Тем временем жрицы стали по обе стороны камня и подняли над девочками блестящую пустую чашу. Они говорили на лонгиире – Истинном языке Творения, и, конечно, Джасс не понимала ни единого слова. Слова звучали невероятно красиво, словно песня. Их непривычный для уха ритм завораживал и околдовывал, исподволь прокрадываясь в сознание. Глаза девочки стали потихоньку слипаться, и последнее, что она увидела, – это слепящее лазоревое пламя, взметнувшееся в чаше.
Она не услышала, как потом утомленная Первая жрица сказала своей бледной помощнице:
– Я даже не надеялась, что у нас получится. Теперь все пойдет так, как должно было случиться, и никто, слышишь, Мора, никто не посмеет нас обвинить в том, что мы преступили запретную черту.
– Ничего нельзя было поделать, метресса. Долг превыше всего.
– Мы обязаны унести эту тайну в могилу, – согласилась Первая жрица.
– А глаза? – опасливо спросила леди Мора.
– Что глаза? У младенцев глаза всегда меняют со временем цвет, – убежденно пробурчала Первая жрица. – Кто вспомнит, какого цвета были глаза у трехлетнего ребенка? Даже сам Ар'ара…
Проснувшись утром в собственной постели, Джасс ничего не знала об этом разговоре и о том, что другая девочка по имени Джасс умерла, не дожив до рассвета. Она почти ничего не помнила о ночном происшествии…
Джасс ничего не почувствовала. Совсем ничего. Ее нутро не сворачивало судорогой, под веками не полыхал нездешний огонь, и не звенело в ушах. И тем более она не ощутила, как Познаватель касается ее души. Врут байки, нагло врут.
– Что скажешь теперь? – спросила она, заметив, как в его взгляд вернулась осмысленность.
– Что ты обратилась по адресу. Наверное, именно для этого и создаются ланги. Боги сами запутались в своих задумках.
– И всё? Не боишься? Не сомневаешься? – пытливо полюбопытствовала она.
Альс задумался.
– Пожалуй, если я скажу такую вульгарную банальность, как «я ведь тебя люблю», ты жестоко разочаруешься в моей извращенности.
– А если без неуместной иронии?
– Ты еще слишком плохо меня знаешь, любимая. Если бы я боялся, то, пожалуй, никогда бы не родился. Теперь поздно что-то менять. У тебя есть я, у меня есть ты. Значит, твоя участь станет и моей участью тоже.
– Звучит как клятва.
– На… клятвы.
Иногда крепкое словцо может сделать больше, чем самые могущественные чары.
Я же знаю, что нам суждено очень короткое счастье. Я помню, что я – эльф, а ты – человек. И не нужно умения читать мысли, не надо иметь дар Познавателя, чтобы понимать, о чем ты думаешь сейчас. Да, вот прямо сейчас, когда я целую тебя. Ты так до сих пор и не поняла, почему я решил столь жестоко распорядиться своей жизнью, выбрав тебя. Каждый раз, когда я люблю тебя, как сейчас на краю бассейна, или на нашей кривой, скрипучей кровати, или еще где-нибудь, ты спрашиваешь себя об этом и не находишь вразумительного ответа.
И мне не объяснить тебе, что в тот день, когда я увидел тебя, такую, какой ты вырвалась из хисарской темницы, я уже знал, что ты создана для меня. Маленькая мордочка, покрытые трещинками губы, слезящиеся глазищи, тощая шея, торчащие ушки. Такая некрасивая, что тебя невозможно не полюбить сразу и насмерть.
Боги не только запутались, они еще и очень жестоко пошутили. Но ни они, ни ты не знаете, что я умею идти только до самого конца. И я не боюсь.
– А вдруг Тор вернется? Или Ярим?
– Ч-ч-ч-ч! Никто не вернется. И мне плевать, где они будут гулять всю ночь. Большие уже мальчики, не заблудятся. Раздевайся, раздевайся…
– Решил-таки уморить обещанным способом? – улыбнулась она, роняя в воду нижнюю рубашку.
– Я подумаю, честное слово. Как вариант.
Исполинский черный дракон, летевший мимо ставшего человеческим городом родного гнезда, которое он покинул в невообразимой бездне времен, много тысяч лет тому назад, специально сделал круг над муравейником смертных. О да! Он видел их. Мужчину, крепко сжимающего в объятиях женщину. Изнемогающих от экстаза любовников. Обычно все так и начинается.
«Отныне все будет иначе!» – беззвучно смеялся черный дракон, кувыркаясь в воздушных потоках.
И крылья его застили призрачный свет Шерегеш.
В расширенных до предела черных зрачках невидящих глаз женщины, охваченной страстью, целое бесконечное мгновение сияло отражение бело-серебряного лунного диска с черным крылатым силуэтом дракона.
Глава 8
ПЕПЕЛ К ПЕПЛУ
Прошлое мира подобно глубокому сундуку, на дне которого лежат самые страшные тайны.
Ветреная и пыльная зима принесла в Великую степь ничуть не больше неожиданностей и новостей, чем обычно. Хисарский государь Сигирин женился на племяннице владыки Ваджира – двенадцатилетней девочке, более всего любившей играть в куклы. Дабы из-за недавнего недоразумения не нарушать традицию и законы добрососедства. Остатки Бьен-Бъярова разбойничьего войска распались на несколько мелких банд. Его новорожденное дитя вместе с матерью-принцессой отдали в рабство. В Сакше никогда не смотрели на высокое рождение невольников. Главное, чтоб пророчество Матери Танян, данное Степному Волку в Ан-Ридже, сбылось в точности. Мудрая сандабарская королева Тайра-Ли вдохновенно выкорчевывала корни государственного заговора, регулярно рубя головы, сжигая на медленном огне и сажая на кол сторонников Лой-А-Марага с упорством, достойным своих грозных предков.
А в Ханнате зима знаменовалась только регулярными штормами на море и суховеями, налетавшими со стороны пустыни Цукк. Лангеры обжились на новом доме. Полосатые рыбы из бассейна стараниями Джасс существенно прибавили в весе, выросли наполовину и стали поводом для многочисленных шуток и подколок. Демоны, как им и положено, пребывали в Нижних мирах, и новых желающих призвать их на головы ханнатцев более не сыскалось. Зато над городом чаще стали замечать драконов, что послужило началом нового всплеска слухов о приближающемся конце света и сопутствующих этом знаменательному событию неприятностях, поджидающих простых смертных. Драконы никого не трогали и если и мешали кому, то только спокойному сну завистливых к чужому могуществу магов. А еще вместе с переменчивой погодой в Ханнате появился Анарсон, сын Фольрамина. Сей достойный муж приходился давним знакомцем Унанки. Еще с тех времен, когда непоседливый эльф своим присутствием вносил разнообразие в жизнь блистательного Инисфара. О тангарской предприимчивости легенд ходит не меньше, чем о тангарском же трудолюбии. Анарсон добавлял фактов в копилку подобных разговоров, бесстрашно торгуя по всей Великой степи тканями, шерстью, кожами, книгами и чуть-чуть оружием. Совсем чуть-чуть, чтобы любые местные власти смотрели на контрабанду сквозь пальцы. Голос у тангара по праву можно было сравнить разве что со звуком тревожного набата. Поэтому когда Джиэс ввел в дом гостя и тот провозгласил здравицу добрым хозяевам, то в некоторых местах с потолка осыпалась штукатурка, а бедные рыбы залегли на самое дно водоема. Из длительного ритуала взаимного лобызания, выбивания из спин лишней пыли и прочих сугубо мужских способов выразить радость от встречи Джасс узнала, что все без исключения лангеры испытывают к тангару немало приязненных чувств. Впрочем, не воспылать симпатией к Анарсону, сыну Фольрамина, нельзя. На него даже смотреть приятно. Высокий, могучий, широкоплечий тангар всем своим видом вызывал в памяти сказки про добрых великанов. Спелым пшеничным снопом лежала на его груди окладистая борода, толстая золотая коса спускалась до пояса, а голубые, как небо, глаза смотрели открыто и прямо, ибо их обладателю нечего было скрывать от старых друзей-приятелей.
Гостю перво-наперво налили хассару, чтоб с дороги взбодрился, а затем уже стали потчевать свежими пирожками с яйцами, на которые утром сподобился орк.