– От этой развилки нужно ехать влево, – сказала Вирджиния.

– Тебе знакомо это место? – удивился Хардести.

– Немного. Судя по всему, эти горы тянутся в направлении Кохирайса. Дорога должна спуститься к реке. Ну а лошадка наша, похоже, выросла в городе, оттого она так и притомилась. Наши кони могут неделями скакать без перерыва, подобно белым медведям, которые способны плавать по морю месяцами, или тюленям, мигрирующим с Аляски к Японским островам. Я думаю, нам имеет смысл спуститься к реке и поехать по льду. Ей так будет куда легче.

– Хей-йа! – воскликнул Хардести, натягивая вожжи и направляя бельмонтскую кобылу по левой дороге.

В низине, которую множество сов и орлов избрали своим обиталищем, было куда темнее. Для того чтобы не сбиться с пути, Хардести то и дело посматривал на видневшуюся между деревьями узкую полоску неба. Возникни у них на пути какое-либо серьезное препятствие, они наверняка наскочили бы прямо на него, но, к счастью, дорога была на удивление ровной.

Через какое-то время они оказались на берегу реки. Кобыла спустилась вниз, и сани, легонько подскочив на последнем ухабе, выехали на лед. Хардести присвистнул, и лошадь вновь послушно поскакала в северном направлении. Заснеженные горные хребты, встававшие на западе, казались огромной лестницей, поднимавшейся к небу.

– Смотрите, – обратился Хардести к детям. – Ты слышишь, Эбби? Прямо как лунная лестница. Хотите туда забраться? Для этого нам достаточно повернуть налево…

Недолго думая дети согласно кивнули. Конечно же, им хотелось попасть на залитые серебристым лунным светом горные вершины. Они с радостью поднялись бы по этой удивительной горной лестнице, которая наверняка вела в какой-то иной мир. Впрочем, в следующее мгновение луна уже исчезла за горным кряжем, и чудесное видение тут же померкло.

Примерно через час они оказались возле одного из притоков Гудзона, бурных вод которого не мог усмирить и сковать даже мороз. Словно зачарованные, смотрели они на пенистые воды, с ревом сбегавшие со склона, совсем забыв о том, что воды эти могли истончить и ослабить лед, сковывавший главное русло реки.

Кобыла совершенно неожиданно провалилась в узкую протоку и лишь чудом успела перебраться на противоположную сторону, однако вытянуть из полыньи тяжелые сани ей было явно не под силу. Хардести решил было выбросить ездоков на лед и распрячь несчастное животное, прежде чем тяжелые сани утащат его под лед, как тут позади раздался оглушительный треск и что-то огромное, пролетев у него над головой, опустилось на лед рядом с кобылой.

Гигантский белый конь, который появился невесть откуда, чудесным образом помог кобыле вытянуть сани из воды, после чего они с немыслимой скоростью понеслись вперед. Стальные полозья раскалились до такой степени, что оставляли за собой глубокие колеи, заполненные талой водой.

Через несколько минут они свернули налево, пронеслись мимо домика Фтили и устремились к горному перевалу, с которого было видно озеро Кохирайс и его ближайшие окрестности. Увидев вдалеке цепочку крошечных мерцающих звездочек, Вирджиния вздохнула с облегчением, узнав в них огни прибрежных деревушек.

В следующее мгновение сани скользили уже по равнине. Белый конь исчез в снежной мгле так же внезапно, как и появился, однако черная кобылка неслась с прежней прытью до той поры, пока они не оказались на окраине Кохирайса, после чего перешла на спокойный шаг. Повернув к дому госпожи Геймли, они заметили неподалеку Дейтрила Мубкота, тащившего за собой сани, груженные дровами.

– Дейтрил! Как там моя мама?

– В полном порядке, – фыркнул Мубкот. – Надеюсь, вы не забыли прихватить с собой словари.

Нью-Йорк всегда относился к категории городов, которыми могут править воры и негодяи, пользующиеся славой крутых ребят. Погоду в нем делают люди, привыкшие заливать пламя бензином, сыпать соль на раны и возить уголь в Ньюкасл. Городские власти всегда походили на героев театра абсурда, паноптикум придурков или на работников, не способных шевельнуть ни рукой ни ногой. Эта странность объяснялась прежде всего странностью самого города, не допускавшего над собою никакой власти и предпочитавшего стройной упорядоченности видимую анархию. Подобно тому как музыка состоит из отдельных нот, каждая из которых могла бы звучать в тысячах иных произведений, а жизненные силы империи определяются присутствием в ней элементов, не желающих мириться с самим фактом ее существования, так и этот город, превратись он в неприступную цитадель закона, архитектурных шедевров и чистых улиц, тут же лишился бы как своего очарования, так и своей будущности.

Прегер де Пинто никогда не сомневался в этом. Он полагал, что человеческое общество исполняется подлинного внутреннего величия в моменты очевидного внешнего распада. И потому его нисколько не смущала видимая анархия или кажущееся безумие города. Чем большие обороты набирала кампания, тем реже Прегер де Пинто вспоминал о своих былых планах и о Джексоне Миде. Он чувствовал, что город неминуемо приближается к страшной катастрофе, которая ждала его с приходом нового тысячелетия, когда законы должны были войти в противоречие с правами, а права с законами, и хотел вывести город из этой гибельной стремнины на спокойную воду.

Он считал себя ответственным за судьбу своего города и именно по этой причине отказался от традиционных методов ведения предвыборной кампании, сделал ставку на грядущую зиму, решив привлечь к себе электорат, представив ему чистую правду во всей ее малопривлекательной и скандальной наготе.

– Рычаги кампании? – презрительно спросил он у руководителя предвыборного штаба. – Пустая трата времени и средств! Обязательно передайте сказанное представителям прессы. Мол, де Пинто в такие игры не играет. Люди, соглашающиеся стать ходячими предвыборными транспарантами, вызывают у меня глубокое презрение уже потому, что соглашаются принять участие в этом мерзком сеансе коллективного внушения. Они ничем не отличаются от дам, пытающихся торговать своим бюстом.

– А что вы скажете об особняке Грейси, господин де Пинто?

Горностаевый Мэр едва не проиграл последние выборы члену муниципального совета Магиостро, когда последний избрал местом жительства не роскошный особняк, а жалкую лачугу где-то в Бронксе.

– Жить там я в любом случае не стану.

Руководитель предвыборного штаба облегченно вздохнул, поскольку Горностаевый Мэр уже переехал из своего роскошного особняка в небольшой, но достаточно престижный дом на бульваре Кабрини.

– Мы используем особняк Грейси в качестве конференц-центра, – сказал Прегер. – Ничто не мешает нам проводить конференции рядом с госпиталем Берд С. Кулер и с корзинной фабрикой. Но жить рядом с фабрикой я, простите, не желаю!

– Вот и прекрасно. Мы лишим Горностаевого Мэра и этого козыря.

– Все верно. Денег налогоплательщиков в этом городе хватает. Мэр самого крупного города в мире должен жить в одном из лучших домов города! Мы используем часть средств – что-нибудь около миллиарда – на строительство дворца мэра. Мы можем купить верхние этажи четырех-пяти небоскребов и пространство над ними, соединить их балками и использовать эту импровизированную платформу в качестве основы для ажурного, напоминающего своим видом Версаль дворца с небольшим садом. Впрочем, о чем это я? Нам не нужно ничего покупать! Мы имеем право на отчуждение части собственности!

– Вы забыли о компаниях, управляющих недвижимостью! Почти все средства на проведение предвыборной кампании мы получили именно от них!

– К черту! – презрительно сморщился Прегер. – Отдайте им деньги. Если же мы их расходовали, напишите расписки. Все эти торговцы недвижимостью – особенно Марсель Эйпэн – не более чем шайка напыщенных ничтожеств. Вспомните флаги Эйпэна с гориллой, которые развеваются над каждым вторым зданием. Настало время поведать народу всю правду. Нет на свете более продажных людей, чем эти миллиардеры! Запланируйте на ближайшее время специальную конференцию, посвященную этому вопросу.