Сегодня Барбара опять принесла ребенка в галерею. Похоже, мне придется повысить ей зарплату, чтобы она наняла няню, в противном случае она каждый день будет брать Холли с собой на работу. А если я уволю ее, у нее, как у безработной, появятся дополнительные льготы и преимущества. Если же она уйдет по собственному желанию, то претендовать на пособие не сможет. Поскольку ее муж зарабатывает чуть больше установленного минимума (162, 25 фунтов чистыми), их маленькая семья не сможет рассчитывать на семейный кредит. Лишать ребенка отца она не вправе, к тому же она любит Бена. С тех пор как родился малыш, им ни разу не удалось хорошенько выспаться, и Барбара полагала, что именно поэтому Бен стал таким раздражительным. Он твердо уверен, что прокормить семью можно на двадцать фунтов в неделю — об этом как-то упоминала его мать, — поэтому именно столько он отдает Барбаре из своей зарплаты, а она дополняет их деньгами, заработанными у меня. Ее муж разорвал контракт о разделении домашних обязанностей, который они составили сразу после свадьбы и прикрепили к кухонной стене. Он счел его оскорблением мужского достоинства, и без того достаточно оскорбленного.

— И виной всему — секс с Лесли Беком, — подытожила я. — Стоила ли игра свеч?

— С Лесли Беком у меня ничего не было, — возразила Барбара, — хотя мы предприняли попытку. Мне было так жаль Лесли. Он пробудил во мне сочувствие, повел в студию Аниты. Это огромная комната, длиной во весь фасад дома. Вы не представляете себе, как там красиво. Лесли оплакивал Аниту, я тоже расплакалась и попыталась его утешить.

— Но у него ничего не вышло, — заключила Афра. Она снова дала ребенку пососать палец. — Надо давать ему пустышку.

— Мы с Беном против пустышек, — ответила Барбара и устремила на меня отчаянный и озлобленный взгляд. За последнее время она заметно изменилась, утратила прежнюю покладистость. — Что же мне делать? Я понятия не имела, как тяжело живется женщинам. Не знала, как несправедлива жизнь.

Я не знала, что сказать.

Мне пришел в голову единственный ответ: «Когда ты будешь вспоминать эти годы, они покажутся тебе счастливейшими в жизни». Я повторила его вслух.

— Я часто слышала это от других людей, — добавила я. — Они уверяли, что самыми счастливыми для них были первые, казалось бы, наиболее трудные годы супружества и рождение ребенка. — Но мой голос прозвучал фальшиво.

В галерею забрел какой-то идиот. Мне пришлось уйти, хотя обычно Барбара встречала любопытных посетителей, единственная цель которых — зайти в какую-нибудь галерею, спросить, сколько стоит первая попавшаяся картина, воскликнуть: «Что? Так дорого?! За эту мазню?» — и со смехом уйти. Так было и в этот раз. Впервые за много лет я пожалела, что открыла галерею. Если бы я могла просто хлопнуть дверью и уйти домой! В конце концов, что такое «Галерея Тейт» и музей «Метрополитен»? Мои кумиры, внимание которых так льстит мне? Из каждой сохни картин, выставленных там, только три процента написаны женщинами. Ну и что это им дало? Зачем все это? Что принесло им умение мазать краской холст? Я сделала глупость, впала в безумие, нашла самый нелепый из способов отомстить Аиде и Эрику. Преклонение перед куличиками из грязи. «Смотрите, смотрите! Видите, что я сделала? Я молодец, правда?»

Ребенок хнычет. Афра отдает его Барбаре. Я вдруг понимаю, что она совсем еще неопытная мать, и испытываю мимолетное сочувствие к Бену.

— Ты думаешь, Афра, у тебя все будет по-другому? — спрашивает Барбара. — Если позволишь приятелю купить квартиру в подвале дома Лесли Бека и переселишься к нему, не выйдя за него замуж, значит, ты спятила. Он вернет ссуду, купит машину и СД-плейер, а тебе достанутся походы по магазинам, оплата отпусков и повседневные расходы, потому что это выглядит справедливо. Когда же через десять лет он вышвырнет тебя вон, ему достанется все, а тебе будет уже тридцать три года, и ты останешься без средств.

— Он любит меня, — слабо возражает Афра. На мгновение мне кажется, что она говорит о Лесли Беке, но, конечно, она имеет в виду своего приятеля. — Если кто и окажется на улице, так это он.

— Так же считали все мои подруги, — уверяет Барбара. — Теперь все их время отдано младенцам и домашним делам, либо они остались ни с чем.

— Значит, твои подруги глупы, — отвечает Афра, но явно начинает беспокоиться.

— В подвале очень сыро и темно, — предупреждаю я. — Лесли так и не вытравил грибок.

Больше я ничего не добавляю. Барбара и Афра — мои подчиненные, я — босс, мы отнюдь не компания взбудораженных девчонок. Они предали меня, нанесли оскорбление, но так ничего и не поняли. Ребенок сидит в кресле в кабинете, обложенный подушками. Я посылаю Барбару купить для него хоть какую-нибудь переносную кроватку, каких теперь много, и выдаю наличные из кассы. Пожалуй, лучшее будет все-таки повысить ей зарплату, хотя она ясно дает мне понять, что няни в наши дни зарабатывают больше, чем она. По ее мнению, это вопиющая несправедливость, а по мнению Афры, вполне разумная оплата труда, поскольку работать в галерее гораздо увлекательнее, чем присматривать за младенцем. Расплакавшись, Барбара уходит в магазин.

Ребенок таращится на меня. Кажется, ему месяца четыре. Когда он не плачет, то смотрит в одну точку не мигая. Трудно поверить, что это существо доставляет взрослым столько хлопот. Я невольно вспоминаю о своем ребенке. Мне даже не пришло в голову выбрать ему имя. Надеюсь, у него все в порядке, он не пал жертвой статистики, отражающей внезапный рост смертности мальчиков-подростков. Интересно, каковы его политические убеждения? Мне редко случается думать о нем. Я не испытала ни малейшего потрясения, когда Бренда Стрейзер увезла ребенка: судя по восхищенному взгляду, она уже успела полюбить его всей душой. Исследования, проведенные на однояйцевых близнецах, свидетельствуют о том, что в отсутствие сильных потрясений и травм дети вырастают одинаковыми, какими им положено быть, независимо от того, кто их воспитал. Неутомимый экспериментатор Природа объединяет гены: эта мать с этим отцом, тот отец — с той матерью. Лесли Бек и Мэрион Лоуз тоже приняли участие в эксперименте, а потом пристального внимания удостоились другие поколения — предположительно в стремлении к совершенству. Вот и все, мы лишь второстепенные персонажи в драме жизненной силы.