Какой же я был дурак! Ведь я не придал тогда значения, что вся кровля дома держалась на сложном каркасе из деревянных балок. Целом частоколе из сухих деревянных опор. Которые, если нужно, могут быть использованы для разведения грандиозного пожара, который первым делом спалит наше убежище уровнем ниже.

И теперь мы сидели в нашей квартире, словно в запертой снаружи духовке. Ожидая, когда жар разыграется и мы спечемся заживо. Чтобы потом попасть прямо на стол к голодным тварям. Словно курочки на гриле. Румяные. Спелые. С дымком. С поджаристой золотистой корочкой.

Даже безумный и неудавшийся план побега соседки из дома напротив через окно был нам недоступен из‑за установленных решеток, сквозь которые никто из нас пролезть не смог бы. Выход из квартиры оставался только один. Через входную дверь. Выход, который вел прямо в лапы и пасти голодных существ.

Сдавшись под натиском слабости и беспомощности, я тяжело опустился на пол, положив ружье рядом и невидящим взглядом уставился в черный квадрат подвешенного на стене плоского экрана телевизора. Такого нелепого в своей теперешней ненужности.

– Что ты сидишь! – взвизгнула жена и дернула меня вверх за локоть в безуспешной попытке поставить меня вновь на ноги.

– Сейчас. Сейчас. Дай мне минуту…, ‑ пробормотал ей я в ответ блеклым и безжизненным голосом.

– Какой «сейчас»?!! Какая «минута»?!! Что ты сидишь?!! У нас дети!!! Ты не можешь вот так сидеть!!! Вставай!!! Сейчас же будет пожар!!! Ты должен придумать, куда нам бежать!!! – вопила она, продолжая дергать меня за локоть.

– Я не знаю…, ‑ тихо ответил ей я и посмотрел на нее снизу вверх, в последний момент поймав за хвост едва не слетевшее с моих губ обвинение в том, что она сама была виновата в произошедшем. Что нечего было требовать от меня спасать соседку и ее детей, создавая для нас проблемы. И что она сама после закатила истерику на балконе, у всех врагов на виду. Вот теперь пусть она и находит выход, раз сама заварила кашу. А я ей – не вечный решала. И не дед мороз, дарящий подарки. И что ей пора перестать быть инфантильной дурочкой. Стоит научиться шевелить собственными мозгами. Что хватит ей по привычке перекладывать на меня всю ответственность, раскрывая каждый раз клювик в ожидании очередной конфетки. Ей уже не девятнадцать лет. А почти тридцатник…

Но я сдержался и ничего этого ей не сказал. Потому что понимал, что эти слова были бы сущим «дерьмом» в сложившейся ситуации. Может даже и правдой. Но правдой ненужной. Вредной. Однобокой. Гнилой. Вывернутой наизнанку. Сказанной в самое неподходящее время. И потом, что бы я доказал, если бы высказал жене эти обвинения? Лишь то, что я сам таков. Инфантильный, трусливый, не берущий на себя ответственность дурак, впавший в детскую истерику перед лицом смертельной для семьи опасности.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Жена же взглянула в мои потухшие уставшие глаза. Потом вдруг дернулась телом и брезгливо отбросила мою руку. Будто внезапно осознала, что удерживала мерзкую извивающуюся змею. И мне стало перед ней горько и стыдно. За свою слабость. За то, что в самый решающий момент перестал бороться. За ее вот этот брезгливый взгляд. За всплеск руками.

Но что я мог сделать? Что я мог придумать? Куда я мог их увести?

Мы смотрели друг на друга. Она – стоящая надо мной любимая женщина. Похожая на Немезиду, древнегреческую богиню возмездия. С расширяющимися от ненависти ко мне глазами. С мелко трясущимися от клокочущей в ней ярости плечами. Шепчущая слова проклятия в мой адрес. И я. Внизу. Сидящий на полу. Сгорбленный и сломленный. Униженный своей неспособностью спасти свою семью от погибели.

Не в силах сдержать ее взгляд, я отвернулся, обратившись лицом в сторону гостинной. Которая была уже отчетливо освещена неровным отражением оранжевого пламени, пляшущим нервным и безудержным танцем на внешней стороне плотно закрытых штор. Пламени, который жадно разгорался где‑то поверх окна. Словно огненная роза, которая стремительно набухала силой и мощью, раскрываясь все сильнее, распахивая лепестки широко по сторонам, озаряя округу свирепым и губительным сиянием…

Пожар

Я – глупая мышь, пойманная в мышеловку.

Я – дикий олень, загнанный в вырытую умелым охотником яму.

Я – средневековый город, стены которого осаждают вражеские силы.

Я – закованный в кандалы заложник, обреченный на погибель.

Я – аквалангист на дне океана, запас кислорода у которого внезапно подошел к концу.

И я задыхаюсь… Задыхаюсь… Задыхаюсь… Задыхаюсь…

Я затравленно смотрю на отражение пламени, который гонится за мной по пятам, словно дьявольский пес из преисподней. Закрываю глаза и малодушно мечтаю о том, что если бы я мог вырваться из оболочки своего тела, подняться ввысь и выдернуть нас всех из кипящего котла неразрешимой и катастрофической проблемы. Завидуя обычному столбу, который в этот же самый момент стоял где‑нибудь у дороги на безопасном расстоянии от нашего дома и бед не знал. Или птице, которая может быть пролетала над нашим городом, вольная и безмятежная, паря среди облаков, краем глаза наблюдая за темнеющим под ней пятном опустевшего города, в черном чреве которого, в клетке типовой квартиры, были заперты мы.

Я что есть силы зажмурил глаза. И принялся отчаянно воображать, что если сжать веки достаточно крепко и искренне пожелать, то когда веки раскроются, проблема окажется сном. Или решение чудесным образом найдется, сотворившись из воздуха, и услужливо упадет мне на руки.

Я открыл глаза. Но все оставалось по‑прежнему. Презирующая мужа супруга по прежнему стояла надо мной. Дети прятались в ванной, словно только родившиеся котята не передержке. Комнаты стремительно заполнялись дымом. А оранжевые всполохи разгорающегося пламени все ярче освещали темноту квартиры. Теперь и со стороны детской комнаты.

И тут я решил молиться. Я, упертый и циничный атеист, прежде кокетливо зовущий себя агностиком. Который не знал слов ни единой молитвы. И не ведал как следует обращаться к божественной силе. И стоило мне отправить зов внутрь себя с этим отчаянным запросом, как в моем сознании вдруг всплыло лицо покойной бабушки. Смуглое. Сморещенное. С побитыми годами желтыми зубами. С глубоко посаженными выцветшими глазами, подернутыми катарактой.

Лицо бабушки смотрело на меня с любовью. Именно так, как она всегда смотрела на меня, пока была жива. И будто теплые заскорузлые руки коснулись моих стянутых спазмом плечей, опустились на разгоряченную голову, коснулись гудящих от напряжения коленей. А в ушах прозрачным эхом, словно отражаясь от сотен зеркальных стен, отозвались ее слова ко мне. Которых я не был в состоянии расслышать. Но которые будто успокаивали меня, как давным давно, в далеком детстве, когда бабушка гладила меня перед сном. А я был самым счастливым внуком на свете, окруженным теплотой и безопасностью, засыпая под мягкий и неразборчивый сквозь дрему говор любящего человека.

«Бабушка! Помоги мне! Помоги, пожалуйста!!! Это я, твой единственный внук. Которого ты любила до последних минут своей жизни. И моя супруга, которую ты может быть не помнишь, но которую люблю я. Еще твои правнучки. Две милые крошки. Маленькие и беззащитные конфетки. Мы – в беде. У нас больше нет надежды. Нет выхода. На тебя уповаем мы. На тебя надеемся. Спаси свою кровь. Своих отпрысков. Спаси…. Спаси… Спаси…!» – забормотал я, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Вспомнив, что однажды я уже обращался вот так к духу покойной бабушки.

Это было года четыре назад. Когда мы с семьей путешествовали по Италии. На арендованной малолитражке. Старшей дочери тогда было года три, а младшая все еще поспевала в животе матери. И вот, доехав кажется до Флоренции и оставив автомобиль на дальней парковке, мы втроем пешком добрались до главной городской достопримечательности. К огромной махине кафедрального собора с грандиозным красным куполом, занимающим целый квартал средневекового городища. Народу на соборной площади была тьма. Туристы, продавцы сувениров, проходимцы и карманники. Беспокойный человеческий муравейник. К входу в собор змеей тянулась длиннющая очередь, которая начиналась от входа в здание, огибала собор неровным кольцом и заканчивалась где‑то позади строения. Мы послушно заняли свое место в конце очереди, глазея по сторонам, набрав воды из фонтана, нащелкал пару фотографий, обменявшись с женой впечатлениями и понемногу продвигаясь вперед.