— Нет. Но почему — сейчас? Я не ждал…

Мирский опустился на колено и пристально поглядел на него.

— Сейчас. Ты умрешь. И можешь это сделать либо их способом — и тогда получишь новое тело, — либо по-своему. А для этого нужно пойти со мной.

— Я… не понимаю. — У Ланье заплетался язык. «Ужасно. И прежде было ужасно, и теперь… Карен…»

Мирский печально покачал головой.

— Гарри, идем. Там — приключения. Удивительные открытия. Решай скорее. Очень мало времени.

«Некрасиво».

— Вызови помощь… пожалуйста.

— Не могу. Я ведь сейчас не здесь. То есть, я здесь, но на этот раз не физически.

— Пожалуйста.

— Решай.

Ланье закрыл глаза, чтобы не видеть туннеля, но тщетно. Он уже едва сознавал, где он и что с ним происходит.

— Ладно, — согласился он даже не шепотом — мыслью. На веки легло что-то теплое, и он ощутил, как лезвие (не причиняющее боли, просто острое) входит в голову и, как кожуру с картофелины, снимает оболочку мыслей; на краткий миг исчезло само «я», но лезвие не остановилось… Затем процесс приобрел обратное направление: все возвращалось на свои места, но уже на иной основе, как будто Ланье был слоем краски, снятым со старого холста и перенесенным на новый… хотя он не ощущал этого холста, как и земли под ногами, никакой тверди, ничего, кроме «рисунка» и необъяснимой связи с Мирским, который уже не походил на себя и вообще на человека. Свет, который видел Ланье, уже не был светом, а слова, которые он слышал, не были словами…

Ланье повалился набок, круша папоротники и срывая кору с гнилого пня. Полузакрытые глаза остекленели. Правая рука согнулась, пальцы скрючились и тут же расслабились. Легкие несколько раз конвульсивно сжались и замерли. Сердце билось еще несколько минут, но и оно наконец затихло. Имплант не пустовал, но Гарри Ланье был мертв.

В Седьмом Зале владычествовали тени. Солнце, Земля и Луна освещали другую сторону Камня, а эту — только звезды. Пустота и мрак гигантской цилиндрической котловины с ровной кромкой бросались в глаза даже на фоне космических пустоты и мрака. Из котловины давно выгребли обломки, и теперь на периметре светились лишь четыре ряда прожекторов да нечто вроде ведьминых огней — это бригады наладчиков устраняли последние недоделки.

Под колпаком, прикрывавшим скважину, находилась группа особо важных персон и гостей рангом пониже: официальные историки Гекзамона, с которыми Корженовский был довольно близко знаком; ученые и инженеры, готовые взять на себя исследование и обслуживание Пути. Присутствовали и высшие государственные лица: президент, председательствующий министр и глава администрации Пуха Чертополоха Джудит Хоффман.

А еще Ольми, который выглядел намного спокойнее и увереннее в себе.

Все они терпеливо висели на тусклых нитях силовых лучей. Как мухи, угодившие в паутину, висят в ожидании паука.

«Целое шоу, будто это настоящее открытие», — подумал Корженовский, перемещаясь в центр купола с усовершенствованным Ключом в руках. Нечто подобное уже однажды было — столетия назад, когда он открывал только что созданный Путь, по которому Гекзамону предстояло уйти в невообразимые дали…

Он все еще колебался: можно ли передавать сигнал Ольми? Можно ли допустить, чтобы дружба или даже чувство долга играли роль в событиях такого масштаба? В сравнении со столь громадной ответственностью личные отношения — ничто.

Но ведь Ольми всю жизнь трудился только на благо Гекзамона. На свете не найти человека, который отличался бы таким же бескорыстием, такой же самоотверженностью.

Инженер замер в центре ограниченного куполом пространства и медленно повернул Ключ. Аппаратура, размещенная вокруг кратера Седьмого Зала, повиновалась этому устройству. Кроме того, Кор-женовскому подчинялись все без исключения машины Шестого Зала. Позади месяцы наладки и испытаний. Руки на клавиатуре не дрожали; разум был ясен и сосредоточен, как десятки лет назад.

Пора. Вокруг умолкли голоса и погасли пикторы.

Корженовский закрыл глаза и дал Ключу волю. Вовне и внутрь Пуха Чертополоха, равно как и в разные стороны, помчались невидимые суперпространственные зонды — немногим более чем математические абстракции, на время овеществленные механизмами Шестого Зала.

Сквозь вязкие разводы полуреальностей — ближайших родичей этой Вселенной, окружавших ее со всех сторон, — сквозь многообразие пятого измерения, разделяющего огромные вселенные и ветвящегося пути развития миров, — зонды отправились на поиски некоего искусственного образования, не похожего на тщательно организованный хаос природы. Донесения о ходе поисков поступали на Ключ. Инженер видел перед собой грандиозный узор вселенных, они сближались, сплетались и разбегались, и, чем дальше уходили в пятое измерение, тем больше удалялись друг от друга.

Он испытывал чувство сродни экстазу. Часть личности, унаследованная от Патриции Васкьюз, уподобилась безмятежной поверхности океана под дождем: она поглощала сведения, но не реагировала на них, оставив Инженера наедине с необыкновенной техникой.

На какой-то миг разум Корженовского и Ключ превратились в одно целое, и Инженеру с трансцендентной четкостью открылись все тайны ограниченного разреза поперек пятого измерения. За всю жизнь ему лишь несколько раз довелось пережить такое состояние, когда вдруг становилось ясно, что теоретические выкладки о природе суперпространства не стоят ломаного гроша. Когда он знал.

И в этом невообразимом, неописуемом месте он обнаружил аномалию. Бесконечную, причудливо петляющую…

…очень похожую на червя…

состоящего из множества точек; те точки являли собой области великой путаницы, известные как «геометрические узлы». Червь диковинным образом извивался в границах Вселенной — рукотворной Вселенной, детища Корженовского, — и огненным лучом убегал в бескрайнюю необитаемую мглу — тень пограничной Вселенной, которая могла появиться в будущем, а могла и не появиться…

И в этом переплетении текучих, но вместе с тем неизменных витков — кишок, змей, протеиновых молекул, ДНК — он разыскивал некогда созданное им самим начало. Поиск мог затянуться на века, но Инженер ничуть не тревожился. Пускай за этот срок Пух Чертополоха превратится в стерильную, выстуженную скалу, пусть все мироздание провалится в тартарары — ему это было безразлично. Он видел перед собой цель, он был одержим ею.

На сей раз Корженовский изучал свое творение тщательнее, наметанным глазом. Некоторые элементы Пути, на его взгляд, заслуживали исследования в будущем: строение самых тугих и запутанных геометрических узлов, великолепные и сложнейшие извивы Пути — реакция на грандиозные пространственно-временные аномалии вмещающей Вселенной, реакция, спасающая от разрывов, которые неминуемо привели бы к гибели. Создание Корженовского походило на живое существо, ищущее безопасности и покоя.

Никакие сенсоры не разглядели бы в рисунке мироздания осмысленных линий. Ибо мироздание не было сотворено разумом. Никто не порождал эту махину. Возможно, Бог, или боги, существовали, но они явно обитали не здесь. У Инженера не было подтверждений этому, но не было и сомнений. Уверенность пришла из подсознания.

Да, Господь Всемогущий и Вездесущий в здешних измерениях не обитал… Ибо ни одно божество не заслуживало таких титулов. Ибо то, что открылось Корженовскому, не создавалось и не могло быть разрушено. Ибо это была собственная неуязвимая Тайна суперпространства; погружение в недра, недоступные математике и физике, недра, вобравшие в себя все противоречия Геделя[6].

Корженовский видел перед собой фантастическую галерею холстов, ожидающих, когда на них запечатлеют личности с развитым умом; игровую площадку для вечно эволюционирующих и вечно растущих интеллектов, способных потягаться с богами, а то и дать им фору. Миры, миры, миры — без начала и конца.

Здесь не было места для настоящей тоски или истинного, постоянного одиночества. Путь был всем сразу — настолько многообразным, что с трудом поддавался восприятию.