Как работать талантливому инвестору-застройщику, готовому воздвигнуть для сотен тысяч людей город-сад, если любой может прочитать, что образование у него отнюдь не инженера-строителя, а менеджера по глобальным финансам, полученное в бывшем сельхозтехникуме, а первая сделка – продажа одной и той же комнаты в бараке сразу семи семьям?

Но и без этих экстремалей – каждому человеку есть чего стыдиться. И как же жить в пронизывающем свете электронной гласности?

Вся европейская цивилизация строилась на концепции, что где-то в трансцендентности, потусторонности есть Некто, видящий все наши поступки и выносящий о них справедливое суждение. Взгляд этот был присущ традиционному обществу Средних веков. Рыцарская честь, купеческое слово – они определяли жизнь общества ничуть не слабее материальных факторов. А потеря репутации была куда страшнее смерти.

Сегодня говорить об этом нелепо. Продавщица в компьютерном салоне не моргнув глазом называет фантастические характеристики товара и в подтверждение пламенно заверяет «Клянусь вам». Посланная за документацией, застенчиво, вместе со своим руководством тупит глазки, бормочет об отсутствии в коробке инструкции на русском, а после разъяснения о пользе знания иноязыков, лепечет, что да, конечно, соврала… И ничего! Никаких аллюзий на то, что во времена Данте клятвопреступление считалось поступком более тяжким, чем кража или убийство.

Но такой эластичный взгляд на жизнь возник не вчера. Век Просвещения понемногу отучал людей бояться Всевидящего Ока. Но даже в этих условиях на смену трансцендентному страху пришла такая маломатериальная вещь, как совесть. И проблемы ее формирования породили занятный литературный жанр – Bildungsroman. Роман воспитания.

От «Исповеди» Августина Аврелия, через «Исповедь» Жана-Жака Руссо. К расцвету воспитательных романов Иоганна-Вольфганга Гете – «Страдания молодого Вертера», «Ученические годы Вильгельма Мейстера». Вплоть до вершин двадцатого века – «Волшебная гора» Томаса Манна.

Рассказ о формировании человека. О его ошибках. Грехах. Страданиях. Нарочито подробный. Неспешный, как сама жизнь. Часто бедный сюжетом, как повседневность. Но захватывающий внимание ослепительным блеском осознания своих проступков, прорастанием слабеньких стебельков мудрости и добродетели.

Добро не было бы видно без оппозиции в виде зла. Принцип отклонений, вариаций – один из важнейших и универсальнейших в механике. И в жизни нет прямых путей – есть изощреннейшие колебательные процессы.

И вот они-то более или менее подробно отражаются в электронных архивах. В виде негорючих романов воспитания, в которых мы и авторы, и главные герои. В которых принципиально одно – куда, в конце концов, придет сюжет. Об этом, а не о былых ошифбках надо думать! Не о подчистке прошлого в байтах архивов, а о его преодолении, исправлении негативных последствий своих ошибок в реальной жизни. Иначе подчищенные по сроку давности архивы – вне зависимости от их носителя – приведут лишь к тому, что тот, кто объегоривал отпускников в пляжную буру, вырастя и дорвавшись до власти, обует население изрядного куска планеты на всю их собственность…

Автор: Василий Щепетнев

Есть мысли, которыми делиться легко и приятно. А если в них чувствуется проблеск новизны, то просто распирает от желания крикнуть во всю Ивановскую, Воронежскую или в мировом масштабе, пусть даже новизна мнимая, второе открытие велосипеда.

Но есть мысли иные, которые напоказ выставлять не хочется. Каково ученому знать, что наше Солнце вспыхнет сверхновой через пятнадцать лет? Или открыть неоспоримо, что предки наши еще сто веков назад были поголовно каннибалами?

По счастью, мое открытие скромное. Даже не открытие. Версия. Я бы и версию оглашать не спешил, но недавно, наконец, понял: жизнь – штука непредсказуемая…

Роковые выстрелы раздались зимой далекого 1837 года. Пушкина ранили, ранили смертельно. Пулю послал Дантес. Но кто взвел и направил самого Дантеса?

Вопрос этот мучил меня с детства. Но только пройдя курсы По, Конан-Дойля и Кристи, решился я подступить к зловещей тайне.

Литературные сыщики способны решать лишь придуманные тайны, поэтому не стоит переносить в реальность Шерлока Холмса. Гораздо эффективнее (и в этом – суть моего метода) представить реальность литературным вымыслом.

Воображу, что все события позапрошлого века есть детективный роман. Это развяжет воображение, придаст смелости и отваги, к тому же избавит от необходимости пространных ссылок на первоисточники (тем, кому ссылки необходимы, сообщу – их есть у меня).

Как и положено в классическом детективе, оперировать я буду фактами общедоступными, известными каждому заинтересованному читателю. Никаких потайных улик, никаких пятых тузов в рукаве.

Итак, начинаю.

Диспозиция.

Молодой повеса, поручик кавалергардского полка Жорж Дантес ухаживает за красавицей г-жой Пушкиной. Наталья Николаевна отличает Дантеса среди прочих вздыхателей и 2 ноября 1936 г. встречается с ним наедине в доме приятельницы. Придя с рандеву, она жалуется мужу на дерзость вздыхателя. Третьего ноября знакомые Пушкина получают анонимки, в которых поэт прямо назван рогоносцем. Взбешенный Пушкин вызывает Дантеса на дуэль, но стараниями многих, включая государя, ее удается предотвратить. Сам Дантес женится на свояченице Пушкина, Екатерине Гончаровой. Казалось бы, все позади, но тут Наталья Николаевна опять жалуется на новоявленного зятя, блеснувшего двусмысленным каламбуром. Распаленный Пушкин пишет гневное письмо Геккерну-старшему. Содержание письма таково, что Жорж Дантес просто обязан драться со свояком.

Пушкин настроен решительно. Только смерть Дантеса может если не успокоить, то удовлетворить его.

Дуэль. Барьер на десяти шагах, каждый волен стрелять по собственному разумению.

Пушкин первый подошел к барьеру и, остановясь, начал целиться. Дантес, не дойдя шага до барьера, выстрелил. Пуля попадает Пушкину в живот. Падая, Пушкин говорит: «Je crois que j’ai la cuisse fracassee» («Кажется, у меня раздроблено бедро»).

Секунданты и Дантес устремляются к нему, но Пушкин требует продолжения поединка. Ему переменяют пистолет (прежний забит снегом). Дантес возвращается к барьеру, становится боком, прикрывая грудь рукой. Выстрел Пушкина. Падает Дантес. «Браво!» – кричит Пушкин, отбрасывая пистолет.

Но Дантесу повезло: пробив навылет правое предплечье и не задев кости, пуля угодила в пуговицу мундира и причинила одну лишь контузию внутренних органов. Пушкина сначала в санях, а потом в карете Геккерна-старшего везут домой. Дантес предлагает Данзасу, секунданту Пушкина, скрыть его участие в дуэли. Данзас отклоняет предложение. Врачи не в силах помочь пострадавшему. Инфекция довершает начатое пулей. Пушкин умирает.

Долгие годы господствовала одна версия: Дантес и Геккерн-старший из врожденной низости натуры и приобретенной враждебности ко всему русскому вдруг взяли да и подготовили убийство великого поэта. Версия слабо обоснованная и сомнительна донельзя. Что Дантесу поэт? Пушкин для него – старый муж, грозный муж, не более. Волочиться за его молодой женой – одно, но стреляться увольте. Дантес прежде всего карьерист, приехавший в Россию не ради приключений, а единственно за чинами и наградами. Дуэль – вернейшее средство карьеру разрушить.

Кавалергарду нравы света просто вменяли в обязанность ухаживать за красавицами. Он и ухаживал. Зачастую подобные маневры не имели никаких последствий. Увы, то ли по наивности, то ли из других побуждений, но Наталья Николаевна повела себя так, что Дантес влюбился не на шутку. Что ж, он был шалопаем и повесой, как и положено золотой молодежи всех времен и народов. И сам Пушкин в молодости был изрядным волокитой, сохраняя живость характера на протяжении всех отпущенных лет. Во всяком случае, Дантес вел себя примерно так, как в его годы повесничал и сам Александр Сергеевич.

Но дуэли Дантес не хотел. Не хотел ее и Геккерн-старший, находя разнообразные предлоги, чтобы оттянуть ее на день, на неделю, на месяц. Наконец, оба Геккерна находят идеальное, не задевающее ничьей чести решение, объявляя, что Жорж любит единственно Екатерину Николаевну, сестру г-жи Пушкина. И не просто любит, а мечтает соединиться узами брака!