— Не стреляйте! — закричала Сьюзен. — Не убивайте его, иначе мы все погибнем.

Луч фонаря качнулся, затем снова застыл. Застыл на мне. А пистолет так даже и не шевельнулся. Она сделала два шага по направлению к Каррерасу, но он остановил ее окриком.

— Прочь с дороги, миледи! — никогда в жизни мне не приходилось слышать злобу и ярость в столь концентрированном виде. Я сильно недооценивал молодого Каррераса. Ее слова просто не доходили до него, так неукротимо было его желание. Я по-прежнему не дышал, во рту пересохло как после попойки.

— «Твистер»! — она говорила настойчиво, убедительно и отчаянно. — Он зарядил «Твистера»!

— Что? Что ты болтаешь? — на этот раз она пробила его броню. — «Твистера»? Зарядил? — Голос был все так же злобен, но мне показалось, что я уловил нотки страха.

— Да, Каррерас, зарядил! — до сих пор я и не предполагал, как много значит для голоса влажность глотки и рта. Я не столько говорил, сколько каркал. — Зарядил, Каррерас, зарядил! — повторение в данном случае служило не для придания убедительности моим словам. Я просто не мог придумать, что еще сказать, как выпутаться, как воспользоваться этими секундами отсрочки, что дала мне Сьюзен. В тени сзади себя я сдвинул руку, на которую опирался, вроде бы для того, чтобы более устойчиво переносить качку. Пальцы сомкнулись на ручке уроненного мною молотка. Цель этого поступка оставалась неясной для меня самого. Фонарь и пистолет замерли неподвижно.

— Лжешь, Картер, — голос вновь обрел уверенность. Одному богу известно, откуда ты все это узнал, но ты лжешь. Ты не знаешь, как его заряжать.

Все шло как надо. Заставить его говорить, больше ничего пока не надо.

— Я не знаю. А доктор Слингсби Кэролайн знает. Это уже его потрясло. Луч фонаря закачался, но не достаточно, чтобы выпустить меня.

— Откуда ты знаешь о докторе Кэролайне? — хрипло спросил он и сорвался на крик — Откуда…

— Я с ним беседовал сегодня вечером, — мирно пояснил я.

— Беседовал с ним? Так ведь, чтобы его зарядить, нужен ключ. Единственный ключ. А он у моего отца!

— У доктора Кэролайна есть дубликат. В табачном кисете. Вы там не догадались посмотреть, не правда ли, Каррерас? — усмехнулся я.

— Лжешь, — механически повторил он. Затем более убежденно: — Я говорю, что ты лжешь. Картер! Я следил за тобою вечером. Я видел, как ты вышел из лазарета — боже мой, да неужели ты думаешь, что я настолько глуп, чтобы ничего не заподозрить, увидев часового, распивающего кофе, — знак внимания добросердечного Картера? Я запер его и пошел за тобой к радиорубке и вниз к каюте Кэролайна. Но внутрь ты не заходил. Картер. Признаю, что там я тебя потерял из виду на несколько минут. Но внутрь ты не заходил.

— Почему вы раньше нас не остановили?

— Потому, что хотел узнать, куда вы направляетесь. И выяснил это.

— Так он и есть тот человек, которого мы вроде бы заметили! — сказал я Сьюзен. Убедительность моего голоса меня даже озадачила. — Бедный дурачок! Мы испугались какого-то движения и сбежали. Но мы вернулись, Каррерас, мы вернулись. К доктору Кэролайну. И тогда-то мы не тратили время на пустую болтовню. У нас было занятие поважнее. Мисс Бересфорд была не совсем точна. Я не заряжал «Твистера». Это сделал сам доктор Кэролайн, — я улыбнулся и перевел взгляд с луча фонаря на точку где-то сзади и справа от Каррераса. — Скажите ему, доктор.

Каррерас чуть обернулся, злобно выругался и резко метнулся обратно. Соображал он быстро, действовал еще быстрее — старый трюк он разгадал мгновенно. Все, что он нам предоставил, какая-то жалкая доля секунды, в течение которой я не успел даже как следует взяться за молоток. И теперь он был готов меня убить.

Но нажать на спусковой крючок он не успел. Сьюзен ждала этого шанса, она чувствовала, что я подвожу к нему дело. Она бросила фонарь и рванулась к Каррерасу в тот самый миг, когда он начал поворачиваться, а между ними было всего три фута. И вот она уже отчаянно вцепилась в его правую руку и навалилась на нее всем телом, пытаясь наклонить ее вниз. Я конвульсивно выбросил свою правую руку из-за спины и с размаху метнул двухфунтовый молоток прямо в голову Каррерасу, вложив в этот бросок все свои силы, всю ненависть и злость.

Он увидел летящий снаряд. Левая рука его с фонарем была высоко поднята, готовая обрушиться сзади на беззащитную шею Сьюзен. Он резко наклонил голову и инстинктивно заслонился левой. Молоток с огромной силой ударил его под локоть, фонарь взлетел в воздух, и трюм погрузился в абсолютный мрак. Куда отлетел молоток, я не знал — тяжелый контейнер заскрежетал по полу как раз в этот момент, и я не слышал, как он упал.

Контейнер остановился, и в неожиданной секундной тишине стали слышны звуки борьбы и тяжелое дыхание. Я медленно поднялся на ноги, левая нога была практически бесполезна, хотя, возможно, эта медлительность была лишь впечатлением. Страх, когда он достаточно силен, обладает любопытным эффектом замедления течения времени. А я боялся. Я боялся за Сьюзен. Каррерас в тот момент для меня существовал только как источник угрозы для нее. Только Сьюзен: он был крепкий, здоровый мужик, он мог одним движением свернуть ей шею, убить ее одним толчком.

Я услышал ее крик, крик боли и ужаса. Тишина на мгновение, тяжелый глухой шлепок падающих тел, снова сдавленный крик Сьюзен, и опять тишина.

Их там не было. Когда я добрался до того места, где они начали борьбу, их уже там не было. Секунду стоял озадаченный, в кромешной темноте. Потом нащупал рукой трехфутовую перегородку и вдруг догадался: в борьбе на качающейся палубе они наткнулись на нее и опрокинулись на дно трюма. Я перемахнул через перегородку, не успев даже подумать, что делаю; со свайкой боцмана в руке, острое, как иголка, шило выдвинуто, стопор защелкнут.

Я споткнулся, приземлившись на левую ногу, упал на колени и нащупал чью-то голову и волосы. Длинные волосы. Сьюзен. Отполз в сторону и как раз успел подняться на ноги, когда он двинулся на меня. Не попятился, не постарался избежать соприкосновения со мной в этом мраке. Он двинулся на меня. Это означало, что пистолет он потерял.

Мы свалились на пол вместе, вцепившись друг в друга, лягаясь и бодаясь. Раз, два, еще и еще попадал он мне в грудь и в бок короткими, мощными ударами, грозившими сокрушить мне ребра. Но я их почти не чувствовал. Он был силен, невероятно силен, но при всей его силе, даже не будь у него парализована левая рука, в эту ночь он не мог спастись.

Я хрюкнул от болезненного удара, а Каррерас вскрикнул в агонии, когда рукоятка ножа Макдональда плотно уткнулась в его грудную кость. Я выдернул нож и ударил опять. И опять. И опять. После четвертого удара он больше не кричал.

Каррерас умирал тяжело. Он теперь перестал меня молотить, правая рука его обхватила мою шею, и с каждым моим ударом удушающая сила возрастала. И вся эта конвульсивная сила умирающего в агонии человека была приложена к тому месту, по которому меня так неласково огрели мешком с песком. Боль, нестерпимая боль, в глазах вспыхнули и принялись плясать какие-то острые колючие огоньки, шея вот-вот должна была переломиться. Я ударил снова. И тут нож выпал у меня из руки.

Когда я пришел в себя, в висках гулко стучала кровь, голова готова была расколоться, легкие судорожно ловили воздух, которого почему-то было слишком мало. Я задыхался, меня как будто медленно, но верно душили.

Постепенно сообразил, в чем дело. Меня действительно душили, рука мертвеца, застывшая в напряжении, по-прежнему сжимала шею. Без сознания я провалялся не больше минуты. Обеими руками ухватился за его запястье и сумел разорвать это смертельное объятие. Полминуты, а то и больше я лежал, вытянувшись на полу. Сердце в груди стучало, как маятник, широко открытый рот жадно ловил воздух, к горлу подступала тошнота, а какой-то далекий настойчивый голос тихо, но упрямо бубнил где-то в уголке сознания: ты должен встать, ты должен встать.

И вдруг до меня дошло. Я же лежал на дне трюма, а огромные контейнеры продолжали скользить и сталкиваться вокруг меня, влекомые качкой «Кампари».