Камера запиралась двойною дверью из массивного дуба. За этою дверью было нечто вроде передней с окном, тоже с двойною дверью. Все это сооружение было окружено во рву двойным частоколом 12 футов высоты, имевшим целью отнять у Тренка всякую возможность входить в сношение с часовыми.

Тренк был так скован, что в первое время мог только передвигаться скачками шага на два во все стороны от кольца, к которому его приковали. В камере стояла пронизывающая холодная сырость, и чтобы согреться, узник судорожно двигал верхнею частью тела. С течением времени богатырь Тренк несколько освоился с тяжестью цепей и мог ходить на пространстве предоставленных ему четырех футов. Вся эта адская келья была выстроена в одиннадцать дней, и как только она была готова, в нее тотчас и перевели Тренка. Стены были, конечно, еще совсем сырые, и сверху, со свода, капала откуда-то набиравшаяся вода, как раз на то место (быть может, и это было сделано с намерением), где должен был все время толочься узник. В течение первых трех месяцев одежда Тренка все время оставалась мокрою; вода целою лужею шлепала у него под ногами, покрывала скамью, на которой ему было устроено сиденье.

Как уже не раз упомянуто, Тренк был могучий и сильный мужчина, в цвете лет, настоящий богатырь. Ему были нипочем самые ужасные житейские драмы. Но на этот раз и его сильный дух был приведен в смятение. У него пропала вера в свои силы, в свое спасение. Он мрачно глядел на чуть мерцавшие в потемках имена свои на стене и на плите его будущей могилы, предупредительно заготовленной его безжалостным преследователем, и его обычная уверенность в себе постепенно таяла, а на ее место в душу внедрялись отчаяние и мысль о самоубийстве. У него был с собою захвачен нож, который ему удалось скрыть в одежде. Он стал теперь все думать об этом ноже. Очень может быть, что он и покончил бы с собою, если бы его оставили одного на весь первый день его заточения в новой темнице. Но, на его счастье, о нем вспомнили и среди дня пришли к нему. Ему принесли деревянную койку, матрац и шерстяное одеяло. Пришедший с людьми плац-майор передал узнику большой хлеб, фунтов в шесть весом, и объявил, что хлеба ему будут выдавать, сколько он потребует. Это было истинное блаженство для Тренка, потому что его уже около года держали впроголодь и он едва волочил ноги от истощения сил. Он накинулся на этот хлеб, как голодный волк, съел его чуть не весь и едва не поплатился жизнью за свою жадность. У него началось ужасное расстройство пищеварения, которое он перенес благополучно в этой обстановке, конечно, только благодаря своему богатырскому сложению. Это была, судя по всему, положительно железная натура, для которой все было нипочем.

Провалявшись несколько дней между жизнью и смертью, наш неугомонный герой поправился, и первою его мыслью вместе с возвращением сил была мысль о бегстве! Кормили его теперь если не хорошо, то по крайней мере сытно, хлеба давали вволю: богатырь быстро начал отъедаться на этих казенных хлебах. Окрепло тело, окреп и дух.

Он начал с тщательного изучения своей камеры. Двери в ней хотя были и двойные, и чрезвычайно массивные, но все же деревянные, само собою разумеется, с замками, хотя и массивными, но вделанными в то же дерево. Значит, эти замки можно было вырезать, двери отворить и выйти из тюрьмы. А дальше что? А дальше — прорваться сквозь толпу стражников, расшвырять их всех направо и налево и бежать. Такая мысль весьма естественна в голове доведенного до отчаяния богатыря. Вдобавок Тренк уже и раньше делал попытку такого рода, и хотя она удачи не имела, но с его ли нравом было обескураживаться неудачею. Нож был с ним, и можно было немедленно приступить к делу. Но он был скован по рукам и ногам. Надо было сначала освободиться от оков. Он начал с того, что рванул свою правую руку, и хотя почти изувечил ее, но все же протащил через кольцо кандалов. Это был для начала весьма ободряющий успех. Теперь его правая рука была в его полном распоряжении. Он начал изо всех сил хлопотать над левою рукою, но на ней кольцо было уже, и она никак сквозь него не проходила. Тогда он выломал кирпич из своей скамьи, разбил его и осколками принялся спиливать заклепку кольца. Что это был за труд — о том может судить каждый, кто даст себе труд попробовать тереть кирпич о железо. Под натиском богатырской руки заклепка поддалась, ее головка была стерта, и Тренк вынул ее из гнезда. Разогнуть кольцо и вынуть левую руку уже было нетрудно. Но его тело было окружено еще целым железным обручем, от которого шли цепи к рукам. Эти цепи были скреплены с обручем простым железным крюком. Тренк уперся ногами в концы цепей, поднатужился, — крюк разогнулся и тяжелые цепи свалились. Оставалось выручить из цепей ноги. Эти цепи были самые тяжелые и крепкие. Но теперь зато Тренк владел обеими руками. Он ухватился за эти цепи и могучим движением скрутил их так, что звенья их разогнулись и лопнули. Теперь он был весь свободен.

Он бросился к двери и ощупал ее; в камере было темно, и ему приходилось работать ощупью. Он вырезал в двери, внизу, небольшую дырку, по которой мог судить о толщине двери; эта проба дала утешительный результат. Дверь, казавшаяся ему страшно массивною, на самом деле была всего в дюйм толщины. Правда, надо было одолеть четыре таких двери — две в камере и две в передней, но Тренк рассчитал, что всю эту работу можно покончить в один день. Все это подняло его дух, он уже начал тверже надеяться на освобождение.

Но надо было еще напрактиковаться надевать цепи и приводить их в полный порядок, чтобы люди, приходившие каждый день, не заметили, что Тренк их снимает. Правда, до сих пор его цепи еще ни разу не осматривали, должно быть, вполне надеялись на их неразрушимость. Он с досадою заметил, что местами цепи совсем разорвались; он тотчас свил жгуты из своих волос и ими связал разорванные места. Все шло благополучно, все он приладил на себе, как было; только правая кисть, сильно пострадавшая, распухшая, никак не проходила назад в кандальное кольцо. Тренк целую ночь и утро без устали стирал кирпичом заклепку на этом кольце, но она была очень аккуратно загнана и расклепана и не поддавалась от кирпича. А между тем близился полдень, надо было с минуты на минуту ждать обычного посещения тюремного начальства. Стиснув зубы и издавая стоны от нестерпимой боли, он сделал сверхъестественное усилие и просунул-таки руку в упрямое кольцо; теперь все на поверхностный взгляд казалось в порядке.

Он заранее избрал день для своего бегства — 4 июля. Как только в этот день люди вышли из его камеры и заперли дверь, Тренк немедленно сбросил свои цепи. Потом он схватил свой нож и начал вырезать замки у дверей. С первою дверью он покончил не более как в час, но вторая, открывавшаяся наружу, задала ему работы; но он не унывал и одолел. Тут он с ужасом взглянул на свои руки: они были ободраны и из них текла кровь; сам он был весь в поту. Выйдя из своей камеры в переднюю, он осторожно подполз к окну и выглянул в него. Он впервые рассмотрел крепостной ров и отдал себе отчет о расположении своей тюрьмы. В полусотне шагов от своей двери он видел часового; далее тянулся частокол, через который надо было перелезать. Покончив этот осмотр, он вновь принялся за работу.

Третья дверь, т. е. внутренняя дверь сеней была прикончена к заходу солнца. Оставалась одна только наружная дверь, и Тренк бодро принялся за нее. Но с ней было еще труднее сладить, чем со второй. Тренк был измучен, ободранные руки не слушались его, пот лил с него градом, он обессилел. Он присел отдохнуть; отдых подкрепил его, он вновь принялся за работу; но тут с ним случилось неожиданное колоссальное несчастье: его нож вдруг сломался и отломившийся клинок выпал наружу.