Ружейный огонь стал реже, а потом вдруг наступила тишина и затянулась так надолго, что Лаудону захотелось, чтобы что-то ее прервало. Он ощутил, как вновь возвращается оцепенение мысли. У себя за спиной он слышал дыхание Фрума — глубокое и ровное. Снова выстрелы, опять затишье — и тут донесся явственный скрип колес. Лаудон поднялся на ноги и обошел кузов фургона, чтобы посмотреть вдоль улицы. По проезжей части катилась телега, нагруженная горой сена. Сено уже пылало. Он прикинул, что телегу толкают человек шесть и управляют ею, ворочая дышло. При порывах ветра языки пламени взлетали выше, валили клубы дыма.

— Ну, давай! — сказал Фрум.

Но тут Коттрелл вскочил на ноги.

— Смотри, Фрум! Смотри!

Из закрытого ставнями окна «Ассинибойна» высунулся ружейный ствол, на котором болталась белая тряпка — кажется, передник бармена. Из дома долетел голос Айвза:

— Ла-адно, мы сдаемся!

Фрум поднялся на ноги.

— Тогда выходите! — закричал он.

Первым, пошатываясь, вышел Айвз; левая рука его висела неестественно вяло, в волосах была пыль. В правой руке он держал револьвер.

— А ну, брось! — велел Фрум.

Айвз выронил револьвер на землю. Фрум шагнул вперед и помахал рукой, чтоб остановили телегу с горячим сеном. Айвз стоял — посреди улицы, угрюмый, вызывающий — и все же раздавленный. Из «Ассинибойна» продолжали выходить люди. Они собрались кучкой; Лаудон насчитал больше дюжины. Он двинулся вперед вслед за Фрумом, а с обоих концов улицы подходили работники «Письменного Л», «К в рамке», толпа синглтоновских ковбоев. Люди с «Длинной Девятки» выныривали отовсюду. Все протискивались поближе к бедлендерам, окружая их. Кто-то поднял свернутое кольцами лассо и потряс им над головой. Это был человек с ранчо Синглтона.

Фрум сказал:

— Внизу у реки есть тополиная роща.

Слитной массой все двинулись в ту сторону, затопив пространство между двумя рядами домов, и лишь на берегу реки разошлись свободнее. Бедлендеров вели в середине толпы. Человек с веревкой из команды «Стропила С» сыпал проклятиями; но когда толпа оказалась под деревьями, воцарилась мертвая тишина. Кто-то привел лошадей. Деревья покрывали все своей тенью, река вела нескончаемый разговор. Оглянувшись назад, Лаудон увидел столб дыма, поднимавшийся от брошенной посреди улицы телеги с сеном.

Фрум сказал:

— Айвза первого.

Айвзу связали руки за спиной, через ветку тополя перекинули веревку с петлей. Айвз не сопротивлялся. Его взгромоздили на спину лошади, и еще один из людей Синглтона крикнул:

— Черт побери, давайте я поработаю плетью!

Никто не стал с ним спорить.

Айвз посмотрел на Фрума:

— Могли бы вспомнить, что я сдался добровольно. А мы ведь успели бы отправить на тот свет еще кое-кого из ваших.

Фрум ответил:

— Я тебе ничего не должен.

Один из бедлендеров упал на колени и зарыдал

— Ведь вы не повесите меня! — кричал он. — Не надо!

И бился о ноги стоявших перед ним людей.

Айвз посмотрел на него сверху вниз и сказал безжизненным голосом:

— Билл, заткни свою поганую пасть.

Мир вокруг Лаудона съежился, осталось лишь лицо Айвза. Оно было белое как мел, и на щеке вздрагивал мускул. Неужели Айвз действительно глядит прямо на него, или это только кажется? Их вражда была чисто личной с того самого дня и стычки в «Ассинибойне»; дважды с тех пор он глядел в это лицо сквозь облачко дыма над револьвером Айвза. Но в этот момент он не ощущал ни удовольствия, ни какого-нибудь желания. Лишь одна мысль колотилась в нем, выливаясь беззвучным криком: «Будь мужчиной, Джек! Бога ради, не сломайся, не начни умолять или сопротивляться!» И он понимал, чем вызвана эта мысль: это был его враг, и ему хотелось, чтобы враг был достойный. Или, может быть, здесь, под этим деревом-виселицей, Айвз ему был ближе, чем Фрум?

Человек с плетью взмахнул рукой, хлестанул, и лошадь рванулась вперед. Лаудон услышал, как резко натянулась веревка; он вспомнил Джо Максуина. А теперь Айвз качался, качался, поворачиваясь вокруг веревки…

Фрум сказал:

— Давайте следующего. Любого.

Наконец все кончилось. Кончилось, и на каждом тополе повис страшный плод. Фрум сказал:

— Оставим их на денек-другой, чтоб другим наука была.

Но Лэйстроп заметил, что других не осталось, всех вымели начисто. Фрум кивнул. Было решено, что люди с «Письменного Л» останутся и похоронят мертвых. «Стропило С» и «К в рамке» займутся убитыми и ранеными ковбоями. Был убит Синглтон, двое с «Письменного Л», один с «К в рамке»; раненых было человек шесть — таких, кто нуждался в перевязке. Кое-кого придется везти домой в фургонах.

Все это они обсуждали, стоя посреди улицы в Крэгги-Пойнте, возле дотлевающих остатков телеги с соломой, и снова Фрум был генералом. Каменное выражение не покидало лица. Интересно, — подумал Лаудон, останется у него такое лицо навсегда?.. Наконец Фрум поднялся в седло. Оглядел своих людей, сделал выбор.

— Грейди, — сказал он, — и ты, Чарли Фуллер, поедете со мной. Джесс, бери остальных наших работников, поезжайте к Замковой Излучине и найдите Текса. Если там в тайниках есть скот, гоните его на «Длинную Девятку». И, прежде чем покинете дровяной склад, подожгите хижину, кораль и все постройки.

Лаудон кивнул. Посмотрел, как Фрум уехал вместе с Грейди Джоунзом и Чарли Фуллером на запад. Потом заметил, что кто-то дергает его за локоть; это был Айк Никобар. Айк сказал:

— Ну, не мог я крикнуть тебе, Джесс, когда вы въезжали в город, не мог. В сарае их было как блох, они б меня на месте пристрелили. Ты ж понимаешь, Джесс?

— Конечно. Забудь ты об этом, Айк.

И ушел от него. Созвал остальных людей с «Длинной Девятки», они сели на коней и поехали вдоль улицы. На краю дощатого тротуара сидел ковбой, опустив голову между колен. Лаудон остановил возле него лошадь. Это был Чип Маквей, его тошнило, он облевал себе сапоги.

— Ты в порядке, Чип? — спросил Лаудон.

— Отстань, — сказал Чип. — Господи Боже мой, да отстаньте вы все от меня!!!

Стоя в дверях, Латчер смотрел на двор своего ранчо, по воскресному тихий, и чувствовал, как на него снисходит спокойствие. Он принял решение. Он был свободен, и он чувствовал, как хорошо быть свободным. Он дышал глубоко. За спиной он слышал судорожное дыхание Адди, вытянувшейся на кровати. Тишина в комнате, казалось, до сих пор сохраняет шепчущее эхо только что законченного разговора. Сегодня не было слез. Не было и Резких обвинений; он сказал ей, что знает насчет Айвза, что он прочитал все у него в лице прошлой ночью у Замковой Излучины и получил ответ. Она не подтвердила и не возразила; ей, кажется, было безразлично, что узнал. Она дала ему сказать все, и он сказал все — кроме самого последнего.

И теперь, не оглянувшись на нее, он проговорил:

— Адди, я уезжаю от тебя.

Она спросила — правда, не сразу:

— Когда?

— Сегодня.

Что, она вздохнула? И что означал этот вздох — сожаление или облегчение? Ему страшно захотелось повернуться и прочитать ответ в ее глазах, но он знал, что не увидит в них ничего, кроме того, что она сама захочет показать ему. Пусть так. Он правильно решил, и надо держаться своего решения. Хорошо, что она молчит; начни она возражать, он мог бы потерять решимость. Как бы то ни было, он чувствовал себя сейчас как человек, измученный долгой болезнью. Может быть, она не стала возражать сейчас, потому что и сама надеялась, что перед ней откроется дверь на волю. Может быть, она уедет вместе с Айвзом, если Айвз останется жив после облавы. Он обнаружил, что может думать об этом безразлично. Пусть будут счастливы.

Он сказал:

— Адди, в банке, в Бентоне есть деньги. Ты можешь взять их в любой момент. Если захочешь получить развод, я не стану мешать.

Он вышел во двор. Вывел свою лошадь из бревенчатой конюшни и оседлал. Он решил, что не станет даже смотреть, какая у него есть дома сменная одежда. Он не хотел ничего брать с собой из этой жизни. Но, выехав на освещенный солнцем двор, он услышал свое имя.