Орландо отвязал поводья от драконьих костей и перебросил через голову лошади:

– Я забираю лучшую, думаю, это справедливо.

Лиска не знала, что ему отвечать. «Мне будет не хватать тебя»?

Но это правда.

Орландо вскочил в седло.

– У тебя ведь есть мое перо, так? – крикнул он Лиске. – Проведи по нему пальцем три раза, если он будет плохо с тобой обращаться, – и я буду тут как тут. Разумеется, ты можешь позвать меня и просто когда соскучишься.

– А если я буду плохо с ним обращаться? – спросила Лиска.

– Ну… на это могу только надеяться. – Он перегнулся через седло и поцеловал ее в щеку. – Наша жизнь полна опасностей, мы сами такую выбрали, даже если желаем нашим любимым совсем другой. Не забывай про перо, когда потребуется моя помощь!

Он направил коня на юго-запад. Лиска не знала, что за страны открываются за тем горизонтом, но шпионы нужны везде. Она долго смотрела вслед Орландо. Любимый увозил с собой частичку ее самой – ей не привыкать. Но Лиска знала, что на этот раз за сохранность частички можно не беспокоиться.

Джекоб отыскал в траве окаменевший драконий хвост и опустился на колени. Останки чудовища были порядком разграблены, но Альма научила Джекоба вещам, известным немногим даже среди охотников за сокровищами. Джекоб соскреб с костей мох и срезал ножом с позвонка несколько костяных отростков. Каждый не больше шипа розы и при этом отличное средство при переломах и растяжении связок. Джекоб спрятал их в мешочек-аптечку, где возил медикаменты обоих миров.

– Верхом – не самый быстрый способ передвижения, – заметила Лиса, – но я могу превратиться.

В шкуре она некоторое время могла бежать вровень с всадником.

– Нет, – ответил Джекоб.

– Что нет?

– Мы поворачиваем назад. – Он выпрямился. – Мы сделали все, что могли, Ханута прав. Уилл не ребенок. Он сам решил прийти в этот мир. Не исключено, что против нефритовой кожи он тоже ничего не имеет. А может, он хочет отомстить Фее, кто знает?

Джекоб старался не смотреть Лиске в глаза, как и всегда, когда бывал с ней не вполне честен.

Она обхватила ладонями его виски и заглянула в лицо.

– Мы можем убежать от всего и всех, но это ничего не изменит, не так ли?

Джекоб взял ее руку и прижал к своей щеке. Он полюбил Лиску еще сильнее с тех пор, как перестал бояться своих чувств. Но что, если однажды они предадут друг друга, как Кмен и Фея?

Сердце Лиски забилось еще сильнее, когда он поцеловал ее снова. Или это было его сердце? Она перестала различать их с того самого дня, как Джекоб вытащил ее из ямы.

Паук деловито латал разорванную Феей паутину. Наблюдая за его работой, Доннерсмарк почувствовал себя запутавшимся в ней насекомым. Каким причудливым коконом оплела его судьба!

Между тем Зверь являлся теперь каждый день. Лео Доннерсмарк вел дневник, чтобы хотя бы таким образом не выпасть из собственной жизни. Но дни, когда он бывал оленем, все равно утекали мимо него.

Когда Зверь уходил, Доннерсмарк лихорадочно пытался собраться с мыслями. В памяти мелькали запахи, краски, вкус травы, учащенный бег сердца при приближении волка, ветер, дождь – и она. Но теперь ее не было.

В паутине запутался рогатый жук – жук-олень, кажется, так они называются? Отчаянное жужжание сводило Доннерсмарка с ума. Он уже протянул руку, чтобы освободить насекомое, когда за спиной встал Хитира.

– Эта дверь не для смертных. Ты ведь хочешь пожить еще немного?

Голос Хитиры всегда звучал будто издалека. Неудивительно, ведь он давно уже не принадлежит к миру живых. Как можно решиться на участь бесплотного насекомого, стать тенью самого себя? Доннерсмарк не знал еще такой любви.

За время путешествия он привык к обществу мертвеца. Теперь Доннерсмарк знал, что Хитира женился восьми лет от роду и его супруга умерла совсем юной. Принц в подробностях описал ему, как встретил Фею, где он жил и где умер. Но каждый раз, когда Доннерсмарк спрашивал его о стране смерти, Хитира смеялся и начинал рассказывать о зеленых попугаях, которые вьют гнезда в храмах его родины, о ручных слонах и реках, смывающих с человеческой души боль и вину.

Жук замолчал. Паук оплел его коконом наподобие тех, из которых выходят бабочки. Как причудливо переплетены друг с другом жизнь и смерть! Раньше Доннерсмарк и не замечал… Или эту истину открыл ему олень? Зверь и человек спорили за место в его душе. Доннерсмарк ненавидел это чувство, и Фея всегда смеялась над его беспомощной злобой. Что, если она все-таки не вернется? Догадается ли мертвый кучер в нужный момент напомнить Доннерсмарку его имя?

Озеро оказалось намного больше того, что породило Фею. И никакого леса на берегу, только бесчисленные омуты, на краям заросшие тростником, в которых отражалось ночное небо. Глядя на них, Фея вспомнила мозаичные глаза паука, стерегущего вход в эту страну.

Паутина его госпожи мерцала над водой, натянутая между камышинами. Надежда, страх, любовь, ненависть – ее нити переливались всеми красками жизни. Но узор видела только Ткачиха. Она знала их все. В этой стране ее называли Такиши, но имен у нее было не меньше, чем нитей.

Она выткала себя из пряжи ночи, волосы из лунных лучей, кожу из звездного света. Эти нити не имели ни конца, ни начала.

– Что ты делаешь здесь, бессмертная сестра? – Голос звучал, будто тысячи пальцев водили по лунным струнам.

– Мне нужна твоя помощь, – ответила Темная Фея.

Ткачиха превратилась в стаю черных лебедей. Они опустились на озеро, и самый крупный принял облик женщины. Ее тело состояло из нитей – черных, как ночь, белых, как смерть, и прозрачных, как паутина. Она легко скользила по воде, но, когда вышла на берег, Фея увидела ее не сразу.

– Ты напрасно проделала такой путь. – Глаза на вытканном лице были круглые и черные, как у восьминогого стража. – Никому не дозволено сделать то, что ты хочешь.

– Я знаю, – ответила Фея. – Но взамен я дам тебе ту единственную нить, которую ты не в состоянии выпрясть. Избавь меня от золотой, и одна из трех нитей бессмертия станет твоей.

Тело Ткачихи задрожало – должно быть, от ветра.

– Стоит удалить из твоего узора хотя бы одну нить, и он станет черным. А ты хочешь лишиться сразу двух.

– Дай же мне взамен какие-нибудь другие! – закричала Фея. – Красную, зеленую… хоть белую, но только не золотую.

– Тебе самой придется выпрясть замену. Я не создаю ни узоров, ни нитей. Я только тку.

На шее Ткачихи, точно бусины, висели нанизанные на тоненькую цепочку ножницы из драгоценных металлов, дерева и слоновой кости. Те, что она сняла, были из золота.

Ткачиха щелкнула ими, как клювом.

– Ты ослабеешь больше, чем думаешь, – предупредила она.

– Я знаю. Режь.

Шаман, который говорит по-паучьи… Два встретившихся им охотника знавали старика, который беседовал с ящерицами. Еще один священник вспомнил о мальчике, который заклинал огонь. Священник выглядел испуганным, словно боялся такими речами оскорбить божество.

Дни пролетали за днями в этой стране, чье прошлое было живее настоящего. Джекоб снова и снова ловил себя на мысли, что не слишком жаждет встречи с паучьим шаманом и предпочел бы вместо этого бесконечное странствие вместе с Лиской по степи, где отродясь не слышали ни о феях, ни об ольховых эльфах.

Он понимал, что тем самым предает Уилла, но даже это ничего не могло изменить. Как легко было освободиться наконец от этой любви! Когда бы не боязнь в одночасье потерять так много.