— Настоящая сокровищница наш чердак. Обиталище бога Локи.

— Действительно, — серьёзно сказал Ванс, — пещера Злого Духа.

Во время этого мрачного диалога профессор сидел, закрыв глаза рукой, как будто от боли. Со скорбным лицом обратился он к человеку, которому столько лет был отцом.

— Великие люди, Сигурд, оправдывали самоубийство, — сказал он и грустно вздохнул. — Никто не знает, что происходит в человеческом сердце в последний тёмный час.

Я пришёл к заключению, что он вовсе не стремился как можно скорей посадить Арнессона в тюрьму. Но я заметил, что под его внешним спокойствием скрывается чрезвычайное напряжение.

Конец настал скоро. После замечания профессора наступило молчание. Потом заговорил Арнессон.

— Вы говорите, м-р Ванс, что знаете, кто такой этот Епископ. Если это правда, так зачем все эти разговоры?

— Нам некуда торопиться, — почти небрежно сказал Ванс. — И потом я надеюсь связать кое-какие концы: удовлетворить судей, как вам известно, нелегко. Но какой чудесный портвейн.

Арнессон посмотрел на наши рюмки и с обиженным видом повернулся к профессору.

— С каких пор я стал трезвенником, сэр?

— Извини, Сигурд. Мне не пришло в голову… ты ведь никогда не пьёшь по утрам. — Он подошёл к шкафу и, налив ещё одну рюмку, поставил её нетвёрдой рукой перед Арнессоном.

Он не успел сесть, как Ванс вдруг издал возглас удивления.

— Честное слово! Раньше я этого никогда не замечал. Поразительно!

Его восклицание было так неожиданно и движение столь порывисто, что в этой напряжённой атмосфере все обернулись и посмотрели в ту сторону, куда был устремлён его взгляд.

— Дощечка Челлини! — воскликнул он. — Фонтеблосская нимфа! Мне сказали, что она была уничтожена в семнадцатом веке. Я видел пару к ней в Лувре…

Профессор Диллард посмотрел на него исподлобья, на его лице был написан страх.

— Вы выбрали странное время, сэр, для выражения вашей страсти к искусству, — ехидно заметил он.

Ванс, как будто желая скрыть своё замешательство, поднёс рюмку к губам. Всем было не по себе, нервы были натянуты, и, автоматически повторяя его жест, мы тоже подняли наши рюмки.

Ванс встал, подошёл к окну и остановился спиной к комнате. Почти в тот же момент край стола сильно ударил меня о бок, и раздался звон разбитого стекла.

Я вскочил на ноги и с ужасом увидел против себя неподвижное, в упор смотрящее на меня лицо профессора. Его руки застыли в судорожном движении к вороту халата. Все мы были парализованы.

— Боже милосердный! — изумлённое восклицание Арнессона разрешило напряжение.

— Позовите доктора, Арнессон, — приказал Маркхэм.

В ту же минуту грузное тело профессора рухнуло на пол. Ванс медленно отошёл от окна и сел в кресло.

— Ничего нельзя сделать для него, — сказал он с глубоким усталым вздохом. — Он подготовил себе быструю безболезненную смерть, изготовляя свой цианистый калий. «Дело Епископа» закончено.

Маркхэм уставился на него, ничего не понимая.

— Я стал подозревать его со дня смерти Парди, — продолжал Ванс. — Но уверенности у меня не было до вчерашнего дня, когда профессор стал взваливать преступления на м-ра Арнессона.

— Что? На меня? — Арнессон отвернулся от телефона.

— О да, — подтвердил Ванс. — Вы должны были расплатиться за него. С самого начала вы были выбраны жертвой. Он старался внушить нам возможность вашей виновности.

Арнессон был не так удивлён, как можно было ожидать.

— Я знал, что профессор ненавидел меня, — начал он. — Он ревновал меня к Белл. И он начинал слабеть умом, что я заметил уже несколько месяцев тому назад. Значит, он хотел меня отправить на электрический стул?

— Эта опасность вам не угрожала, — сказал Ванс. — Я должен извиниться перед вами за моё поведение в предыдущие полчаса. Это была просто тактика. Я заставил его поторопиться.

Арнессон мрачно улыбнулся.

— Не надо извинений, дружище. Я знал, что вы не в меня метите. А когда вы насели на меня, я старался играть в вашем тоне. Вот чего я не понимаю: почему он отравился цианистым калием, если думал, что вы подозреваете меня?

— Этого мы никогда не узнаем, — ответил Ванс. — Может быть он боялся, что девочка признает его, или он догадался, что открыли его карты. А может быть, он вдруг почувствовал отвращение при мысли, что взваливает на ваши плечи страшный конец. Сам он сказал: никто не знает, что происходит в сердце человека в его последний тёмный час.

Вторник, 26 апреля, 4 часа пополудни

Когда мы уезжали из дома Дилларда, я было подумал, что «Дело Епископа» окончено. Но предстояло ещё открытие, самое изумительное из всех фактов, выясненных в этот день.

После ленча к следователю пришёл Хэс, и Ванс снова разобрал все дело, объясняя нам тёмные места.

— Арнессон уже указал мотивы этих безумных преступлений, — начал он. — Профессор понимал, что его местом в учёном мире завладевает молодой соперник. Ум его уже потерял силу и остроту. Только при помощи Арнессона он мог выпустить свою книгу о строении атома. Интеллектуальная враждебность увеличивалась ещё и ревностью. В течение десяти лет на Белл Диллард сосредоточивались все чувства одинокого холостяка.

— Мотив этого понятен, — сказал Маркхэм, — но он не объясняет остальных убийств.

— Мотив этот подействовал на его ненормальную психику. Обдумывая, как погубить Арнессона, он придумал дьявольскую шутку с Епископом. Эти убийства дали выход его подавленности.

— Но почему же, — спросил Маркхэм, — он просто не убил Арнессона?

— Вы не учитываете психологической ситуации. Ум профессора стал разрушаться от постоянного напряжения. Природа требовала разрядки. Пламенная ненависть к Арнессону довела давление до взрыва. Таким образом два импульса объединились. Совершая убийства, он ослаблял внутреннее напряжение и давал выход злобе против Арнессона, потому что кара за преступления возлагалась бы на Арнессона. Но в этом адском плане был крупный недостаток, которого профессор не заметил. Дело было открыто для психологического анализа, и с самого начала я уже предположил, что преступником должен быть математик. Один Арнессон был в моих глазах вне подозрений, потому что он всегда сохранял психическое равновесие.

— Это разумно, — согласился Маркхэм. — Но откуда же у Дилларда появилась эта фантастическая идея относительно убийств?

— Воспоминания о «Сказках матушки Гусыни», вероятно, возникли у него, когда Арнессон в шутку советовал Робину остерегаться стрелы Сперлинга. Возможность инсценировки преступления скоро предоставилась. Когда он увидел, что Сперлинг переходит через улицу, он знал, что Робин остался один в стрелковой комнате. Он спустился вниз, завёл с Робином разговор, ударил его по голове, воткнул ему в сердце стрелу и выволок на стрельбище. Потом он вытер кровь, уничтожил тряпку, опустил свои записки в почтовый ящик, вернулся в библиотеку и позвонил по телефону сюда.

— А все же, — вставил Хэс, — вы догадались, что Робин убит не стрелой из лука.

— Да, по испорченной выемке на другом конце стрелы я догадался, что она вбита молотком в сердце Робина. Раз его шутка удалась, он больше ни о чем не беспокоился.

— Ну а чем вызвано убийство Спригга?

— После смерти Робина он мог спокойно выбирать материал для другого преступления в духе той же сказки. О привычке Спригга гулять по утрам он мог узнать от Арнессона, а может, и от самого юноши.

— Но как вы объясняете эпизод с формулой?

— Профессор слышал, как Арнессон говорил о ней со Сприггом и подложил её под труп, чтобы привлечь внимание к Арнессону. Теперь мы подходим к ночному визиту в дом Друккера. Разговоры о крике миссис Друккер заставили его пойти туда. Он боялся, что она видела, как тело Робина было выброшено на стрельбище. Чтобы запугать старуху, он подложил ей чёрного епископа.