Еще одной точкой соприкосновения был расизм. В 30-е годы в США активно действовал Куклукс-клан, а большинство белых американцев открыто считали негров гражданами второго сорта. Особенно в южных штатах державы, считающей себя «колыбелью и оплотом мировой демократии». К неграм здесь относились немногим лучше, чем к животным. Большинство белых американцев сочли бы ниже своего достоинства сесть на одну скамейку с негром. Поэтому учение нацистов о превосходстве белой расы было им весьма и весьма близко.
Нельзя сбрасывать со счетов и многочисленную немецкую общину, которая была никак не меньше еврейской и с которой политикам волей-неволей приходилось считаться. Еще в XIХ веке в США в поисках лучшей доли эмигрировали несколько миллионов немцев. Благодаря своему природному трудолюбию они быстро обустроились на новом месте и добились немалых успехов. Многие немцы жили замкнутыми общинами и культивировали все немецкое. Большей их части нацизм пришелся весьма по нраву.
В общем, строительного материала для «Друзей Германии» в Штатах было хоть отбавляй. Тем более странно, что я не сумел найти ровным счетом никаких упоминаний о подобной организации. Со здавалось впечатление, что «Друзей Германии», как и фонда «Аненэрбе», просто не существовало!
Но я-то знал, что это не так. И еще я знал: если кто-то что-то скрывает, значит, это «что-то» должно быть очень интересным и необычным. Поэтому я решил задействовать свои каналы информации, о которых, уж простите, предпочитаю не распространяться, — иначе рискую подставить людей, совершенно бескорыстно передающих мне важные сведения. А этого, как вы понимаете, очень бы не хотелось ни мне, ни им.
Ну а пока информация не пришла, я решил отыскать Дональда Глейна, сотрудника Университета Вирджинии.
Куда исчез Дональд Глейн?
Удалось мне это далеко не сразу: телефон, который мне посчастливилось добыть на университетском сайте, не отвечал. Равным образом я не получил ответа на электронное письмо, в котором написал, что изучаю европейскую историю первой половины ХХ века (Глейн, если верить сайту, был специалистом именно в этой области) и хотел бы проконсультироваться с профессором по ряду интересующих меня вопросов. В общем, я понял, что придется ехать самому. Честно говоря, я уже устал от разъездов — а может, просто к старости становлюсь домоседом. Но надо — значит надо, и вот я снова пристегиваюсь ремнями и испытываю легкое головокружение, когда лайнер на Нью-Йорк отрывается от взлетной полосы и набирает высоту…
Я не люблю Соединенные Штаты. Не люблю по многим причинам. В общем-то, у нас в Латинской Америке их вообще мало кто любит. А я — несмотря на свое европейское происхождение и внешность — все-таки наполовину аргентинец.
В аэропорту я арендовал машину — неброскую, но надежную «камри» — и, продравшись сквозь нью-йоркские пробки, через несколько часов оказался около Университета Вирджинии. О своем визите я, естественно, никого заранее не предупреждал: было очевидно, что господин Глейн не жаждет меня видеть. Быть непрошеным гостем — не в моих правилах, но на сей раз принципами можно и поступиться. Чувствуя себя лошадью Калигулы, вступающей в римский сенат, я вошел в ворота университетского кампуса.
Университет Вирджинии раскинулся на довольно большой территории. К счастью, я еще в Аргентине изучил подробный план корпусов и прекрасно знал, куда мне нужно идти. На самом деле это куда больший бонус, чем могло бы показаться на первый взгляд: чем увереннее ты себя ведешь, тем меньше вызываешь ненужных вопросов. Особенно хорошо это работает, когда ты находишься в том месте, где тебе, строго говоря, не следует находиться…
В корпус, где работал Глейн, я вошел походкой победителя, широко улыбнувшись, проследовал мимо привратницы и поднялся по лестнице на третий этаж. Дверь кабинета была заперта. Впрочем, это не должно было меня обескуражить. Мимо по коридору как раз проходила весьма ученая, надо полагать, дама средних лет, судя по ее внешнему виду — старая дева в третьем поколении. Еще раз лучезарно улыбнувшись (в Америке нужно постоянно улыбаться — только так ты не выделяешься из толпы гринго), я вежливо спросил ее:
— Простите, вы, случайно, не знаете, где я могу найти уважаемого профессора Глейна? Дверь его кабинета, увы, закрыта.
— А зачем вам профессор? — Строго сверкнула на меня глазами из-под очков моя собеседница. В общем, этого и следовало ожидать. Теперь я буду подвергнут строгому перекрестному допросу. Но на такой случай у меня была заготовлена неплохая версия.
— Я его коллега из университета Буэнос-Айреса, — снова улыбнувшись, ответил я. — Мне нужно проконсультироваться с ним как с прекрасным специалистом в своей области. Мы договаривались, что, когда я буду в США, смогу посетить его. И вот, воспользовавшись случаем…
— Давно ли вы договаривались с ним? — Старая грымза продолжала свои расспросы, но, похоже, немного смягчилась. Еще бы — мой внешний вид вполне соответствует представлениям большинства людей о добропорядочном университетском профессоре…
— О, довольно давно! — Я изобразил кипучую деятельность по перетряхиванию своей памяти. — Полагаю, это было несколько месяцев назад…
— Тогда я должна сообщить вам печальную новость, — дама смотрела на меня почти доверительно, — к несчастью, примерно полгода назад профессор Глейн пропал без вести…
— Как?! — мое изумление было совершенно искренним.
— Увы, такова трагическая история. Он поехал по каким-то делам в Россию и не вернулся оттуда. Госдепартамент нам сообщил, что русские ведут активные поиски, но… пока безуспешно. Это большое горе для всех нас — профессор Глейн был прекрасным специалистом. Мы даже не снимаем табличку с его двери — все в глубине души надеются, что он вернется. Но надежды, как нам сказали, почти нет…
При этих словах моя собеседница изобразила столь глубокое горе, что я бы ей непременно посочувствовал, если… Если бы мой мозг не был занят напряженной работой. Я лихорадочно соображал, что могло произойти с Глейном. Неужели он украл их архива настолько ценные документы, что русские спецслужбы перехватили и убили его? Но документы такой степени секретности ему вряд ли предоставили бы изначально. Похищать же человека из-за нескольких старых бумажек — на это способны разве что фанатичные архивисты. Кто же тогда? Сами американцы? Еще одна загадка, которую мне предстояло разгадать.
Вот так, без видимых успехов, я и вернулся в Буэнос-Айрес… и не напрасно. Дома меня ждали данные, касавшиеся организации «Друзья Германии».
Под крылом Чикагского клуба
Итак, если верить документу, который я получил по своим каналам (их, как мы уже договорились, я раскрывать не буду), организация «Друзья Германии» (FG) была образована в 1923 году в качестве филиала Чикагского клуба. Как, вы ничего не слышали о таком? Немудрено. Мне самому случалось лишь пару раз находить отрывочные упоминания об этой мощнейшей структуре. Между тем, Чикагский клуб в жизни США первой половины ХХ века играл роль не меньшую, чем президент и конгресс, вместе взятые.
Чикагский клуб представлял собой объединение самых богатых людей Америки, воротил большого бизнеса — промышленников, коммерсантов и банкиров. Среди его основателей были такие мультимиллионеры, как Форд, Морган, Рокфеллер, Вандербильд… Эти люди несколько раз в год тайно собирались в Чикаго в специально приобретенном особняке и обсуждали важнейшие вопросы, касавшиеся жизни страны. Какого кандидата в президенты поддержать деньгами на ближайших выборах? Какую партию финансировать? Кто из политиков сможет наилучшим образом обеспечить интересы воротил большого бизнеса? Все эти вопросы решались именно здесь, в недрах Чикагского клуба. Большой бизнес умело лоббировал свои интересы, проводя в жизнь нужные ему законы. В руках «денежных мешков» была масса нитей, дергая за которые они могли управлять политиками, как марионетками в кукольном театре. Как внутренняя, так и внешняя политика США тех лет определялась именно Чикагским клубом.
