— Пойдите нарумяньтесь, сударыня, а то вы смахиваете на труп.

Но на столике, кроме румян, есть еще и белила — они помогают скрывать морщины. Иногда от Жозефины слышат:

— Видите, я не в порядке — вся в муке.

«Мука» — это излишние белила, которыми она оштукатурила себе лицо и которые, высохнув, сыплются ей на шаль или платье.

Теперь на сцену выходит некий немец. Его зовут Тобиас Квинг, и он величает себя врачом-педикюристом. За 1200 франков ежегодно он приходит каждые две недели ухаживать за ногами Жозефины. Он так настойчиво упрашивает императрицу разрешить ему выполнять свои обязанности в шитом золотом мундире со шпагой на боку, что Жозефина в конце концов соглашается.

Теперь начинается одевание.

Первым делом вышитая сорочка. У Жозефины их на начало 1809 — 399 штук, не считая тех, что «в грязном». Она меняет их по нескольку раз на дню: в записной книжке ее прачки г-жи Барбен отмечено за неделю, с 25 марта по 1 апреля, 18 штук, одна из которых — «для ванной». Судя по «Щету не величества анпиратрицы и каралевы», платки она меняет еще чаще: 9 января прачке отдано 87 штук, 18 января — 117.

Наступает черед чулок — естественно, новых и таких, что держатся на ноге сами по себе, без подвязок. В ящиках шкафов их — белых или розовых — хранится 158 пар. Жозефина трижды в день меняет сорочку, а вот панталон не носит. Их у нее всего двое — для верховой езды, но после коронации она больше не ездит верхом. После чулок корсет и нижняя юбка — этого просто не счесть.

А теперь выбор платья.

Платья, которое она, может быть, наденет всего однажды. Ей приносят их сразу много, в просторных картонках. В январе 1809 у нее 67 6 платьев из плотных тканей, не считая 202 из батиста и муслина. Преобладает белый цвет, но немало и бархатных — «нежно-зеленых», амарантовых, алых, голубых рубчатых, многоцветных, простроченных канителью атласных, «рубчатых в полоску с цветочками — типа кашемира», настоящих кашемировых всевозможных рисунков (их насчитывается 33), кружевных отечественного или английского плетения, казацких и польских нарядов, темно-зеленых бархатных рединготов, белых атласных с собольей оторочкой.

При Жозефине, г-же де Ларошфуко, казначее личной шкатулки императрицы г-на Балуэ и хранительнице уборов кормится целый сонм шляпниц, кружевниц, прачек тонкого белья, прачек постельного белья, парфюмеров, чулочниц, красильщиков-пятновыводителей, сапожников, корсетниц, портних, штопальщиц и вышивальщиц, людей, которые предлагают новые товары, незаказанные книги, шлют счета, требуют денег, дают скидку и снова требуют денег.

Два раза в год Жозефина поднимается туда, где хранится то, что она именует «своими уборами». Она устраивает смотр «своим сокровищам» и раздает своим женщинам списанные ею предметы туалета — многие из них даже не побывали в употреблении. В 1809 из 676 платьев, числящихся в перечне, она списывает таким образом 441. Как-то раз м-ль д'Аврийон получает новенький капор «из черных блонд, украшенных прелестными цветами». Увидев свою горничную в этом новом головном уборе, Жозефина интересуется, где та его купила. М-ль д’Аврийон со смехом объясняет, как ей досталась эта вещь.

— Он сшит мадемуазель Герен.

— Он кажется мне очаровательным. Вызовите мадемуазель Герен — пусть посмотрит его на вашей головке и сошьет мне точно такой же.

Будет ли она его носить? Кто знает…

Хотите посмотреть, как она выбирает себе капор?

Заглянем в спальню Жозефины вместе с м-ль Депо, вызванной к императрице.

— Мой кружевной капор? — вот первый вопрос, заданный Жозефиной.

— Я принесла полдюжины, чтобы вашему величеству было из чего выбирать, — отвечает торговка.

— Я не просила столько, мне нужен был всего один, я так и сказала вчера; вы беспримерно не обязательны; унесите эти картонки и дайте мне мой капор.

«Слегка уязвленная» г-жа Депо вытаскивает из одной картонки «кружевной капор», который окружающие императрицу дамы находят «вычурным и экстравагантным по форме». Не успевает Жозефина его надеть, как раздается дружный хохот.

— Отвратительно! — тут же вспыхивает императрица — ей не до смеха. — Я выгляжу в нем как дура.

Одна из дам, г-жа Сент-Илер, сжалившись над м-ль Депо, осторожно вмешивается:

— Быть может, капор был плохо надет?

— Вы полагаете, госпожа Сент-Илер?

Жозефина уже расстроена тем, что огорчила — и не только м-ль Депо, но и ту даму, что рекомендовала ей модистку.

— Посмотрим… я ведь едва успела его примерить.

Императрица с улыбкой вторично примеряет капор, «чуточку оттягивает его на затылок, слегка надвигает на лоб».

— По-моему, он совсем недурен! — восклицает она. — Он мне идет… Сидит как влитый.

При этих словах все начинают уверять, что капор совсем недурен, что он ей идет, сидит «как влитый».

Все радуются, а Жозефина объявляет, что весь день будет носить пресловутый «кружевной капор».

А обувь?

Императрица вечно мучается — какую выбрать. На один только 1809 год она заказала 524 пары, и у нее еще остается 265 с прошлого года, которых она не надевала и, конечно, никогда не наденет.

Теперь черед волос.

Со шпагой на боку появляется Эрбо, если только он не уступает место удивительному парикмахеру — законодателю мод Дюплану, который со времен Директории остается самым авторитетным специалистом, изобретателем восхитительных причесок — с розами, жасмином, маргаритками — или в форме «медвежьих ушей», или «покаянных серег». Для вечерних выходов он искусно вплетает в волосы жемчуг и бриллианты.

Для утреннего туалета Жозефине приносят картонки со шляпами и часть от сотен ее шалей так, чтобы и первые, и вторые гармонировали с выбранным ею платьем. Императрица страстно любила шали, «она шила из них платья, — рассказывает г-жа де Ремюза, — покрывала на постель, подушки для своей собачки. Все утро она не расставалась с шалью, набрасывая ее себе на плечи с грацией, которой я не видела ни у одной женщины, кроме нее, Бонапарт, находивший, что шали слишком закрывают жену, срывал их и подчас бросал в камин; тогда она требовала другую. Она скупала все шали, что ей приносили, и не считалась с расходами; я видела у нее шали по восемь, десять, двенадцать тысяч франков».

В этот момент появляется Корвизар, лейб-медик императора. Жозефина вечно считает себя больной всеми возможными недугами, На самом деле, если не считать редкие мигрени, она крепка, как дуб, — иначе ей было бы не приспособиться к образу жизни императора. Корвизар отделывается от своей августейшей пациентки, с серьезным видом прописывая ей пилюли, представляющие собой всего-навсего хлебные шарики.

Ах, да, ей еще нужно выбрать белые перчатки — она заказывает их по шесть дюжин зараз и в январе 1809 располагает 980 парами.

Вот она и готова.

Кто там сегодня в передней? Разумеется, торговцы всех мастей. У Жозефины не хватает духу отослать их, так ничего и не купив. Ей случается приобретать чрезвычайно дорогие вещи, «исключительно ради удовольствия покупать, потому что эти вещи вовсе ей не нужны». Однако приобретения ее всегда красивы, потому что ни у кого не было такого изысканного вкуса, как у нее, — уверяет нас м-ль Аврийон. Жозефину, понятное дело, привлекают английские тонкие ткани и муслин, которые прельщают ее тем более, что в связи с блокадой^[83] продажа их во Франции запрещена. Она лишь пожимает плечами за спиной мужа, когда тот кипятится:

— Это пристрастие к английскому муслину тем более нелепо, что у нас, во Франции, есть кисейные батисты, которые вполне его заменяют и из которых получаются куда более миленькие наряды. Я лично всегда предпочел бы платья из них, потому что у моей первой юношеской любви было именно такое.

Чтобы ублаготворить Наполеона, когда он спрашивает о происхождении некоторых тканей, Жозефина отвечает:

— Эта изготовлена в Лионе… А эта — на мануфактурах Сен-Кантена.

— А! — отвечает он, потирая руки. — Это доказывает превосходство наших мануфактур над другими.