о том, что за организация КЮРЕ, поскольку раз она выполняла основное требование Чиуна к работодателю, то есть исправно ему платила, то его совершенно не интересовало, чем именно она занимается. Он называл ее «император», поскольку в Доме Синанджу существовала традиция служить императорам.