Где-то в горле скапливается желчь. Разум уносит меня обратно к трейлеру о Вайомингском Потрошителе. Рваное, испуганное дыхание девушки, которая убегала, пытаясь сохранить свою жизнь. Не нужно смотреть фильм, чтобы понять: бедняжке это не удастся. Рука дрожит, когда я открываю вторую бутылку пива и, закрыв глаза, чувствую, как холодная жидкость скользит вниз по глотке.

— Полегче. Мы же не хотим повторения того, что было в прошлый раз, — тихо говорит Люк. — Если для тебя это слишком трудно, я продолжу искать один и дам тебе знать, если что-то нарою. — Он снова бросает на меня взгляд, полный беспокойства. Я качаю головой. Нет мотивации лучше, чем мысль об очищении имени моего отца, и она толкает меня вперед.

— Я не могу, — бормочу я, быстрым движением опрокидывая в себя половину пива. — Это важно. Мне, наверное, всю оставшуюся жизнь будут сниться кошмары, но я не могу отказаться. Мой папа никогда бы не сдался, если дело коснулось бы меня.

Смешок Люка поражает меня. Короткий, едкий и, возможно, немного ироничный. Я ощетиниваюсь, раскачиваясь на стуле.

— Что это было?

В глазах Люка появляется резкость, когда он смотрит на меня.

— О чем ты?

— О смехе, вот о чем. Я не могу заниматься с тобой этим делом, если ты считаешь меня сумасшедшей. Мой папа был хорошим человеком, Люк. Я провела последние пять лет, защищая его перед всеми, кроме тебя. И у меня нет сил начинать сейчас. Не думаю, что оно того стоит.

Еще секунд пять, и я вскочу с места и убегу прочь из квартиры. Люк, должно быть, видеть это в моих глазах.

— Я не такой уж ублюдок, Эвери. И смеялся над нелепостью всех этих вещей. Я облажался. Ты не должна защищать Макса передо мной. Я знаю, что он был хорошим человеком. Он был не просто моим школьным учителем информатики, понимаешь? А был моим другом. Макс был единственным, кто помог мне, когда я нуждался в этом.

— Что? — не могу представить моего папу помогающим Люку. Его так долго не было, что я забыла, каким он был с окружающими. Каждое воспоминание об отце связано с тем, что он значил для меня. Макс Бреслин, который был учителем в моей школе, добровольцем в местной пожарной станции, наставником подростков в общине Брейквотера по выходным, был практически забыт. Я опускаю голову и обнимаю себя руками, чувствуя себя крошечной. Если Люк говорит, что папа помог ему, это может означать только одно.

— Мой папа взял шефство над тобой? — тихо спрашиваю я.

— Да.

Я не могу поднять глаза на Люка. Похоже, он злится. Я хочу знать почему, но не готова спросить. Папа занимался только с мальчишками из распавшихся семей, с теми, кто пострадал от насилия в приемных семьях, жертвами жестокого обращения и беспризорниками. Люк из хорошей семьи. У него милые мама и сестра; я знаю их всю жизнь. Его отец вместе с моим были членами одного клуба охотников. Я до сих пор помню, что они вместе ходили на охоту по выходным, пока Клайв Рид не погиб (осечка ружья). Мне было тогда восемь. Люку было, наверное, лет одиннадцать-двенадцать. Скорее всего, именно поэтому мой отец взял Люка под опеку. Чтобы тот справился с грузом, свалившимся на него после смерти отца. И рана до сих пор не затянулась. Я уважаю его нежелание говорить об этом, так как знаю, что это такое. Допив остатки пива, отвожу от него взгляд, не зная, что делать. Сосредоточиться на файле — лучшее, чем можно занять себя сейчас, даже если после увиденного меня вывернет.

— Рок-Спрингс находится в семидесяти милях от Брейквотера, — замечаю я, внимательно посмотрев на фото. На скопированном снимке куча отпечатков пальцев. Похоже, тьма народу, пытаясь определить значение символов, брала его в руки до того, как сделали копию. Около минуты Люк хранит молчание. Его голос надламывается, когда он, наконец, говорит:

— Не суть. Убийцы вроде него не боятся передвигаться, если это нужно для дела, — он подхватывает мои пустые бутылки вместе со своими и скидывает в раковину. Они оглушительно гремят, пока Люк там возится. Я знаю, что он ищет.

— С каких это пор ты начал курить?

Он поворачивается с пачкой в руке. Выражение лица сулит бурю.

— Обычно я не курю. Кейси начала пару лет назад. Раньше я курил, когда мы куда-нибудь выбирались или в клубах. С тех пор, как мы расстались, едва ли выкурил десяток штук. Это прошлогодняя пачка.

Это объясняет, почему у него нет зажигалки. Судя по тому, как задирается его футболка, оголяя нижнюю часть спины, Люк прикуривает от плиты. Сигарета тлеет, когда он поворачивается. Я отвожу взгляд: неловко так таращиться на его обнаженную кожу. Он все еще выглядит хмурым.

Я и мое хреновое настроение — причины, по которым от Люка исходят лучи напряжения.

— Извини, что сорвалась, — произношу я, наконец, уверившись, что могу встретиться с ним взглядом. Он пожимает плечами и затягивается дымом, мышцы его челюсти дергаются.

— Порядок. У тебя есть все основания защищаться. Похоже, твой отец никогда не упоминал, что знал меня.

Я качаю головой.

— Папа никогда не говорил ничего о людях, чьим наставником был. Он сказал мне, когда я была маленькой, что это конфиденциально. Обещание сохранить тайну — иногда единственный способ помочь кому-то.

— Это мне в нем и нравилось, Эвери. Я доверял ему. Он был добр ко мне. Я долго ревновал его к тебе.

Мои руки все еще сжимают бутылку пива.

— Что? Почему?

— Не знаю. Думаю, иногда... — он прочищает горло и смотрит сквозь меня в окно на город: огни, движение и толпу. — Бывали дни, когда я хотел, чтобы он был и моим отцом тоже.

Люк никогда не говорил мне подобного раньше. Он даже не намекал, что знал моего папу за пределами школы и пределами того, что нашел его тело. В горле чувствуется комок. Я не понимаю, что чувствую, эмоции сплелись в тугой клубок: печаль, любопытство, сострадание боли, что видна в его глазах. Гнев путает все карты, еще секунда уходит на то, чтобы понять, почему он здесь. Люк был очень близок с моим отцом, настолько, что спустя пять лет после его смерти все еще чувствует себя опустошенным. Между ними была связь, достаточно сильная, чтобы заставить броситься на защиту папы даже после всего того, что о нем болтают. Это открытие все проясняет. Люк фактически разделяет мою участь — оскорбление и боль от людей, клевещущих на кого-то важного для тебя — и некая часть меня не хочет делить ее с ним.

— Мне нужно еще пива, — говорю я ему.

Вместо того, чтобы попросить достать мне еще бутылку, встаю и сама беру ее. Его глаза неотрывно следят за мной, пока я иду к холодильнику; щеки горят. Меня ужасно смущает пристальный взгляд Люка — прямо сердце выскакивает из груди. Украдкой поглядываю на него и замечаю, что он совершенно, абсолютно неподвижен. Даже не мигает.

— А ты будешь? — спрашиваю я в надежде вывести его из оцепенения.

— Спасибо, — шепчет он и берет бутылку из моих рук. Мы оба вздрагиваем, когда наши пальцы соприкасаются. Мне не нравится искра, которая проскальзывает между нами. И я намеренно вздергиваю подбородок. Дым от сигареты Люка наполняет легкие: я стою слишком близко к нему. Нахмурившись, отхожу подальше и замечаю вспышку на лице Люка. Включаю вытяжку. Слышен резкий шум, громкий звук ослабляет напряженность, витавшую в воздухе. Люк бросает мне кривую улыбку, делает последнюю затяжку наполовину скуренной сигареты, тушит ее и выключает вытяжку. Я возвращаюсь на прежнее место, борясь с краской, угрожающей разлиться по моим щекам. Знаю, я видела это в его глазах, когда склонилась над ним: он хотел поцеловать меня. И вся загвоздка в том, что если бы Люк попытался это сделать, я бы его не останавливала. Сны, постоянные мысли о нем… На сто процентов ясно, чего хочет мое тело. Чего хочет мое сердце. К счастью, моя голова, кажется, большую часть времени берет верх.

Мгновение спустя Люк — воплощение деловитости. Противоречивый взгляд исчезает.

— Хм, конечно, это маловероятно, но все же… Твой отец вел дневник?

— Нет, я ничего не знаю об этом.

— Как думаешь, твоя мама могла его сохранить, если он все же существовал?