Якушка сбегал за Акимкой, и все трое поспешили к бездыханному домовому. Там Матрёна Даниловна и рассказала про свои видения.

— Это техника виновата! — сразу сказал Акимка. — Как-то она скверно на него подействовала.

— Отродясь у домовых таких хвороб не было, — еле выговорила, утирая слезы, Матрёна Даниловна.

Якушка сбегал за опытной бабушкой Минодорой Титовной, чуть не в охапке притащил ее. Матрёна Даниловна спряталась за книгами и оттуда смотрела, как старушка тормошит Евсея Карповича.

— Помирает, — сказала бабушка. — Словно бы из него кровь высосали. А как сделано — не понять, ран не вижу. Не кикимора ли шкодит?

— Как же быть? — спросил Акимка.

— Я такой хвори отродясь не видала. Но, сдается, дня два-три продержится, а тогда уж уснет окончательно. Сейчас-то он еще в полудреме.

И Минодора Титовна пошла звать соседей: негоже, чтобы домовой дедушка, да еще такой уважаемый, как Евсей Карпович, засыпал в полном одиночестве.

Сбежались кумушки. Кое-кто поглядывал — не прячется ли в доме Матрёна Даниловна, о ее хождениях к соседу слухи все ж завелись. Но ее Акимка с Якушкой успели вывести и устроили в вентиляционной шахте, чтобы там в одиночестве горевала. Сами же забрались по той же шахте двумя этажами выше.

— Может ли быть, чтобы кикимора засела в компьютере? — спросил Акимка.

— Кто ее разберет. У нас один только Евсей Карпович с компьютером ладит… то есть ладил…

— Может, Дениса поискать?

— Люди не помогут, если там кикимора засела.

— Леший?.

— Как ты его из лесу доставишь?

— Так ведь кикимора только его, сказывали, боится…

— Ну и дурень же я! — воскликнул Акимка, шлепая себя по лбу. — Я знаю, кто нам нужен! Помнишь, говорили про домового дедушку Трифона Орентьевича? Который в шумную машину молчка подсадил? И машина замолчала! И кикимору из своего дома прогнал! Вот! Его привести надо!

Сборы заняли четверть часа — старшие объяснили, где искать знатока, домовихи собрали припасов. И Акимка с Якушкой отправились в путь.

Им еще повезло — кварталов с десяток ехали на машине, подвез знакомый автомобильный. И тем везение кончилось: кто ж из домовых в здравом уме и твердой памяти сбежит с собственной свадьбы?

Аникей Поликарпович меж тем отыскал Мартына Фомича и сильно его озадачил.

Перед домовыми вообще редко встает проблема выбора, как-то все само по порядку получается.

С одной стороны, три дня свадебного гуляния — это свято. С другой — нельзя не прийти на выручку своему брату домовому. Хотя домовые мирно не живут, могут ссориться до визга и укусов, но твердо помнят, что все они — родня. И Мартын Фомич долго молчал, прежде чем изрек мудрое слово:

— Это не моя свадьба, а Тришкина. Ему решать. Сейчас приведу.

Трифон Орентьевич поспешил на дедов зов, а Маланья Гавриловна следом, не для того она замуж выходила, чтобы супруга от себя отпускать.

Акимка с Якушкой чаяли увидеть высокого и статного домового дедушку, а Трифон Орентьевич оказался ростом вровень с ними да и дородства покамест не нажил. Они переглянулись: неужто этот домовой всем молчкам хозяин, машину водит и умеет кикимору ловить?

— Вот внук, растолкуйте ему все внятно, — велел Мартын Фомич.

Якушка с Акимкой растолковали. И теперь уж Трифон Орентьевич задумался.

Дело в том, что его подвиги были совсем не таковы, как мерещились соседям. Он не умел подсаживать молчка — просто сговорился со случайно попавшимся ему гремлином Олд Расти, великим мастером портить технику, и привел его в ночной клуб, своим грохотом утомивший домовых до чрезвычайности. И машину водить он не умел — однажды проехался, вися на руле. А что до кикиморы — так никакой кикиморы не было, она всем померещилась, а он рядом случился. Конечно, основания для славы, побежавшей по всему городу, были: Трифон Орентьевич действительно побывал в деревне, а ночной клуб после явления гремлина закрыли и наступила тишина.

Так что стоял славный молодец Трифон Орентьевич перед Акимкой и Якушкой в великой растерянности. И, возможно, сказал бы им правду, кабы не молодая жена, смотревшая на него с восторгом и преданностью, как и положено смотреть жене на мужа, по крайней мере, в первые годы брака.

— Как бы до вас добраться поскорее? — спросил Трифон Орентьевич.

— Неужто ты, Тришенька, со своей свадьбы уйдешь? — изумилась Малаша. — Нельзя же так, гости обидятся!

— Мне главное, чтобы ты, Маланья Гавриловна, не обиделась, — отвечал он. — Ты все гостям растолкуй, присмотри, чтобы все были сыты и пьяны, а я пойду с Акимом Варлаамовичем и Яковом Поликарповичем.

— Куда это ты пойдешь? Один, без меня? Трифон Орентьевич, где это видано, чтобы жених без невесты уходил?! Да ты бросить меня собрался, что ли? Хозяйских телевизоров насмотрелся?! — И Малаша заревела.

Смотреть телевизор ей родители не велели — сказали, что от него в мире все безобразия. Конечно, Малаша исхитрялась, и кое-что ей даже нравилось, но только не применительно к своей семейной жизни.

Трифон Орентьевич растерялся. Сейчас бы следовало приласкать новобрачную, да как же при посторонних?

— Ладно, ладно! — прикрикнул он. — Никуда не пойду, только не реви!

— Как это не пойдешь? — сквозь слезы едва выговорила Малаша. — Домовой дедушка в беду попал, а ты не пойдешь?! За кого ж я, горемычная, замуж вышла?! Уы-ы-ы!.

Дед Мартын Фомич хмурился: очень ему эти рыдания посреди свадьбы не нравились. Пока разговор шел в уголке, незаметно для гостей, а ну как понабегут? Сраму не оберешься.

— Женился ты, внук, на дуре, — сообщил он не столько Трифону Орентьевичу, сколько Акимке с Якушкой.

— Прости, Трифон Орентьевич, что понапрасну беспокоили, — глядя в пол, извинился Акимка. — Пойдем, Яков Поликарпович. Не сладилось…

Оба развернулись и двинулись прочь с чердака.

Было им тошно.

Шли среди бела дня, вдоль стенок перебегали, в сугробах свежевыпавшего снега вязли, за углами хоронились, чуть под колеса не попали — и напрасно. Видать, не судьба спасти Евсея Карповича от диковинной хворобы.

— Вот, глянь, за батареей местечко. Вздремнуть бы, — предложил Акимка. — Спешить-то теперь уж незачем…

— Можно, — согласился Якушка. И оба забрались в тесную теплую щель.

Но заснуть им не удалось.

Когда домовые галдят — людям слышно, обычно же они разговаривают тихо. Однако случается, что нужно при людях что-то сообщить товарищу. Тогда в ход идет скороговорка. Для человека — громкий крысиный писк, а домовой в этот писк с десяток слов умещает.

Такой вот сигнал раздался на лестнице, да не единожды. Искали Акимку с Якушкой.

— Идем, — сказал Трифон Орентьевич. — Время поджимает.

Рядом с ним стояла Маланья Гавриловна с узелком, тоже готовая в поход.

— А свадьба? — спросил Акимка.

— Так нас уже поженили, — бойко ответила Малаша. — Теперь муж может что хочет делать, а жена при нем. И не проси — не пущу одного!

— Сперва — на автостоянку. Там у сторожа в будке Вукол Трофимыч живет, он все про автомобильные дела знает. Может, с ветерком доедем, — пообещал новобрачный.

— А свадьба? — спросил, в свою очередь, Якушка,

— Моя свадьба: как хочу, так и гуляю, — ответил Трифон Орентьевич.

Евсей Карпович ощутил себя. Он осознал, что лежит, что дышит, и только сил открыть глаза не было. Ему захотелось опять уснуть. Сладко уснуть, как у мамки под бочком. И не просыпаться.

Однако не получалось.

Он поневоле стал думать. Мысли были путаные, как ком шерсти из нескольких клубков, который, чем распутывать, проще отрезать и выбросить. Когда-то Евсей Карпович подбирал за хозяйкой такие комья и соорудил себе теплый тюфячок.

В них, в мыслях, одна нить принадлежала Матрёне Даниловне, другая — хозяину Дениске, третья — какому-то существу по имени Проглот, четвертая — другому существу, Колыбашке.

— Уйди, Проглот, — мысленно говорил Евсей Карпович. — Не мешай! Я еще не все кристаллы собрал и ключ к двери не нашел. Сгинь! Нет тебя!