Неприятности начались с того момента, когда переменилось направление ветра. Рендалль мог бы еще справиться с ровным муссоном, но налетевший шторм был для него слишком силен. Закрутился вихрь, небо потемнело, и Рендаллю было трудно ориентироваться; притом вместо хронометра у него были налицо лишь обыкновенные карманные часы. Магнитная стрелка компаса вертелась, как сумасшедшая, так что туземец рулевой едва успевал следить за ее движениями. А как только шторм немного усилился, паруса, точно бумажные сорвались с рей, изорвались в клочья и понеслись по ветру. Вскоре после этого шторм затих.

Беснуясь и ругаясь Рендалль приказал команде сделать временные паруса из их одежды. Всю ночь чернокожие занимались тем, что сшивали одежду и смазывали ее дегтем, для того чтобы придать ей большую крепость, но подул муссон и разорвал все это в клочья. Наутро они обнаружили течь и стали ее заделывать, но корабль сидел слишком глубоко; кроме того, открывались все новые пробоины. Бриг вышел из строя.

В этот момент Рендалль действительно походил на «неизбежного белого человека». Револьвер в его руке заставлял команду беспрекословно повиноваться; его беспощадный голос покрывал гудение ветра и шум волн. Он уложил из револьвера обезумевшего от страха рулевого, впрочем он сделал это непреднамеренно. Такие поступки вовсе не обязательны для «неизбежного белого человека».

Бриг начал крениться и зарываться носом, к счастью, всего в четырехстах милях от Ауру; некогда было сбегать вниз за сундуком и провизией. Они еле-еле успели спустить лодки. Одна лодка немедленно пошла ко дну, но все 16 человек кое-как разместились в остальных двух. Рендалль успел захватить компас, часы его шли. Пошли на веслах на Ауру, в раскаленном зное, муссон дул им в лицо.

Они добрались до рифа лишь через пять дней. В каждой лодке четверо гребли, четверо откачивали воду, ибо дно текло. Никто не спал, кроме Рендалля, он спал тяжелым сном, похожим на обморок. Он был не очень привычен к голодовке.

Так они вошли в лагуну — пятнадцать истощенных черных с вздувшимися губами, и лежавший на корме белый, похожий на выжатый лимон. Но эта никчемная тряпка— все еще вождь Ауру, поэтому его заботливо снесли на берег, уложили в его хижине и принялись за ним ухаживать.

Они убеждали друг друга, что белый вождь взял с собой столько денег, намереваясь закупить продовольствие на целых два года; они много говорили о его непреклонном желании спасти их. Но скорее сердцем, чем умом они отлично понимали, что он обманул их, ограбил, что благодаря ему умерли от голода старухи и старики. А голод ведь только начинался.

Но обращение с ним этих чернокожих не изменилось. Да, они перестали любить его и доверять ему, но сила привычки делала свое дело. Разве он не вождь, разве он не правил ими двадцать два года? Они зарезали последнюю курицу, чтобы сварить ему суп.

Он очнулся от забытия и стал жадно принюхиваться к мясному запаху, носившемуся в воздухе. Он позеленел от зависти и злобы. Когда ему принесли миску с дымящимся бульоном, он принялся упрекать их слабым, но пронзительным голосом.

«Ага, я так и знал! Принесли мне водичку, а сами жрете курицу. — Подлые рабы».

Чернокожие убили Рендалля и съели.

Они переносили молча и терпеливо деспотизм «вождя». Но тут он опустился до их уровня, он стал в их глазах простым смертным.

1.300 верст в полном военном снаряжении

В пути. Шарж М. Ягужинского

Н. Скалкин

Л. Бархаш

А. Хитров

И. Гребенщиков

Старт в Архангельске. 24 декабря 1923 г.

Рассказ из времен оккупации немцами Украины

ПОЛКОВНИК фон Готтенберг не поддавался фамильярной развязности. Чувствовалась аристократическая кровь. Неприятную икоту он использовал для колоритных вставок на английском языке. Этот прием был им придуман уже давно и он берег его в тайне не соблазняясь ни на славу, ни на патент.

Давид Маркович, невероятными усилиями пробивая себе дороги в дебрях немецкого языка, к величественному духу полковника неустанно подливал коньяк. Винами дух был уже в достаточной степени брошен.

Полковник фон Готтенберг был видным антисемитом в своем отечестве, а Давид Маркович Тутельман сочувствовал антисемитизму. Собственно, это, главным образом, скрепило дружеские узы, если не считать тех прибылей, которые получали оба от поставок Давида Марковича Тутельмана немецким частям. Впрочем, дела коммерческие не всегда ведут к прибылям, а тем более к дружбе.

Жена Давида Марковича — Фрида Соломоновна, брат — Аркаша и брат жены Павел Исидорович не пили, не ели, не говорили и вообще вели себя примерно в обществе полковника.

Все было бы хорошо, как и бывало раньше. Полковник был бы увезен в комендатуру в омертвелом виде. Давид Маркович потирал бы руки, любуясь подписью полковника на нужных бумагах. Жена бы шептала: «ах, какой он милый, какой он обаятельный» и засыпала бы в воображаемых объятиях полковника, если бы не неожиданный случай.

В то время, как полковник глухим историческим голосом рассказывал о своей первой встрече с кронпринцем, а Давид Маркович, высасывая последние следы дневной работы со своих пальцев, бормотал: что вы, подумайте только, — в комнату вошла высокая блондинка вся одетая в черное. Полковник попробовал встать, но это ему не удалось, а блондинка невесело улыбнувшись, подошла к полковнику и на чистом немецком языке произнесла:

— Господин комендант. Простите мою нескромность — в такой поздний час вас тревожу. Но дело, которое привело меня сюда, не терпит отлагательств. Завтра утром расстреливают моего жениха по одному только подозрению в большевизме. От вас зависит отменить, или хотя бы отсрочить эту казнь. Я надеюсь, что в ближайшие дни мне удастся достать реабилитирующие моего жениха бумаги.

— Ах, это Вашего жениха зовут Стрельбицкий? — спросил полковник.

— Да, Вацлав Стрельбицкий.

— В таком случае Ваше дело безнадежно. На этого негодяя и пули жалко. Понимаете?

— Не совсем.

— Я говорю, что этот негодяй и пули не стоит.

— И вы, полковник, стоите пули?

Фон Готтенберг опрокинул от неожиданности рюмку коньяку на белоснежную скатерть. Затем расхохотался.

— Да, пожалуй стою.

— Тогда получайте ее — и она, вынув из- за корсажа маленький браунинг, спокойно выстрелила в полковника. Полковник упал, а блондинка выбежала.

Опешившие хозяева пришли в себя только через минуты две и полковник фон Готтенберг был увезен в комендатуру в почти омертвелом виде.

На следующий день город был объявлен на осадном положении. Были произведены многочисленные аресты, в том числе и Давида Марковича. Казнь Стрельбицкого была отложена на некоторое время.

В маленьком городке с еврейским населением, где нет бюллетеней, газет и журналов, существует особый вид выявления общественного мнения. Своей молниеносностью, предвидением и забронированностью от власть имущих, он резко отличается от других видов. Где он зарождается, какими путями достигает своей цели — никому неизвестно. Змеей скользнувши по синагоге, пропульсировав на бирже, бьется крыльями о стены банков, о стойки магазинов и даже о полки богаделен. Но самое замечательное свойство этого вида общественного мнения заключается в том, что все многообразие его уже к вечеру приводится путем добавлений, выпадений и изменений к единой и ненарушимой формулировке.