Лишь оказавшись в прохладе и тишине храмовой библиотеки, молодой жрец вспомнил о том, что забыл в комнате ценный свиток, который собирался прочитать на досуге и который должен был вернуть в Дом Жизни. Он решил вернуться домой и взять папирус.

Хирам неслышно вошел, думая, что Нира еще спит. Девушка не спала. Обнаженная, она стояла, повернувшись к нему спиной, и по ее телу золотыми струями стекали солнечные лучи. Юноша никогда не видел таких плавных, чистых, совершенных изгибов женского тела. Сначала он ощутил легкую пульсацию крови и ее живое тепло, а потом его пронзило желание, внезапное, как удар ножа, и такое острое, что хотелось кричать.

Хирам подошел сзади и обнял Ниру. Она вздрогнула и напряглась, а после расслабилась в его руках, и тогда он понял, что границы не надо стирать, что их просто не существует.

Они лежали на циновке и ласкали друг друга, не думая ни о том, что надо помнить, ни о том, что нужно уметь. Овладев Нирой, Хирам уже не хотел отпускать ее от себя. Юноше казалось, будто он вошел в огромное спокойное море и мягкая теплая вода обволакивает его со всех сторон, даря такое наслаждение, такую нежность, каких он не чаял познать.

Хирам опоздал в Дом Жизни и вопреки предупреждению верховного жреца вновь весь день думал только о Нире – на сей раз о том, как опять будет заниматься с ней любовью. Не один раз. Всю ночь. До утра. Все утро. Всегда.

Когда юноша вошел в комнату, Нира сидела на корточках перед серебряным зеркалом и прихорашивалась. Девушка повернулась к нему, и он увидел, что глаза жены подведены зеленой и серебристой краской, щеки напоминают лепестки роз, а губы похожи на спелые сочные ягоды.

– Ты такой красивый, Хирам, вот и я решила тоже… – застенчиво произнесла Нира.

– Я – красивый?! – изумился юноша. – Да это ты прекраснее Исиды! Ты будешь прекрасна, даже если с головы до ног перепачкаешься илом!

Оба рассмеялись, подумав о том, что самое лучшее на свете зеркало – глаза любимого человека, который тоже тебя любит.

Арунтана быстро шла по тихим, пустынным улицам Мегиддо. В эту лунную ночь город казался призрачно-белым; он застыл под усыпанным крупными звездами небом, прекрасный, почти совершенный. Таким он был сейчас, а когда встанет солнце, обнажатся все разрушения, пепелища – ожоги и струпья израненной плоти некогда гордой и сильной крепости.

Арунтана была одета так, как одеваются сирийские женщины: в платье из крашеной шерсти с разрезами по бокам, пояс с металлическими насечками, кожаные сандалии с высоким замысловатым переплетом. В ее волосы были вплетены яркие разноцветные шнурки.

Она отыскала нужный дом, вошла во двор, нырнула в узкий дверной проем и остановилась, вдыхая терпкий аромат трав и сладковатый запах дыма. Во дворе этого дома никогда не было сторожевых собак, дверь здесь не запиралась: любой, кто пришел сюда со злым умыслом, не мог переступить порог и в ужасе убегал, прогоняемый неведомыми силами.

– Ты жива? – равнодушно произнесла старуха, которая сидела возле очага и медленно помешивала какое-то варево. Она сидела спиной к Арунтане и даже не удосужилась повернуться, но, тем не менее, узнала ее.

Женщина не удивилась. Митта была знахаркой и колдуньей. Люди говорили, что ей больше ста лет, что она умеет читать мысли и не нуждается ни в воде, ни в пище. Возможно, они были правы, потому что никто не помнил ее молодой, она всегда угадывала тайные желания человека и в отличие от многих молодых людей пережила жестокое время осады Мегиддо.

– С чего бы такой, как я, не остаться в живых? – усмехнулась Арунтана.

– А тот мужчина, которого ты желала каждый миг своей жизни и даже тень которого отчаялась найти в ком-то другом?

– Джаир стал моим мужем.

– Стало быть, ты получила то, о чем мечтала. Тогда зачем ты пришла?

– Хочу, чтобы ты погадала, Митта!

– Погадала? И что ты хочешь узнать?

Арунтана присела на корточки и уставилась на старую колдунью своими беспокойными темными глазами.

– Когда я приходила к тебе в последний раз, ты сказала, что я никогда не смогу зачать. А теперь я уверена в том, что беременна! Ты солгала?

– Я никогда не лгу, потому что ничего не говорю сама. Это кости. А они не могут лгать, ибо им безразличны и ты, и я, и все, что происходит на свете, – сказала старая колдунья и заметила: – Мне кажется, ты поняла, Арунтана, что за доспехами из гордыни или золота всегда скрывается ранимая человеческая душа. Я вижу, что ты успокоилась: больше нет ни диковатой настороженности, ни этого жуткого ожидания в глазах!

– Нет, я не успокоилась, и я не буду счастлива, если ты не скажешь мне правду! – быстро произнесла девушка.

– Ты сама знаешь правду. Ты только что сказала мне, что беременна.

– Да. И все же есть нечто такое, чего я не могу ни объяснить, ни понять.

– Хорошо. – Митта бросила кости. – Да, у тебя в самом деле будет ребенок. А прежде, гадая на тебя, я не видела в твоем будущем никаких детей. Однако порой в нашу судьбу вмешиваются неведомые нам силы. Ты побывала в чужой стране, познала власть незнакомых богов…

– Я оскорбила чужого бога! Разве он мог исполнить мое желание? – прошептала Арунтана.

– Он откликнулся не на твою просьбу, а на просьбу другого человека. Того, кто был ему предан, кого ты отвращала от служения божеству и принуждала служить тебе.

Молодая женщина взвилась.

– Я этого не делала!

– Делала, – спокойно сказала Митта. – Ты мстила. Богу, своей судьбе – тому, чему нужно покоряться, во что надо верить. Ты всех ненавидела и даже не пыталась учиться прощать. И еще. Ты беременна не от Джаира. Возможно, ты этого не знаешь, но я это вижу. У вас никогда не будет общего ребенка, ибо больше ты уже не родишь. Я вижу рядом с вами еще каких-то детей, но они не вашей крови.

– Джаир хочет взять в дом осиротевших детишек, – прошептала потрясенная Арунтана.

– Пусть возьмет. На нем лежит большая вина, и он должен ее искупить.

Молодая женщина закрыла лицо руками и воскликнула:

– Так, значит, я забеременела от жреца храма Амона! Не может быть! Что я скажу Джаиру?!

– Сообщи ему радостную новость. И все.

– А если он догадается?!

Тонкие губы старухи дрогнули в усмешке, но глаза оставались холодными.

– Он будет так счастлив, что ему не придет в голову сомневаться в своем отцовстве.

– Что мне нужно делать, чтобы сохранить этого ребенка?

Митта пожала плечами.

– Постарайся хорошо питаться, не поднимай тяжестей и не столь бурно, как раньше, предавайся любовным утехам.

Молодая женщина поморщилась.

– Я вообще не буду этого делать! Мне невыносимо даже думать о том, что меня может коснуться мужчина! Отныне я буду нести свое тело как хрупкую чашу, на дне которой лежит драгоценный камень!

– А что скажет Джаир? Он знает тебя другой.

Арунтана сверкнула глазами.

– Мне все равно, что он скажет.

Митта покачала головой и вздохнула.

– Ты упряма и своевольна. Надеюсь, у Джаира легкая рука?

Молодая женщина насмешливо фыркнула и ничего не ответила, тогда старая колдунья сказала:

– Ты помогла ему потерять все, что он имел, а взамен предложила себя, взбалмошную, неверную, лживую. Постарайся дать ему то, в чем он нуждается. Его душа так же мятежна, как и твоя, но эту жажду он утолит на войне. В мирной жизни ему нужен покой. Семья, верная, заботливая жена, здоровые дети.

– Что я тебе должна за твои советы?

Старуха усмехнулась.

– Ничего. Потому что у тебя нет того, что мне по-настоящему нужно. – И пояснила: – Если бы ты могла подарить мне молодость, если бы сумела повернуть время вспять! Но совершить такое не под силу даже богам!

– Разве ты когда-то была молодой? – недоверчиво промолвила Арунтана.

– Конечно, была. Никто из нас не рождается старым и мудрым. Я была такой же, как ты. Красивой, бездумной. Была, пока не растеряла все, что имеет истинную ценность. Поэтому поспеши. Прекрати обманывать, отдавай, жертвуй! Не беспокойся, все вернется: боги милостивы к щедрому сердцу и богатой душе.