Добиться этого было нелегко. Члены комитета указывали, что я удручающе плохо успеваю по таким базовым церковным дисциплинам, как управление пожертвованиями, ораторское искусство и гнусавопение. Но вы, декан Дисми, пришли мне на помощь. Помню, как вы спорили: «Да, конечно, оценки Моби приближаются к «N». Но проявим милосердие, и пусть «N» станет первой буквой «набожности», а не «нуля», и уважим его просьбу. Преступлением было бы, джентльмены, не послать Криспина Моби в самую глубь Австралийского континента».

(И, полагаю, данный отчет о моей миссии продемонстрирует, что ваша, декан Дисми, вера в меня была оправданна. Скажу без ложной скромности, что в ходе моего путешествия к антиподам меня часто называли «воплощением миссионерства».)

Я был вполне готов отработать мой билет в Австралию, без чьей-либо помощи проникнуть во внутренние ее районы и жить так же примитивно, как и моя паства, пока буду нести ей Слово. Но, к удивлению моему, я обнаружил в своем распоряжении щедрое ассигнование из Фонда заморских миссий — даже чрезмерно щедрое, ведь с собой я намеревался взять только немного бусин.

— Бусы? — воскликнул казначей Фонда заморских миссий, когда я представил ему мою заявку. — Вы хотите получить всю сумму стеклянными бусами?

Я постарался объяснить, что узнал благодаря своим изысканиям. Я пришел к заключению, что аборигены Австралии — самые примитивные из всех живущих на земле народов. Они — истинный пережиток каменного века, ведь эти несчастные создания не продвинулись по шкале эволюции даже до лука и стрел.

— Мой милый мальчик, — мягко увещевал меня казначей, — бусы вышли из моды еще во времена Стэнли и Ливингстона. Тебе понадобится элекрокар для гольфа в подарок вождю и абажуры для его жен — их они носят вместо шляп, сам знаешь.

— Анула никогда не слышали про гольф, и шляп они не носят. Они вообще ничего не носят.

— Все лучшие миссионеры, — чуть уязвленно возразил казначей, — на абажуры не намолятся.

— Анула — практически пещерные люди, — настаивал я. — У них даже ложек нет. У них нет письменности. Мне придется воспитывать их с уровня обезьян. Бусы мне нужны, лишь чтобы привлечь их внимание, показать, что я их друг.

— Нюхательный табак всегда делает свое, — испытал он последнее средство.

Как вы, без сомнения, поняли из товарных накладных, на выделенные мне деньги было приобретено громаднейшее количество цветных стеклянных бус. Правду сказать, мне следовало подождать с закупкой до Австралии и тем самым избежать непомерных счетов за транспортировку: товар заполнил целый грузовой трюм корабля, который однажды июньским днем увез меня из Норфолка.

По прибытии в Сидней я распорядился перенести бусы на склад в доках Вулумулу и немедля отправился с докладом к ПримПрофи ЕпТиху Шэгнасти (как любит величать себя сам епископ Шэгнасти, во время войны он служил капелланом на флоте). Этого достойного джентльмена я застал — после немалых поисков и расспросов — в местном клубе Англоговорящего союза.

— Наша крепость — истинное убежище среди австралишек. Ну что, по «красотке»?

От коктейля я отказался и пустился в рассказы о целях своего вояжа.

— Так значит, к анула собираетесь? В Северные территории? — Он многозначительно кивнул. — Прекрасный выбор. Девственная земля. Отличная рыбалка.

Какая подходящая метафора!

— Ради этого я и приехал, сэр, — с жаром сказал я.

— М-да, — задумчиво протянул он. — Года три назад у меня там, на реке Роупер, королевская нимфа пропала.

— Господи милосердный! — с ужасом воскликнул я. — Я и не знал, что несчастные язычники враждебны! К тому же фрейлина самой коро…

— Да нет же! — Он уставился на меня во все глаза. — Я про мормышку на форель говорю. — Он помолчал. — А… я, кажется, начинаю понимать, почему вас послали так далеко. Полагаю, вы едете на Север немедля?

— Нет, для начала хочу выучить местный язык, — сказал я. — В ричмондском центре «Берлитца» заверили, что я могу освоить язык анула в их сиднейском отделении.

На следующий день, разыскав контору «Лингвистической школы Берлитца», к расстройству моему обнаружил, что сначала мне придется выучить немецкий. Их единственный преподаватель языка анула был меланхоличным священником-расстригой из какого-то немецкого католического ордена, сам бывший миссионер, и по-английски не говорил.

У меня ушло три тяжких и тревожных месяца на немецкий разговорный (а плата за хранение моих бус все росла), прежде чем я смог начать учиться языку анула у бывшего священника, герра Краппа. Сами понимаете, декан Дисми, я держал ухо востро на случай малейшей папистской пропаганды, какую он мог подмешать в свои наставления. Но единственно странным показалось мне то, что словарный запас анула у герра Краппа состоял как будто исключительно из ласкательных словечек. Он часто и почти безутешно бормотал на своем собственном языке: «Ах, милая черняшечка!» и облизывал губы.

К концу сентября герр Крапп научил меня всему, что знал сам, и у меня не было причин долее оттягивать отъезд на Север. Я нанял два грузовика с водителями для транспортировки моих бус и меня самого. Помимо полевого комплекта миссионера (малоформатного шатра бдения) мой багаж состоял лишь из Нового Завета, очков, немецко-английского словаря, однотомного издания «Золотой ветви» и учебника местного языка «Die Gliederung der australischen Sprachen»[1] некоего В. Шмидта.

Перед выездом я отправился попрощаться с епископом Шэгнасти. Его я нашел опять — или все еще — у стойки бара в клубе Англоговорящего союза.

— Вернулись из буша, а? — приветствовал меня он. — Возьмите «красотку». Как поживают черные человечки?

Я попытался объяснить, что еще не уезжал, но он меня прервал, дабы представить джентльмену с военной выправкой.

— Майор Мэшворм, заместитель протектора. — И в пояснение добавил: — Так здесь называют чиновников по делам аборигенов. Майору Мэшворму будет очень интересно узнать, как вы нашли его черных подопечных, ведь в глубь континента он дальше здешних палестин никогда не заезжал.

Я пожал руку майору Мэшворму и объяснил, что пока не встречал его черных подопечных, но надеюсь их вскоре увидеть.

— А, опять янки, — сказал он, едва я открыл рот.

— Сэр! — возмутился я. — Я южанин!

— Именно, именно, — закивал он, точно не видел никакой разницы. — И вы обрезаны?

— Сэр! — охнул я. — Я христианин!

— И то верно. Ну, если надеетесь чего-то достичь среди диких маяллов, то обрезание решительно необходимо, не то вас сочтут несовершеннолетним. Если придется, местный колдун вас обрежет, но, полагаю, вы бы предпочли сделать операцию в больнице. Туземная церемония включает выбивание пары-тройки зубов, а потом вы будете сидеть на корточках посреди буша, вращая трещотку, пока аборигены не сочтут, что вы достаточно пришли в себя.

Услышь я такое, когда впервые узнал про анула, пыл мой, возможно, поумерился бы. Но, зайдя так далеко, я не видел иного выхода, кроме операции. Вообще-то могли бы сообщить мне раньше; я бы поправлялся, пока учил языки. А так я не смел задержать отъезд на Север. Поэтому операция была совершена тем же вечером в «Сиднейском Милосердии» — руками едва поверившего своим ушам хирурга и двух хихикающих медсестер, — и сразу после нее я тронулся в путь с моим маленьким караваном.

Путешествие обернулось чистейшей мукой, не говоря уже про нескончаемый конфуз. Для полного выздоровления мне предписали носить громоздкое приспособление, нечто среднее между шиной, фиксирующей перелом, и грыжевым бандажом, которое практически невозможно было скрыть даже под плащом — на несколько размеров больше, чем следовало. Не буду останавливаться на многочисленных унижениях, преследовавших меня на привалах. Но какое-то представление вы, достопочтенный сэр, сможете себе составить, вообразив, как вас в подобном болезненном состоянии везут по бездорожью на уцелевшем со времен войны дребезжащем грузовике от Ричмонда до самого Большого Каньона.