— Ты собирай, собирай, — согласился Проглот. — Я вот тут, в сторонке, постою.
Евсей Карпович был недоволен, все-таки сбор голубых кристаллов — дело тонкое, и негоже, чтобы чья-то морда в затылок дышала. Опять же за ними идешь по лабиринту, идти надо быстро, чтобы не догнала Пасть, круглая и зубастая.
Он уплывал в пространство, где переплетались трубы лабиринта и мерцали кристаллы, но вдруг явственно услышал голос старушки Минодоры Титовны:
— Сюда, сюда! Тут он дремлет! Проходите, молодцы, а ты, девка, в сторонке постой, девкам за больными ходить негоже.
— Какая я девка, я домовая бабушка! А это супруг мой Трифон Орентьевич! — ответил сердитый голосок.
Потом были голоса его приятелей, Акимки и Якушки, затем — чужой. Открывать глаза и смотреть, кого там принесло, не хотелось. Но домовые, собравшись над распростертым телом, несли чушь. Они собирались вытащить Евсея Карповича из Денискиной квартиры на свежий воздух. Кроме того, чужой домовой требовал выключить компьютер. Совсем рехнулись!
Нужно было приподняться и гаркнуть внушительно, чтобы отстали. Но тело превратилось в кисель — тот стародавний густой кисель, какого теперь уж не варят.
Повеяло холодным ветерком. Евсей Карпович испугался: как бы в сугроб не затащили, лекари самозваные! Сугробом как-то он сам врачевал совсем сдуревшего домового Лукулла Аристарховича, который перебрал хозяйского коньяка.
— Пустите… — беззвучно пробормотал он. — Назад волоките…
И тут ему на физиономию рухнул слетевший с крыши рыхлый комок снега.
— Просыпается, ахти мне, просыпается! Ах, держите его, держите! Сверзится! — заголосила Минодора Титовна.
Цепкие лапы ухватились за шерстку Евсея Карповича. Это было неприятно. Домовые вообще не любят прикосновений, разве что в детстве, когда мамка тетешкает маленького. А тут прикосновения были злодейские — чуть доброхоты половину шкуры не выдрали.
Он ярости, не иначе, взялись силы: Евсей Карпович открыл глаза и обнаружил себя на заснеженном подоконнике. Внизу было пространство для долгого полета — семь этажей. Его втянули обратно в окошко, уложили поудобнее и стали расспрашивать. Он молчал — язык во рту не поворачивался, да и неловко было. Вся эта суета сильно его раздражала. Особенно неприятно было, что Якушка сбегал за Матрёной Даниловной. И она, видя перед собой прославленного Трифона Орентьевича, рассказала все подряд, упомянула и струнки, что натянулись между лежащим без сознания домовым и компьютерным экраном.
— Врет, — хотел было возразить Евсей Карпович, но голос не слушался. Он столько ночей провел за компьютером и никаких струнок не замечал.
— Не кикимора ли в машинку забралась? — спросил Акимка. — Не она ли соки сосет?
— Впервые слышу, чтобы кикимора струнки из себя выпускала, — отвечал Трифон Орентьевич. — Но кто-то там точно засел.
— Так выманить же надо!
— А как?
— На живца, — вдруг сказала Матрёна Даниловна. — Коли надобно — я в живцы пойду!
И тут Евсей Карпович содрогнулся, да так, что едва обратно в приоткрытое окошко не улетел. Хорошо, что его в шесть лап все еще держали…
Трифон Орентьевич, так уж вышло, до сих пор дела с компьютерами не имел. Квартира, где он жил в подручных при собственном деде, принадлежала старому чудаку, который новомодную технику презирал. Мартын Фомич замаялся чинить его древний утюг и старую кофемолку. Зато хозяин насобирал неимоверное множество книг. Отсюда и вся ученость Трифона Орентьевича.
Он прошелся перед монитором взад-вперед, почесал в затылке. Прочие взирали на него с трепетом: еще бы, не всякий день увидишь, как мастер за дело берется.
— Откуда струнки тянулись? — спросил он, уверенный, что эти сведения совершенно бесполезны. Однако что-то же нужно было говорить.
— Отсюда, и отсюда, и отсюда, — показала Матрёна Даниловна. — И вот отсюда.
— Сколько их было-то?
— Много. Как нитяная бахрома на скатерке.
— И как натянуты?
— Аж дрожали, — вспомнила Матрёна Даниловна страшноватую картинку. — И Евсея Карповича держали — тут, тут и вот тут.
Трифон Орентьевич покосился на Акимку с Якушкой, которые ждали от него мудрости.
— Давай-ка, бабушка Матрёна Даниловна, сделаем чертеж!
На Денискином столе много было всякого добра, в том числе и стопка бумажных листков — самому себе напоминалки писать. Была там и вещица, с которой никто из местных домовых дела не имел, а вот Трифон Орентьевич у хозяина ее видел и смысл понимал. Это был механический карандаш, из которого он, будучи еще Тришкой, извлекал куски грифеля. И теперь он очень гордо это проделал, а Малаша даже подбоченилась: мой-то каков!
Трифон Орентьевич велел Матрёне Даниловне вообразить, будто перед ней компьютерный экран, от которого тянутся струнки, и понаставить точек, откуда они растут. Домовиха сосредоточилась и принялась тыкать грифелем в бумажку. Дело это для нее было непривычное, она умаялась, словно целое ведро разбежавшейся по кухне картошки в кучу собирала.
Акимка и Якушка уставились на ее творчество и пришли в некоторое смятение. Изображен был продолговатый, дыбом торчащий силуэт с небольшим утолщением сверху и каким-то округлым расширением снизу. Трифон Орентьевич тоже малость смутился. Зато Маланья Гавриловна преспокойно взяла бумажку и объяснила, что изображен-де некто, имеющий голову, и в длинном балахоне, клубящемся у ног. Возражать ей не стали — тем более что она, скорее всего, была права.
— Нет, это не кикимора, — сказал Трифон Орентьевич. — Кикимора, сказывали, тоща и костлява…
Он задумался с таким умным видом, что все присмирели.
Логически рассуждая, Матрёна Даниловна видела струнки в полумраке или вообще в темноте — при солнечном свете они были бы незаметны. Значит, коли хочешь за них уцепиться, изволь ночевать возле компьютера.
Когда Трифон Орентьевич сообщил о своем намерении, Акимка с Якушкой пришли в восторг и предложили сесть в засаду вместе. Но Трифон Орентьевич назначил их присматривать за Евсеем Карповичем — мало ли что, с боку на бок перевернуть, водицы поднести. А Матрёна Даниловна, убедившись, что ее друг сердечный вроде оклемался, засобиралась домой, к Лукьяну Пафнутьевичу.
Больного перетащили в подходящее место — на диван, где между спинкой и прислоненной подушкой образовался шалаш. Акимка с Якушкой устроились там же. Трифон же Орентьевич принялся ладить наблюдательный пункт напротив монитора. Супруга не отходила от него ни на шаг.
У Дениски был обычный недорогой ноутбук, недавно купленный взамен старого железного чемодана. Малаша никак не могла понять — неужели придется спать на открытом месте, а не в тихом укромном уголке, как она была приучена? Матрёна Даниловна принесла ей из своего хозяйства большой лоскут искусственного меха — если под него забраться, то вроде ничего получается. Трифону Орентьевичу поставили перед ноутбуком красивый камушек, подобранный Дениской на речном берегу. Он уселся и уставился на пустой экран. Там разбросаны были какие-то мелкие картинки — и ничего больше.
Продержался Трифон Орентьевич часа два. А потом заснул.
Сон сморил всех — и Малашу, и Акимку с Якушкой. Не шутка — путешествие с окраины в центр города и обратно!
Проснулась компания ни свет ни заря от крика Матрёны Даниловны. Она трясла Трифона Орентьевича и крыла его такими словами, какие домовихи берегут для крайнего случая.
Неудивительно: на клавиатуре лежал бездыханный Евсей Карпович.
Когда домовые выясняют отношения — лучше убежать подальше, потому что визг стоит смертельный для человеческого уха. Громче всех голосила Матрёна Даниловна: она доверила жизнь своего лучшего приятеля бестолковой молодежи — и что получилось? Маланья Гавриловна впервые визжала в статусе замужней домовихи, и у нее так звонко и пронзительно еще не получалось. В девках-то изволь помалкивать, а замужем можно и даже нужно визжать. Малаша защищала супруга и чуть не опрокинула Матрёну Даниловну. Трифон Орентьевич прямо любовался: ишь, какая славная жена досталась! Но и он визжал, потому что был женатым домовым дедушкой, и Акимка, который тоже стал не так давно домовым дедушкой.
