Они не спеша поднялись к верхней террасе — всего их было шесть, — откуда открывался прекрасный вид на всю широкую долину. Здесь, около западной стены, они нашли укромное место, где перед глубокой цистерной, устроенной в земле и использовавшейся летом для поливки, было вырублено в скале гранитное сиденье. Выше него располагалась небольшая полукруглая ниша, в которой находилась глиняная фигурка Девы Марии, раскрашенная в красные и голубые цвета, поблекшая от солнца и дождя.

Мессер Панталеоне снял с плеч плащ и расстелил его на сиденье для своей спутницы. Но та пребывала в сомнениях: благоразумно ли сидеть здесь, не слишком ли холоден воздух, а мессер Панталеоне не слишком ли разгорячен прогулкой? Но он рассеял ее опасения столь бодрым смехом, что всякое предположение о его болезненном состоянии становилось излишним.

Они уселись на гранитную скамью и некоторое время молча глядели на хрустальное зеркало воды, стоящей в каменной цистерне. Так могла вести себя парочка влюбленных, но у Панталеоне и мысли не возникало об ухаживании. Нельзя сказать, что он был робок с женщинами. Эти полные губы, как заметил брат Серафино, говорили обратное. Но, во-первых, его вкусам более соответствовали крутобедрые, полногрудые трактирщицы, а во-вторых, все его мысли сейчас были заняты поиском Маттео Орсини.

Чарующий вид на долину и холмы, озеро и реку не трогал сердца Панталеоне. Его дерзкие черные глаза непрестанно рыскали вблизи замка, среди строений, расположенных слева от него, и его очень заинтересовало странное сооружение посередине квадратной площадки, огороженной стенами.

Он вытянул свои длинные гибкие ноги, глубоко и шумно вдохнул чистый горный воздух, наслаждаясь им, словно напитком, и покачал головой.

— Э-хе-хе! Если бы я мог выбирать, кем быть в этой жизни, я стал бы синьором такого городка, как Пьевано.

— Весьма скромное желание, — отозвалась девушка.

— Иметь больше означает иметь власть сеять зло, а кто сеет зло, у того появляются враги, а у кого появляются враги, тот живет в тревогах и может не узнать простых радостей жизни.

— Мой отец согласился бы с вами. У него такая же философия. Именно поэтому он всегда жил здесь, не добиваясь большего.

— Воистину он избрал счастливую судьбу, — согласился Панталеоне, — он удовлетворен, а кто удовлетворен — тот счастлив.

— Ах, но кто считает себя удовлетворенным?

— Ваш отец. И я, без сомнения, считал бы так же, будь я владетелем Пьевано. Конечно, кому-то, занимай он ваше положение, оно может показаться недостаточно высоким, особенно в сравнении с теми возможностями, которые могли бы перед вами открыться. Но в этой удовлетворенности малым — секрет вашего счастья.

— Вы полагаете, я счастлива? — промолвила она.

Он взглянул на нее, поймав себя на том, что, заинтересовавшись ее личными делами, может отклониться от цели. Но ему удалось преодолеть соблазн.

— Надо быть слепым, чтобы не видеть этого, — не допускающим возражений тоном произнес он и более мягко продолжил: — Хотя, говоря «вы», я подразумевал не только вас, но также и вашего отца. И оснований для этого достаточно. Прекрасное поместье, верные подданные, замок и все вспомогательные постройки рядом, словно под его крыльями, кроме, пожалуй, вон того павильона в саду, за оградой. — Он говорил лениво, ничем не показывая, что, наконец, подбирается к цели, которую не упускал из виду. — И это, — в раздумье продолжал он, — странное сооружение. Я не могу представить, для чего оно было построено.

В этой фразе звучал очевидный вопрос, и она не замедлила ответить на него:

— Это лепрозорий.

Пораженный Панталеоне инстинктивно отодвинулся от нее, и в его черных глазах мелькнул страх. Слово прозвучало настолько зловеще, что в его воображение и сразу же возник ужасный облик прокаженных.

— Лепрозорий?! — ошеломленно переспросил он.

Она объяснила:

— Когда мой отец был еще мальчишкой, во Флоренции свирепствовала черная оспа, и ее занесли сюда. Люди умирали, как мухи поздней осенью. Чтобы помочь им, мой дедушка приказал построить этот павильон и оградить его стенами. Здесь был святой монах-францисканец брат Кристоферо, который ухаживал за больными, а сам чудесным образом избежал заразы.

— И вы сохранили павильон как монумент в честь того жуткого события? — спросил он.

— Ну отчего же? Мы им пользуемся.

Он взглянул на нее, подняв брови и выражая этим недоверие.

— Не хотите ли вы сказать, что там живут? — чуть насмешливым тоном спросил он.

— Нет-нет, — проговорила она, — разумеется, нет.

Он лениво взглянул туда. Он почти не сомневался, что она лгала ему. Однако ему хотелось удостовериться в этом. Неожиданно он с испуганным восклицанием привстал, устремив взгляд в сторону огороженного участка.

— Что такое? — напряженным голосом спросила она, тронув его за рукав.

— Наверно… наверно, вы ошиблись, — произнес он. — Мне показалось, я заметил какое-то движение в тени.

— О, нет, это невозможно! Вы ошиблись! Там никого нет! — Ее голос дрожал от волнения.

Удовлетворенный тем, что вытянул из нее ответ на вопрос, который не задавал, он ловко поторопился успокоить ее.

— И впрямь нет, — сказал он, рассмеявшись над собой. — Теперь я вижу, меня обманула тень кривой оливы. — Он взглянул на нее, растянув в улыбке свои полные губы, и вздохнул. — Похоже, вы прогнали призрак этого монаха — как там его звали?

— Брата Кристоферо, — облегченно улыбаясь ему, ответила она и встала. — Синьор, идемте, для человека в вашем состоянии вы просидели здесь слишком долго.

— Да, пожалуй, — послушно ответил он, и в его словах было больше искренности, чем она могла предположить.

В самом деле, он уже узнал все, что хотел, и та внезапность, с которой она настаивала на его уходе, Лишь подтверждала его открытие. Теперь она собиралась увести его отсюда, чтобы он действительно не увидел чего-то лишнего, и Панталеоне с готовностью последовал за ней.

Глупец никогда не сомневается в своих суждениях и не подвергает проверке добытые им сведения. Ухватившись за первый вариант решения задачи, он спешит действовать на его основе. Именно поэтому он и остается глупцом. Но истинно проницательный человек движется медленнее и осторожнее, пробуя почву под ногами перед каждым шагом, не доверяя своим выводам до тех пор, пока не исчерпает все источники, дополнительно подтверждающие их. Даже быстро придя к заключению, он постарается действовать, не торопясь, если только от него не потребуется безотлагательных действий.

Таков был Панталеоне. Он добавлял звено к звену, пока в его руках не оказалась цепь достаточно очевидных свидетельств, которая позволила ему сделать следующие выводы: во-первых, Маттео Орсини укрывается в Пьевано, и, во-вторых, его поместили в лепрозории, хотя на сей счет у Панталеоне оставались некоторые сомнения.

Опрометчивый человек собрал бы своих людей и немедленно обыскал это сооружение. Но Панталеоне не был опрометчив. Сначала он прикинул, чего будет стоить ошибка. Он допускал вероятность, что его добычи может и не оказаться в лепрозории. И в этом случае он оказался бы на месте игрока, который, сделав паузу на один бросок, увидел, что кости упали единицами вверх. Ему бы не хотелось очутиться в подобном положении, следствием которого явилось бы позорное изгнание и возвращение к своему господину с полным фиаско.

Поэтому Панталеоне выжидал, проводя время в праздности и пользусь гостеприимностью синьора Альмерико. По утрам кондотьер прогуливался в садах с монной Фульвией, в полдень он либо позволял Рафаэлю обучать его игре в шахматы, либо сам показывал этому золотоволосому мальчику, как пользоваться шпагой вместе с кинжалом и какими приемами легче всего умертвить противника, а по вечерам беседовал с хозяином, то есть слушал ученые рассуждения синьора Альмерико о жизни, почерпнутые в основном из Сенеки или Эпиктета[23].