На основании этого любопытного отрывка можно заключить, что еще до прихода миссионеров-христиан жителям древней Мексики было знакомо учение о пресуществлении, в соответствии с которым они справляли свои торжественные религиозные обряды. Они верили, что, освящая хлеб, жрецы превращали его в саму плоть бога и что, следовательно, все, кто вкусил этого освященного хлеба, поглотили частицу божественной сущности и установили посредством нее таинственную связь с богом. Также арии древней Индии задолго до возникновения и распространения христианства были знакомы с учением о пресуществлении, или магическом превращении хлеба в плоть. Жертвенные рисовые лепешки, согласно учению брахманов, служили заменой человеческих жертв и благодаря действиям жреца действительно превращались в тела людей. Когда, например, «она (то есть рисовая лепешка) существует в виде рисовой муки, это волосы. Когда жрец поливает муку водой, она становится кожей. Когда он замешивает тесто, она становится плотью — ведь в таком случае она приобретает упругость, а тело также есть нечто упругое. Когда он ее печет, она становится костью — ведь в таком случае она становится чем-то прочным, а именно такова кость. А когда он вынимает ее из огня и поливает маслом, она превращается в костный мозг. Всю эту процедуру они называют пятикратным принесением животного в жертву».
Теперь мы отлично понимаем, почему в день торжественного причащения телом бога древние жители Мексики отказывались от принятия всякой другой пищи кроме освященного хлеба, который они почитали плотью и костями бога, и почему до полудня им воспрещалось пить какую-либо жидкость, даже воду. Поступали они так, несомненно, из боязни осквернить частицу тела бога в своих животах соприкосновением с обычной пищей. У криков и семинолов тот же благочестивый ужас принял, как мы видели, более радикальную форму: прежде чем отважиться прикоснуться к первипам урожая, они промывали свои внутренности сильным слабительным,
На празднике зимнего солнцестояния в декабре ацтеки «убивали» статую своего бога Гуитцилопочтли, после чего употребляли ее в пищу. Перед началом этого торжественного обряда из семян различных сортов, замешанных на детскои крови, они лепили статую бога в образе человека. Кости бога были представлены кусками древесины акации. Статую ставили на главный алтарь храма, и в день праздника сам царь окуривал ее благовониями. Утром следующего дня статую снимали с алтаря и ставили на ноги в огромном зале. Затем жрец-он звался Кетцалкоатлем и действовал от имени этого бога — вынимал дротик с кремневым наконечником и, с силой метнув его в грудь статуи, пронзал ее насквозь. Этот акт назывался «умерщвлением бога Гуитцилопочтли, чтобы его можно было съесть». Один из жрецов вырезал сердцевину статуи и давал царю съесть ее. Остальную часть статуи делили на мелкие кусочки, которые раздавались всем ацтекам от мала до велика, включая новорожденных младенцев мужского пола. Женщинам же прикасаться к этому деликатесу запрещалось. Этот обряд носил название 1еоциа1о, то есть «бог съеден».
К другому празднику мексиканцы вылепливали статуэтки в виде людей, которые символизировали горы, покрытые шапками облаков. Эти изображения лепили из теста, приготовленного из семян разных сортов, "и одевали в бумажные украшения. В одних районах изготовляли пять таких статуэток, в других — десять, а в третьих — целых пятнадцать. Им поклонялись, поставив их в молельне каждого дома. Четыре раза за ночь им в крошечных сосудах приносили подношения в виде пищевых продуктов; всю ночь в молельнях не смолкало пение и игра на флейтах. На рассвете жрецы пронзали эти изображения веретенами, отрубали им головы, вырывали сердца и приносили их хозяину дома на блюдце. После этого их съедали домочадцы, прежде всего слуги, «которые, съев, были застрахованы от недомоганий, которым, как считается, подвержены те, кто пренебрежительно относится к культу этих божеств».
«В Ариции много Маниев». Теперь мы получаем возможность объяснить поговорку «В Ариции много Маниев». Maniae — римляне называли караваи в форме людей, выпекаемые, видимо, главным образом в Ариции. Но «маниями» римляне называли не только эти караваи, но также мать и бабушку духов, которым на празднике Компиталий они посвящали шерстяные изображения женщин и мужчин. Эти изображения вывешивались на дверях всех римских домов: по одному — на каждого свободного домочадца и по одному (но другой формы) — на каждого раба. Делалось это потому, что в этот день повсюду якобы бродили души умерших, и была надежда, что они-по доброте ли душевной или просто по оплошности — вместо жителей дома захватят с собой их статуэтки, Эти шерстяные куклы, сообщает предание, пришли на смену древнему обычаю принесения человеческих жертв. Фрагментарность и недостоверность находящихся в нашем распоряжении данных не дает нам возможности построить доказательную теорию. Можно, однако, выдвинуть гипотезу, что булки в человеческой форме, выпекаемые в Арицип, служили причастными хлебами и в древности, когда священного Царя Леса каждый год предавали смерти. Булкам этим, подобно фигуркам из теста мексиканских богов, придавали черты сходства с ним, и верующие ими причащались. Ведь принесением человеческих жертв сопровождались также мексиканские обряды в честь бога Гуитцилопочтли. Таким образом, предание, гласящее, что Манием звали основателя священной рощи в Ариции, от которого произошло-де много Маниев, представляет собой этимологический миф, изобретенный для того, чтобы объяснить название обрядовых хлебов — maniae. Смутный отзвук изначальной связи этих хлебов с человеческими жертвоприношениями, видимо, дает себя знать в рассказе о том, что изображения, посвящаемые Маниям на празднике Компиталий, пришли на смену принесению человеческих жертв.
Возможно, впрочем, что это предание не имеет под собой никакой почвы — ведь обычай выставлять чучела, чтобы отвлечь внимание духов и демонов от невинных людей, встречается очень часто. Так, жители Тибета испытывают страх перед бесконечным числом земных демонов, находящихся в подчинении у старой матери Хен-Ма. Наряжена эта богиняее можно сравнить с римскими Маниями, матерью или праматерью теней, — в одежды золотисто-желтых тонов, держит в руке золотой аркан и ездит верхом на баране. Для того чтобы предохранить жилой дом от нечистой силы, которой командует старая мать Хен-Ма, над дверью с внешней стороны подвешивают довольно сложное приспособление, с виду напоминающее люстру. Оно содержит в себе бараний череп, набор драгоценностей (золотую фольгу, серебро и бирюзу), сушеную провизию (рис, пшеницу, бобы) и, наконец, статуэтки (или портреты) мужчины, женщины и дома. «Эти фигурки мужчины, его жены и дома выставляются для того, чтобы обмануть демонов, если те, несмотря на подношения, все-таки надумают прийти, создав у них ошибочное впечатление, что эти-то изображения и являются обитателями дома, чтобы они выплеснули свою ярость на эти деревяшки и не тронули живых обитателей дома». Когда все готово, жрец молит старую мать Хен-Ма соблаговолить принять эти изысканные подношения и закрыть отверзтые врата земли, чтобы нечистая сила не смогла выйти наружу и нанести ущерб домашним.
Нередко чучела используются как средства предупреждения и предотвращения болезней. При этом демоны либо принимают чучела за живых людей по ошибке, либо их вынуждают войти в них силой или с помощью убеждения, оставляя тем самым целыми и невредимыми живых людей. Так, альфуры из Минагассы (на острове Целебес) в иных случаях перевозят больного из одного дома в другой, а на его постели оставляют куклу, сделанную из подушки и белья. Считается, что демон примет эту куклу за больного и последний поправится. В особом почете эти средства предупреждения и лечения болезней находятся у жителей острова Борнео. Когда на острове свирепствует эпидемия, даяки с берегов реки Катунгоув ставят у дверей своих домов деревянные статуи в надежде, что это введет демонов чумы в заблуждение и что вместо людей они заберут с собой изображения. Когда туземцам олонгаджу с Борнео кажется, что некто страдает от нападений призрака, они лепят кукол из теста и подбрасывают их в дом вместо больного, который, как считается, после этого должен выздороветь. Если кто-нибудь из жителей некоторых областей на западе Борнео неожиданно и тяжело заболевает, врач (эту роль там, как правило, выполняет старуха) изготовляет фигурку из дерева и семь раз прикасается ею к голове больного, повторяя: «Это чучело сделано, чтобы занять место больного. Болезнь, перейди на чучело». После этого фигурку, а также немного риса, соли и табака несут в корзине на то место, где злой дух якобы вошел в человека. Там куклу ставят на землю, после того как шаманка произносит следующее заклинание: «О злой дух, вот чучело, которое замещает больного. Выпусти дух больного и передай болезнь чучелу. Погляди-ка, оно красивее и лучше больного». Шаманы батаков владеют искусством изгонять демона болезни из тела больного в статую из бананового дерева с лицом человека, завернутую в чудодейственные травы. После этого статую спешно уносят и выбрасывают или зарывают за пределами селения. Иногда чучело, одетое в зависимости от пола пациента в мужское или в женское платье, выставляют на перекрестке или на оживленной улице в надежде, что, увидев его, кто-нибудь из прохожих остановится и закричит: «О, да такой-то умер!» Считается, что это восклицание вызовет у демона обманчивую уверенность, что он уже добился своей цели; в таком случае он оставит больного в покое. Майдараты из группы племен сакаев Малайского полуострова объясняют все заболевания вмешательством духов, которых они зовут пуат. К счастью, местный колдун обладает способностью прогонять эти зловредные существа из тела больного и загонять их в грубые травяные чучела, которые вывешиваются с внешней стороны домов в небольших колоколообразных ковчегах, украшенных очищенными от коры палками. Во время эпидемии оспы негры-эве иногда расчищают пространство за селением, насыпают на нем ряд низких курганов и ставят на них столько маленьких глиняных фигурок, сколько жителей насчитывает селение. Для того чтобы дух оспы мог подкрепить силы, они выставляют горшки с пищей и с водой. Дух оспы, надеются они, заберет вместо живых людей эти глиняные фигурки. А чтобы наверняка обезопасить себя, эти негры воздвигают баррикаду на дороге, ведущей в селение.
