Стоя в спальне перед тусклым зеркалом, Мадлен придирчиво рассматривала свое отражение, чтобы убедиться, что туалет ее в полном порядке: Для бала она выбрала вечернее платье – единственное, которое еще ни разу не надевала со времени приезда в Уинтер-Гарден, – и ей хотелось произвести впечатление.

Фасон был весьма незамысловатый, но это белое шелковое платье смотрелось на ней великолепно (низкий круглый вырез, длинные узкие рукава и пышная юбка, ниспадающая до самого пола роскошными складками). Единственным украшением были темно-синие атласные оборки по подолу и крошечные бутоны роз из той же материи и того же цвета по декольте. Платье, хотя и простенькое, казалось элегантным и довольно эффектным.

Чуть подкрасив губы, Мадлен пощипала щеки, чтобы они раскраснелись, и поправила высокую прическу – сегодня она не стала заплетать косу, как делала это почти каждый день. Теперь оставался последний штрих – капелька духов и жемчужные серьги.

Мадлен очень надеялась, что Томас оценит ее старания. Хоть ей и не хотелось в этом признаваться, но в глубине души она понимала, что наряжается в основном для того, чтобы произвести впечатление на Томаса.

Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, Мадлен подхватила свое новое шикарное пальто, взяла муфту и маленькую сумочку, в которую положила лишь губную помаду и льняной носовой платочек, погасила свет в своей спальне и направилась в гостиную, где ее уже ждал Томас.

В гостиной, освещенной лишь пламенем камина и тусклой лампой, царил полумрак. Томаса она увидела тотчас же, как вошла. И замерла у порога.

Он стоял у камина и указательным пальцем то поднимал, то опускал крышку музыкальной шкатулки – похоже, нервничал. Одет был во все черное – во всяком случае, Мадлен так показалось. Строгий черный костюм шел ему необыкновенно, в нем он был потрясающе красив.

Услышав, что она вошла, Томас обернулся, и Мадлен почувствовала, что у нее перехватило дыхание. Томас действительно был неотразим: тщательно причесанные волосы, резкие черты лица... и лучистые глаза, пристально смотревшие на нее.

Теперь Мадлен заметила, что не весь костюм Томаса черного цвета. На нем был темно-синий шелковый жилет, а под горлом – белый галстук, под цвет ее платья. «А может, он специально так оделся? – подумала она. – Нет, едва ли. Ведь Томас никогда не видел мое белое платье». Было очевидно, что вместе они смотрятся великолепно, и Мадлен очень этому порадовалась.

Он окинул ее взглядом – причем взгляд его немного задержался на груди, – и Мадлен почувствовала, что краснеет.

– Мне доводилось бывать на многих балах, – в задумчивости проговорил Томас, – но я никогда еще не видел такой красавицы, как ты. – Он покачал головой. – Ты сегодня восхитительна. Слов не хватает, чтобы описать... Просто дух захватывает, поверь мне, Мадлен.

Она просияла. Ей казалось, что слова Томаса согрели ее – словно солнце вышло из-за туч и залило ее теплым золотистым светом. Разумеется, многие мужчины восхваляли красоту Мадлен, однако ни один из них не говорил с такой подкупающей искренностью.

Если Томас пытался заставить ее в него влюбиться, то ему это удалось, он избрал верную тактику: броня, в которую Мадлен заковала свое сердце, дрогнула. И он, похоже, об этом догадывался. Голос его звучал настолько проникновенно, что Мадлен поняла: он тоже в нее влюблен. Это открытие ее обрадовало – и вместе с тем напугало до смерти.

Пытаясь скрыть свое волнение, она улыбнулась:

– По-моему, вам просто хочется заманить меня в постель, мистер Блэквуд, но вы боитесь прямо сказать об этом. Что ж, если ваши слова будут звучать убедительно, я, пожалуй, возражать не стану.

– Как еще мне убедить тебя, если не словами о том, что ты ослепительно прекрасна? – Томас подбоченился, отчего полы сюртука разошлись, и взору Мадлен открылась его широкая грудь. – Впрочем, попробую найти другие слова. Так вот, я уже несколько недель сгораю от желания увидеть тебя обнаженной.

Мадлен поджала губы, изображая негодование. Положив пальто и сумочку на диван, она подошла к Томасу почти вплотную:

– Вот это уже лучше, мистер Блэквуд. Возможно, я позволю вам меня раздеть... чуть позже.

Томас усмехнулся:

– Ну вот, вы заставили меня возбудиться, мадам. И это перед балом! Что ж, я готов простить вас за те... гм... неудобства, которые вы мне сейчас причинили, если вы клянетесь, что не дразните меня.

Мадлен прекрасно понимала, что это Томас ее дразнит, а не она его, и нисколько не рассердилась – он был просто обворожителен. Приложив ладонь к его груди, она сказала:

– Я вовсе не дразню тебя. Более того, Томас, я нисколько не кривлю душой, когда говорю, что при взгляде на тебя у меня тоже дух захватывает. Ты сегодня выглядишь потрясающе. Красив и элегантен... В общем, настоящий аристократ. Ты мне так нравишься, что я даже не знаю... что делать. – Она понизила голос до шепота. – Может, есть какие-нибудь предложения?

Томас пожал плечами:

– Говоришь, какие предложения?.. Так, значит, Мадлен, я тебе очень нравлюсь?

Она чуть не рассмеялась; было очевидно, что Томас с беспокойством ждет ответа на свой вопрос. «Что ж, не стоит держать его в неведении», – решила Мадлен.

Она вновь провела ладонью по его груди и прошептала:

– Если честно, то мне уже давно никто так не нравился. А может быть... никогда.

Мадлен поняла, что ее ответ произвел на Томаса впечатление. Он судорожно сглотнул и взглянул на нее с восхищением. Ей показалось, что он хотел ее обнять, но в последний момент почему-то сдержался, как сдерживался несколько дней назад. С самого Рождества Томас старался избегать ее, и Мадлен – хотя ей не хотелось в том признаваться – очень из-за этого беспокоилась.

Внимательно посмотрев на него, она спросила:

– Томас, почему в последнее время ты совсем меня не замечаешь?

Он отвернулся и снова принялся приподнимать и опускать крышку музыкальной шкатулки.

– Почему не замечаю? Я бы не стал употреблять это слово.

– Вот как? Может, ты просто был занят?

– Да, разумеется, – поспешно ответил он. Мадлен кивнула:

– Что ж, понятно... – Немного помедлив, она спросила: – Ты пишешь письма и наносишь визиты знакомым? Может, еще чем-нибудь занимаешься? Чем именно?