С самого раннего этапа освоения открытых равнин они начинают превращаться в прямоходящих, о чем свидетельствует форма их бедренных костей. Тенденция к вертикальной постановке туловища намечалась уже среди приматов, которые обитали на деревьях и использовали передние конечности, чтобы срывать листья и плоды. Многие из них были способны, спускаясь на землю, некоторое время стоять на задних конечностях. Однако для жизни на равнинах, бесспорно, крайне полезна постоянная вертикальная поза. Обезьянолюди были небольшими, беззащитными и медлительными по сравнению с хищниками саванн, а потому им особенно требовалось заблаговременно увидеть приближающегося врага. Вот почему способность встать прямо и оглядеться оказывалась для них жизненно важной в буквальном смысле слова. Большое значение имела она и для охоты. Все хищники на открытых равнинах — львы, гиеновые собаки, гиены— значительную часть необходимой информации получают с помощью чутья, а потому держат носы близко к земле. Но для обезьянолюдей, как и для их предков на деревьях, важнейшее значение имели глаза. Высоко поднимая голову и вглядываясь в даль, можно было узнать гораздо больше, чем обнюхивая клочок пыльной травы. Мартышки гусары, обитающие в степных областях, придерживаются именно такой тактики и при малейшей тревоге становятся на задние лапы.
Вертикальное положение туловища, разумеется, не способствовало развитию быстроты, скорее оно сделало обезьянолюдей еще более медлительными. Тренированный спортсмен — вероятно, самый быстрый двуногий бегун среди приматов — с трудом поддерживает скорость около 25 км/ч на относительно коротких дистанциях, тогда как удирающие на всех четырех конечностях небольшие обезьяны способны бежать вдвое быстрее. Однако двуногость давала одно важнее имущество. Обезьянолюди унаследовали от предков руки с мощной и точной хваткой, отвечавшие условиям жизни на деревьях. Выпрямившись, они использовать руки так, что вполне компенсировали отсутствие клыков и когтей. Когда на них нападали, они могли защищаться, швыряя камни и размахивая палками. Им не удалось бы разорвать тушу зубами на манер львов, но они кромсали ее острым камнем, зажав его в руке. Они даже могли взять камень и оббить его о другой, чтобы получить режущий край. Камни, сознательно расколотые с такой целью, имеют грани, совершенно непохожие на грани камней, расколотых морозом или оббитых речным течением. Их легко опознать, и вместе с костями обезьянолюдей было найдено много таких камней. Животное научилось изготовлять орудия. Вот так обезьянолюди отвоевали себе постоянное место в сообществе животных на открытых равнинах.
Такое положение сохранялось очень долго — возможно, добрых три миллиона лет. Медленно, из поколения в поколение тела одной линии обезьянолюдей все больше приспосабливались к жизни в саванне. Ступни сделались удобнее для бега, утратили способность хватать, и стопа приобрела небольшой свод. Кости ног изменились, бедренный сустав сдвинулся к центру таза, чтобы уравновесить вертикальное туловище, а сам таз стал шире и приобрел форму чаши, что дало место для прикрепления сильных мышц, соединяющих его с позвоночником и служащих для того, чтобы поддерживать живот в новом положении. Позвоночник получил некоторый изгиб, который обеспечивал лучшее равновесие верхней части туловища. И самое главное — изменился череп. Челюсть уменьшилась, а лоб стал выше. Мозг первых обезьянолюдей имел тот же объем, что и мозг гориллы,— около 500 куб. см. Теперь он стал вдвое больше. И рост этого нашего предка достиг полутора метров. Ученые дали ему название, отражающее его новое телосложение и рост,— Homo erectus, что значит «человек прямоходящий».
Орудия он изготовлял много искуснее своих предшественников. Некоторым из оббитых им камней тщательно придавалась нужная форма: заостренный конец, режущие края по обеим сторонам, причем размер камня подбирался точно по руке. Свидетельства одной из успешных его охот удалось найти в Олоргасаилии, на юго-западе Кении. На небольшом участке там были обнаружены остатки разбитых и расчлененных скелетов вымерших крупных павианов. Судя по всему, жертвами охотников стали по меньшей мере 50 взрослых обезьян и с десяток детенышей. Их кости перемешаны с сотнями оббитых и несколькими тысячами необработанных камней. Причем ближайшее место, где можно было найти такие камни, расположено в 30 км оттуда. Напрашивается несколько выводов. Форма оббитых камней неопровержимо указывает, что охотником был человек прямоходящий. Поскольку похожих камней в окрестностях нет, значит, охоты планировались заранее и охотники запасались оружием задолго до того, как отыскивали добычу. Павианы, даже современные более мелкие виды,— опасные противники с мощными челюстями и грозными клыками. В наши дни человек, у которого нет при себе ружья, несомненно, предпочтет уклониться от встречи с ними. Число убитых животных в Олоргасаилии показывает, что подобные охоты были коллективными и требовали большой сноровки. Несомненно, к этому времени человек прямоходящий превратился в могучего охотника.
Пользовался ли он тем, что мы называем теперь устной речью, для обсуждения планов такой облавы и при ее проведении? На основании особенностей его черепа и шейного отдела позвоночника многие исследователи пытались реконструировать строение его горла, и в настоящее время принято считать, что при несомненной способности издавать гораздо более сложные звуки, чем бормотание и визги современных обезьян, говорил он — если это слово тут вообще подходит — очень медленно и с трудом.
Однако в его распоряжении было другое средство общения — жесты, и мы можем с уверенностью предположить, какими были эти жесты и что они означали. Лицо человека имеет заметно больше отдельных мышц, чем морда любого животного. Мышцы эти обеспечивают возможность совершенно по-разному двигать губами, щеками, лбом, бровями, на что не способно ни одно другое существо. Поэтому можно не сомневаться, что лицо было основой системы общения, выработавшейся у человека прямоходящего.
Оно несет, в частности, важнейшую информацию — определение индивида. Для нас само собой разумеется, что наши лица совершенно непохожи друг на друга, но эта особенность крайне необычна в мире животных. При осуществлении заранее организованных коллективных действий, в которых каждому принадлежит своя особая роль, совершенно необходимо, чтобы участники могли сразу же узнавать, кто есть кто. Многие животные, ведущие групповой образ жизни, например гиены или волки, различают индивидов по запаху. Но обоняние людей давало им заметно меньше информации, чем зрение, а потому для индивидуального опознания служили не резкие запахи выделений тех или иных желез, а черты лица.
Поскольку человеческое лицо на редкость подвижно, оно является также источником информации о настроении или намерениях данного индивида. Мы и теперь без труда понимаем мимические выражения восторга или радости, отвращения, гнева или веселости. Но кроме такого обнажения нашего эмоционального состояния с помощью игры лицевых мышц мы способны выражать и конкретные мысли — соглашаться или не соглашаться, приветствовать или подзывать. Являются ли жесты и мимика, которыми мы пользуемся теперь, чисто произвольными, перенятыми от родителей и понятны ли они окружающим только потому, что мы все — члены одной какой-то социальной группы? Или же они имеют более глубокую основу и унаследованы нами от нашего доисторического прошлого? Некоторые жесты — например, оскорбительные или служащие для счета — у разных народов совершенно не совпадают и явно заучиваются. Но другие, по-видимому, более универсальны и глубоко в нас заложены. Кивал ли человек прямоходящий в знак согласия и покачивал ли головой в знак неодобрения, как делаем мы? Ответ подсказывают нам жесты, которыми пользуются члены общества, не имевшего никакого соприкосновения с нашим обществом.
Новая Гвинея — одно из последних мест на земном шаре, где еще можно найти подобное общество. Но даже там мало отыщется таких людей, которые вовсе избежали хотя бы косвенного воздействия европейской цивилизации, поскольку этот остров исследован уже почти целиком. Тем не менее лет десять назад среди лесистых гор в верховьях реки Сепик нашелся уголок, куда не заглядывал посторонний глаз. Летчик, пролетавший над этим районом, заметил хижины на полянах в местности, которая до сих пор считалась необитаемой. Австралийские власти, под чьим контролем находился в то время остров, решили выяснить, что это за неведомые люди. Под руководством окружного комиссара была организована экспедиция, и мне удалось принять в ней участие. Продовольствие и палатки несли сто мужчин, нанятые в селениях ниже по реке. Жители последней известной деревни на берегу одного из притоков Сепика, сами крайне редко соприкасавшиеся с внешним миром, сообщили нам, что дальше в горах действительно кто-то живет, но этих людей никто не видел и никто не знает их языка или даже того, как они сами себя называют. Обитатели речных долин называли их «биами».
