Под «другими» подразумеваются английские.

Через Голландию Жозефина получает нравящиеся ей товары. И однажды — мы знаем это из донесения Фуше — два конфискованных тюка, которые собирались продать на публичных торгах, были в последнюю минуту «от имени императрицы» сняты с аукциона. Последствия, как нетрудно догадаться, оказались катастрофическими для Жозефины.

В другой раз ящики с заказом императрицы, содержавшие «английский перкаль», были задержаны на таможне, и Наполеон приказал их конфисковать. Видя, как терзается жена, не получая известий о сделанном ею «заказе», он сказал:

— Жозефина, самое большое огорчение и самое тяжкое наказание, на какое муж может обречь жену, — это запереть на ключ ее шляпы и прочие тряпки. На сей раз я тебя прощаю. Я верну тебе несколько ящиков, которые избежали уничтожения, но знай: это я приказал наложить запрет на то, что ты называешь своими «заказами».

Он возвращает их ей при условии, что она не возьмется снова за свое. А ведь он ее знал!

Слыша слово «мода», Наполеон хмурится. Однажды, проходя по Голубому салону Тюильри, он замечает модистку, которая ждет, пока ее позовут к Жозефине: та в это утро чуть-чуть прихворнула. Уже заведенный, он спрашивает:

— Кто вы?

— Мадемуазель Депо, — струхнув, лепечет торговка.

Оставив ее, окаменелую, на месте, он, буквально как «буйно помешанный», врывается в спальню императрицы, где уже дрожит вся челядь.

— Кто вызвал эту женщину? — кричит он, «жестикулируя». — Кто привел ее сюда? Мне угодно это знать.

Никто не признается. М-ль Депо, прослышав, что императрица недомогает, явилась по собственному почину: она предположила, что «ее императорскому величеству может понадобиться какой-нибудь маленький ночной чепец». Гнев императора усугубляется.

— Я хочу знать имя виновницы, я вас всех упрячу в тюрьму.

Жозефина, которой после «ночной ванны» укладывают волосы, внезапно остается лишь с супругом и м-ль д'Аврийон. Все женщины и даже куафер разбежались.

Изрыгнув еще несколько проклятий и не желая слушать объяснения императрицы, Наполеон удаляется к себе. Вернувшись в свой кабинет, он приказывает герцогу Ровиго арестовать девицу Депо и отправить ее в тюрьму Форс, что немедленно исполняется, после чего Жозефине приходится вмешаться и, пустив в ход обычную кротость, вызволить свою поставщицу чепцов.

В другой раз, в конце 1809, пришел черед гадальщика на картах немца по имени Герман и некой перекупщицы платья: Наполеон застал их в передней жены. Обоих рекомендовала императрице Госпожа Мать! Гнев императора был тем более неистов, что накануне жена говорила с ним о Германе.

— Я запрещаю вам видеться с этим человеком и пускать его во дворец, — ответил он. — Я навел о нем справки: он внушает подозрения.

А сегодня он видит немца, рассевшегося в покоях его жены!

— Направляясь во дворец императора французов, я никак не думал, что моя жизнь или свобода окажутся там в опасности, — твердо заявил гадальщик. — Я пришел, потому что меня позвали. Я хотел открыть будущее той, кто верит в науку. А вам, государь, лучше бы посоветоваться со светилами, чем бросать им вызов.

Нетрудно представить себе гнев императора и взгляд, который пришлось выдержать Герману. Дверь оглушительно хлопнула, и через несколько минут Дюрок — вечно он! — выставил на улицу перекупщицу и гадальщика.

В одиннадцать утра Жозефина, сохранившая свои привычки времен Директории, завтракает — чаще всего с семью-восемью дамами. Порой, когда император далеко, приглашается кое-кто из мужчин. Им прислуживает ее метрдотель Ришар с помощью двух старших лакеев, одного мамелюка и комнатных слуг. На десять человек готовят суп, четыре вида закусок, два вторых, шесть легких блюд, два жарких, шесть десертов. Разумеется, никто не отведывает всего. Обычно Жозефина, придающая этим трапезам «совершенно особое очарование», потчует гостей кушаньями, до которых может дотянуться, потому что на стол подают все сразу и несколько беспорядочно. Блюда не остывают благодаря обогревательным судкам со спиртом или кипятком. «Императрица, — рассказывает один из ее первых лакеев, — передает нам то, чем угощает гостя, а уж мы передаем блюдо слуге, стоящему за его спиной». Дело в том, что позади каждого приглашенного стоит «его» слуга, занимающийся только им: он меняет приборы или приносит ему ломти паштетов, которые стоят не на общем столе, а на буфетных столиках. Тарелки сплошь из серебра или вермеля, только за десертом появляются фарфоровые с золотой прожилкой. В центре шифр Ж. Б., «указывающий на принадлежность их императрице». «Вставая из-за стола, — рассказывает наш старший лакей, — все поворачиваются и делают шаг вперед, как унтер-офицеры на параде при словах команды, и им подается голубая чаша, в которой стоит другая, из фарфора; все это помещается на подносе, где лежат также салфетка и пол-лимона. В фарфоровой чаше вода для полоскания рта, в голубой ополаскивают кончики пальцев».

Затем Жозефина играет на бильярде или вышивает. От двух до трех часов, если позволяет погода, императрица совершает прогулку в коляске вместе с несколькими своими дамами. Перед экипажем скачет посыльный, у одной из дверец — дежурный шталмейстер, у другой — офицер конвоя, За пажом, гарцующим позади коляски, следует кавалерийский наряд. Поезд отправляется в Булонский лес или через Пасси в Шайо, с которым у Жозефины связаны кое-какие воспоминания.

По возвращении происходит большой туалет, при котором иногда присутствует император. Он выбирает этот момент для того, чтобы объявить «дому» свои решения. Он ведь вникает в самомалейшие детали! Жозефине с трудом удается препятствовать точному исполнению приказов Наполеона, склонного экономить даже на стирке. Отныне, распорядился он, каждой из женщин полагается всего пара простынь и две салфетки на месяц.

Пока женщины одевают императрицу, он забавляется, выбивая дробь на ее плечах.

— Перестань, перестань, Бонапарт, — безуспешно твердит она.

«Императрица силилась смеяться, но я не раз замечала слезы у нее на глазах», — сообщает м-ль д'Аврийон.

Несмотря на слезливость, у Жозефины восхитительно веселый нрав. И Наполеон особенно ценит это в той, что стала теперь по-настоящему его «подругой». Она мило парирует его замечания о ее гриме или выборе платья. Вправду ли он запустил однажды чернильницей в розовое с серебром платье Жозефины только потому, что оно ему не понравилось?

Она умеет с «неизменной кротостью» переносить вспышки императорского гнева. У нее всегда безмятежное и ровное расположение духа. Ей нет равных в уступчивости, уверяет нас ее горничная. Она никогда не сердится на замашки тирана, каким подчас являет себя ее муж, никогда не выказывает недовольства.

— Со мной она женщина без коготков, — говорит Наполеон.

Жозефина остается невозмутимой, когда ее муж грубо опрокидывает стол лишь потому, что, приподняв крышку с блюда, обнаруживает на нем фазаньи мозговые колбаски, которыми его уже потчевали месяцем раньше и которые ему очень тогда понравились.

Ее спокойствие и доброта смягчили в конце концов властный характер Наполеона. Она нередко ходатайствует перед мужем об отмене приказа об увольнении кого-нибудь из челяди.

— Друг мой, — просит она его со своим «неподражаемым изяществом», — простив его, ты доставишь мне удовольствие.

И Наполеон тут же уступает.

Обед подается, как правило, в шесть вечера, но в те дни, когда Наполеон не присутствует при туалете жены, он порой заставляет себя подолгу ждать. Однажды вечером он выходит из кабинета только в одиннадцать.

— По-моему, уже довольно поздно, — говорит он Жозефине.

— Двенадцатый час.

— А мне казалось, я уже обедал.

Она не осмелилась его потревожить, и за вечер пришлось двадцать три раза менять и насаживать на вертел свежего цыпленка.

Император всегда находит меню слишком изобильным.

— Сударь, — говорил он своему метрдотелю, — вы же видите, что перекармливаете меня; я этого не люблю, это меня отяжеляет, я хочу, чтобы мне готовили только два блюда.