Лишь когда Ростислав покинул зал, Ратмир позволил себе опереться руками о стол и крепко закрыть глаза. Лицо его исказилось в гримасе боли. Он чувствовал приближение упырей, слышал их грязные мысли. Тысячи самых омерзительных, самых посредственных мыслей, при этом столь похожих друг на друга. Они звучали в унисон, и потому звучали слишком громко и навязчиво. Голова раскалывалась. Ратмир с трудом сдерживался, чтобы не закричать. Ему было не по себе, и он присел. Лица мелькали в его голове. Человеческие лица, под которыми скрывались звериные морды домашних животных. Что может быть опаснее домашних животных? Покорные перед человеком, они бесконечно опасны друг для друга и ненавистны друг другу. Дикая стая никогда не дойдёт в своём безумии и абсурдной жестокости до того уровня, до которого доходит домашнее стадо. Домашние животные пожирают своих сородичей, совершают акты однополой любви, в своей противоестественности они так похожи на человека, а точнее, на самую уродливую форму человека – на упырей. Когда-то на земле всем правила могущественная раса волшебников. Колдуны и волхвы были лишь слабейшими из них, которые слишком привязались к своим кланам. Но одни, будучи чистокровными кочевниками, превратились в колдунов, другие, будучи оседлыми полукровками стали называться волхвами. Волшебники же могли сочетать свободу перемещения с нечистой кровью и не утрачивали связи друг с другом. Упыри если и появлялись, то становили изгоями или участниками кровавых зрелищ. Волшебники любили наблюдать за тем, как упырей разрывают дикие звери, или как они уничтожают друг друга. С тех пор прошло не мало лет, волшебники стали единицами, от волхвов произошли те, кого сейчас называли людьми, от колдунов – упыри, которые теперь смогли создать многотысячное войско. Такого нельзя было представить даже ещё сто лет назад, а уже тем более во времена волшебников.

И вот это случилось. И это было совершенно немыслимо, как и то, что Ратмир был единственным волшебником, единственным высшим существом в округе, и только он мог дать отпор этим существам. И он должен был их понять, должен был позволить себе погрузиться в омут их грязных мыслей. И Ратмир стал вспоминать себя, когда он так же был ещё зависимым и несамостоятельным, хоть больше всего на свете мечтал о самостоятельности. Теперь он это понимал, даже его рабски преданная любовь к Милане была лишь стремлением вырваться из Людина конца, пробиться к публичности, которая могла наделить его властью. Сейчас княжна была уже стара, он как-то тайком видел её. Ничего не осталось от прежней красоты. Теперь, когда Ратмир оглядывался назад, на свой жизненный путь, он видел не череду случайности, а строгую закономерность, своё стремление к власти, которое зачастую окольными путями, превозмогая всякого рода испытания, протаптывая тропы в самых густых зарослях человеческих страхов и предрассудков, всё-таки достигало своей цели. Он ошибался, и очень часто, так, Ратмир едва не стал монахом, лишь потому, что полагал, что это даст ему власть и свободу перемещения. Он тогда не знал, что той власти, которой он хочет, в мире просто не существует. Нет той формы власти, которая могла бы его удовлетворить. Даже сейчас, будучи князем и волшебником, наводящем страх на всю русскую землю, он чувствовал себя не на своём месте. За годом год Ратмир исправно уничтожал упырей, спасая человечество, но не было ему никакой благодарности за это. Люди не ценили его, он был им просто не нужен. Они видели в нём лишь монстра, потому как не видели врагов его – более страшных монстров, скрывающихся под покровом ночи, и которых он беспощадно уничтожал. Люди были просто не способны его понять, и всё же он сражался за их души. Зачем? Ради чего?

- Ты им не нужен, - шептал какой-то демон ему на ухо. Голос становился всё отчётливее, и Ратмир поймал себя на том, что это не его голос.

- Кто ты? – спросил он, не то вслух, не то про себя.

- Тот, кто пришёл за твоей душой.

От тёмного угла отделилась полупрозрачная фигура человека. Лицо со впалыми щеками и странными бровями, похожими на брови филина, было знакомо Ратмиру, где-то он его видел.

- Будислав, - вспомнил владыка-Змей.

- Ты хотел прочитать мои мысли? Но ты не знал самого главного, Ратмир, что твой меч находится в моих руках. А это значит, что ты не можешь использовать свою силу против меня. Я чувствую тебя, чувствую твой страх. Помнишь, как ты был жалок при нашей последней встрече? Ты умирал и сидел на цепи, словно пёс. Я поил твоей кровью Многоликого вождя. Тогда ты мне очень напомнил своего отца.

- Ты знал моего отца?

- Я знал его так же хорошо, как и Сорочинского Мастера – нашего учителя. Я убил его. Тайно и незаметно. Когда-то мы вместе помогали Сорочинскому Мастеру сделать Молнию. Тогда мастер и сам не знал, насколько мощное оружие он создал. Но за двадцать лет я постиг силу молнии, силу, которая была в твоих руках, и которую ты так бездарно упустил.

- И что это за сила? – спрашивал Ратмир. Он смотрел прямо на Будислава, и видел сквозь него стену. Похоже, этот призрак был виден только ему, и всё же, чародей говорил с ним вслух.

- Сила молнии даёт тебе не просто способность летать. Шаровая молния – это лишь одна из ипостасей молнии как стихии, примиряющей меж собой огонь и воду, создающей и уничтожающей миры. Стихии, жизнь отнимающей и дарующей. Да, друг мой. Сила молнии, заключённая в твоём мече, способна поворачивать время вспять. Разбитая чаша снова склеится, старик помолодеет, сгоревшая рукопись вновь будет написана. Тот, кто владеет Молнией, владеет временем. Похоже, Страж Времени – Симаргл скрыл от тебя этот факт.

- Ты хочешь жить вечно, вурдалак?

- Я ничего не знаю про вечность. И я давно уже не живу, как и ты. Посмотри на себя, ты уже почти мёртв. Люди тебя ненавидят, никто не придёт к тебе на помощь. Для них ты лишь старый кровожадный развратник. Даже если ты найдёшь себе оправдание, в их глазах ты всё равно не будешь оправдан. Для них выше всего закон, которому они поклоняются, и будь ты хоть ты тысячу раз для них героем, ты всё равно нарушитель закона. Посмотрим на то, что ты создал, на свою семью, на своих сыновей. Как только тебя не станет, это всё погибнет. Они перегрызут друг другу глотки, вместе с богатырями и колдунами. После твоей смерти не пройдёт и десяти лет, как от Змейгорода ничего не останется, от тебя ничего не останется, кроме сказаний о монстре.

- Так же, как и о тебе, Серва Человечный, - произнёс Ратмир. Он всё же проникал в мысли Будислава и его упырей, и разгадал его новое имя.

- За тобой идёт полчище упырей. Они дали тебе имя своего бога. Серва, Кощей. Каждый из них ненавидит тебя. Ты для них тиран, а тираны погибают всегда одинаково, от рук заговорщиков, среди которых не редко оказываются их самые близкие люди, даже члены семьи. Ты не сможешь властвовать над ними.

- А я этого и не хочу. Было время, когда я был молод, как ты, когда я мечтал о власти. Но жизнь научила меня, что любая власть не справедлива, любая власть сопряжена с риском и опасностью быть убитым и свергнутым. И я не хочу власти, более того, я не хочу, чтобы властью обладал вообще кто-либо на свете.

- Это трусость, Будислав. Обыкновенная человеческая трусость. И малодушие.

- О, мальчишка, ты ли будешь упрекать меня в трусости? Вспомни, каким ты был, когда никто тебе не подчинялся и не считал своим другом. Вспомни свой первый бой, в которым ты обмочился. Где тогда была твоя храбрость? Но я знаю, Ратмир, знаю, ты боялся не смерти и даже не боли. Ты боялся лишь смерти от недостойных рук, ты боялся совсем другого. Боялся собственной силы. О да, я хорошо изучил тебя, я знаю о тебе всё. Я знаю о той злополучной драке в детстве, когда тебе сломали нос. Тогда ты чуть не придушил своего обидчика, когда вас разняли, он уже почти не дышал. Ты всегда был сильнее, умнее, лучше всех мальчишек из Людина конца. За это они тебя ненавидели и завидовали тебе. После той драки все ополчились против тебя. И старые и малые. Шествие отправилось к твоему дому, они хотели изгнать тебя вместе с матерью, они оскорбляли её. Огромная толпа против тебя одного. Что ты мог поделать, юный нечастный мальчик? Ты сломался, ты стал бояться своей силы, поддаваться, подставлять вторую щёку, когда тебя били по первой. Ты научился трусить, стал позволять унижать себя уже не только толпе, но и наглым одиночкам. И ты стал верить. Да, христианская вера здесь пришлась как раз кстати. Ты стал очень набожным. Великая сила дремала в тебе, но ты был одинок. Эту силу ты превратил в любовь. Любовь к слабому, недостойному тебя существу. Такая любовь обречена была стать несчастной. Даже когда в тебе пробудился могучий Змей, ты всё равно продолжал бояться своей силы, бояться полностью проявлять её. Именно поэтому ты потерял свой меч. Если бы ты не боялся дать волю своей силе, если бы сражался в полную мощь, ты бы легко уничтожил Никитку Кожемяку. Никита не забрал бы у тебя твой меч, и тогда он не достался бы мне. Но детский страх продолжал в тебе жить, хоть ты уже стал убийцей. Ты ведь до сих пор считаешь, что сам никого не убивал? Это всё ужасный Змей Горыныч, в которого ты превращаешься. Даже сейчас ты боишься того же самого, что и всегда. Того же, чего ты боялся и в своём первом бою. Против тебя был весь мир, ты же был один. Сила и слабость – понятия относительные. Кто силён в толпе, один бывает слаб и ничтожен, тот же, кто слаб в толпе, в бою один на один проявляет незаурядную силу.Тогда ты не знал ещё, как воевать против толпы, против целого мира. Сейчас ты вырос, твои короткие волосы украшены сединой, тебя обожают женщины и боятся враги. Но твой меч у меня. Часть твой силы находится у меня в руках. А ты по-прежнему так и не научился сражаться в полную мощь. Ты ещё слишком любишь людей, и это тебя погубит. Думал ли ты о будущем, Ратмир? Думал ли ты о том, что тебя ожидает в этом мире, который против тебя? Ты родился слишком поздно, здесь тебе нет места, здесь никто не подарит тебе достойной смерти, никто не почтит тебя после кончины. Ты умрёшь, и твои враги, даже те, кто ещё недавно любили и слушались тебя, сделают всё, чтобы забыть тебя. Лишь один человек может подарить тебе такую смерть, которую ты заслуживаешь.