Какое-то время они молча смотрели на детей, поглощенных игрой в «уточку», и на заснувшего возле стены Гарри, который походил сейчас на изнуренного непосильной работой средневекового поваренка. Затем Питер Лейк умыкнул детишек из таверны, усадил их в сани и повез на восток, тонувший в кромешной тьме. Беверли, закутавшись в шубу, пила маленькими глотками свой коктейль. На сей раз Атанзор скакал тише, хотя и не уступал в скорости курьерскому поезду.

Над ними по холодному, усыпанному звездами небу смущенно ползли темные тучи, издававшие такие странные звуки, что люди задирали головы и подолгу смотрели в стрекочущее, потрескивающее, постукивающее звездное море.

Атанзор двигался в такт этому ритмичному дыханию небесных далей. Да, он хотел вернуться в свое теплое стойло, но владело им сейчас чувство куда более высокое. Он спешил к какой-то немыслимо далекой цели, он скакал по каким-то своим, неведомым им дорогам. Движения его становились все легче и легче, все увереннее и увереннее, все прекраснее и прекраснее. Казалось, еще немного – и он покинет пределы этого мира.

Подобно тому как некоторые районы города чаше других становятся ареной всякого рода разборок, так и некоторые дни и недели отличаются особой воинственностью. Что касается промежутка времени между Рождеством и Новым годом, то в эту пору все стихии и начала как будто сговариваются, с тем чтобы подчинить себе людские души. Огонь, дождь, недуги, холод и смерть выходят на свою страшную охоту. В борьбе с ними люди теряют последние силы. Приходит время страшных испытаний и загадочных происшествий.

Когда Пенны и Питер Лейк вернулись в Нью-Йорк, на город внезапно налетели влажные ветра, родившиеся над Мексиканским заливом. По небу ползли длинные серые облака, предвещавшие скорые воздушные битвы, и городские дети, которых дождь со снегом разогнал по домам, изнывали от скуки. Ход событий постепенно ускорялся, словно невидимые кочегары подбрасывали в топку уходящего года все больше и больше угля.

В один из этих дней в гости к Пеннам пожаловали мэр, его супруга и целая толпа преданных прихлебателей. Все они были настолько пьяны, что от их проспиртованного дыхания атмосфера в доме стала взрывоопасней, чем поздним летом на элеваторе. Среди прочих гостей в дом пожаловал и полицейский комиссар. Нечего и говорить, это не вызвало у Питера Лейка особого восторга, тем более что комиссар то и дело недоуменно поглядывал в его сторону. Несколько лет назад Питер Лейк, поддавшись одному из своих не так уж редких мальчишеских порывов, зачем-то послал этому самому комиссару, проявлявшему теперь неподдельный интерес к его личности, целую серию оскорбительных, смертельно опасных, саркастических писем, начинавшихся словами «Мой дорогой недотепа…», или «Зловонной поганке, величающей себя комиссаром полиции…», или просто «Послушай, гнида…».

Джейга и Леонора подали на стол чай с лимоном и горячие булочки. Сидевший в углу Питер Лейк усердно глотал, ничего не ел и то и дело ловил на себе испытующий взгляд комиссара. Фотография Питера Лейка давно хранилась в полицейском архиве. В тот момент, когда Питер Лейк позировал полицейскому, он казался эдаким денди – роскошная шуба из котика, котиковая шапка, лихо закрученные усы, которые могли бы стать источником вдохновения для мастеров, занимающихся изготовлением витых садовых оград. В ту пору он проходил в полиции под именем «Пит с Гранд-Сентрала, шулер и аферист», которым и подписывал свои письма. Комиссар, не желавший беспокоить мэра по пустякам, предавался молчаливым раздумьям. По мере того как он трезвел, он все отчетливее понимал, что видит перед собой не кого иного, как именно Питера Лейка. Последний, извинившись, покинул стол и отправился на крышу. Спрятавшись от дождя в своем шатре, Беверли читала в «Нэшнл Джиогрэфик» статью под названием «Добрые готтентоты».

– Придумай что-нибудь! – взмолился Питер Лейк, поведав ей о грозящей ему опасности.

– В данный момент я могу думать только о готтентотах, – ответила она, но тут же нахмурила свои светлые брови и задумалась.

Питер Лейк, привыкший полагаться в подобных ситуациях только на себя, не столько искал у нее помощи, сколько хотел лишний раз побыть с ней рядом.

– Он узнал тебя?

– Пока не узнал, но вот-вот узнает.

– Значит, нам нужно как-то его отвлечь. Я знаю, как это сделать. Мы покажем ему картину. В любом случае папа собирался показать ее мэру.

– Картину?

– Она находится в самом низу. Ты о ней даже не слышал.

Когда они входили в гостиную, Айзек Пени говорил гостям:

– Самая странная вещь, связанная с элитой, к которой в известном смысле теперь принадлежу и я, заключается в том, что она правит так… изысканно. Огромные людские массы, состоящие из отважных воинов, смутьянов, гениев и вдохновенных механиков, оказываются парализованными перед лицом таких изысков, как приемы гостей на открытом воздухе, неохраняемые поместья, платья пастельных тонов. Больше всего подобные вещи поражают рабочего. Он не понимает ни того, почему эти люди относятся к нему с таким презрением, почему они так беззащитны и в то же самое время неуязвимы, ни того, каким образом им, мотылькам, удается управлять такими скотами.

– Да, – важно кивнул пьяный мэр, – я тоже никак не могу взять в толк, почему бедные люди наряжаются словно клоуны? Чем беднее, тем смешнее. Цирк братьев Брукс, да и только. А какие они страшные…

– Не знаю, не знаю, – вмешался в разговор Питер Лейк, стоявший в дверях под руку с Беверли. – В клоунов себя превращают не только бедняки. То же самое нередко делают и богатые. Вы только посмотрите на их нелепые парадные костюмы. С тем же успехом они могли бы украшать себя перьями. Что, кстати, и делают. А некоторые представители высшей элиты взяли новую моду – покрывают татуировками свои ягодицы. Я слышал, – Питер Лейк посмотрел на мэра, – что на ягодицах у некоторых достойнейших дам изображены географические карты.

Все присутствующие, кроме мэра и его супруги, прыснули от смеха.

– Какая чушь! – завопили чиновники.

– Вовсе нет, – покачал головой Питер Лейк, двигаясь вместе с Беверли к середине комнаты. – Не так ли, господин мэр? Вы ведь тоже слышали о таких вещах?

– Каких вещах? – вздрогнул мэр.

– О картах на ягодицах. С одной стороны Манхэттен, с другой – Бруклин. И так далее.

– Н-да… Нечто подобное я действительно слышал…

Питер Лейк поклонился, после чего началась церемония представления Беверли подвыпившим гостям. Они слышали о том, что она очень красива и чем-то болеет, но в большинстве своем полагали, что она придет в себя сразу же после замужества – как большинство юных девиц, отличив наконец удовольствие от ужаса. Гости не знали, а по виду не могли различить, что туберкулез уже поразил ее легкие и кости.

– Ты не хочешь показать господину мэру картину? – спросила она у отца.

– Да-да, я совершенно забыл об этом… – закивал Айзек Пенн.

– У вас что, появилась какая-то новая картина? – полюбопытствовал мэр, чрезвычайно обрадовавшись возможности изменить тему разговора.

– Относительно новая.

– И кто же ее написал?

– Автор пожелал остаться неизвестным.

– Вы нам ее покажете? – раздался чей-то голос.

– Именно это я и собираюсь сделать, – ответил Айзек Пенн.

– Мы увидим инициалы и тут же все поймем, – заметила важная особа, любившая в этой жизни только самые сладкие ликеры и самые банальные карточные игры.

– Его инициалы – М.С., – усмехнулся Айзек Пенн. – Можете гадать сколько угодно – все равно не угадаете.

Они стали спускаться по спиральной бронзовой лестнице, которая вела так глубоко вниз, что некоторым дамам тут же стало дурно. Мэр недоуменно поинтересовался:

– Почему же вы храните ее внизу?

– Самая большая комната в доме находится именно там, – ответил Айзек Пенн. – Картина же, о которой идет речь, достаточно велика.

– Если вы решите выставлять ее, вам придется сворачивать холст?