Встав на колени, порылся в кармане, нашел фонарик Марстона и зажег его. Он все еще работал. Луч упал на Каррераса, и я успел только заметить, что его рубашка залита кровью, прежде чем невольно отвел фонарь. Меня едва не стошнило.

Сьюзен лежала на боку около перегородки. Глаза ее, потускневшие от страха и боли, были открыты.

— Кончено дело, — я с трудом узнал свой голос. — Теперь все, — она кивнула и попыталась улыбнуться. — Вам нельзя здесь оставаться, — продолжал я. — Быстро на ту сторону!

Я встал, подхватил ее под руки и приподнял. Она не сопротивлялась, но неожиданно вскрикнула и обмякла у меня в руках. Но я не дал ей упасть, перенес через перегородку и мягко положил на другой стороне. Она лежала там в луче моего фонаря, на боку, раскинув руки. Левая рука ниже локтя изогнулась под немыслимым углом. Сломана, вне всякого сомнения. Сломана. Когда они с Каррерасом перевалились через перегородку, она, должно быть, оказалась внизу. На руку ее обрушился груз двух падающих тел, и она не выдержала. Тут я ничего поделать не мог. Во всяком случае, сейчас. Я переключился на Тони Каррераса.

Оставлять его там нельзя. Это я понимал прекрасно. Когда Мигель Каррерас узнает об исчезновении сына, он велит обшарить весь «Кампари». Мне необходимо было от него избавиться, но в трюме этого не сделать. Существовало единственное место, где я мог надежно, безвозвратно и без малейшего риска спрятать тело Тони Каррераса — море.

Он весил, по меньшей мере, килограммов восемьдесят. Узкая вертикальная железная лестница была, по меньшей мере, в тридцать футов высотой; я ослаб от потери крови и просто от физического перенапряжения, у меня в наличии имелась всего одна путевая нога, так что я даже не осмеливался и подумать об этой возможности. Если бы только подумал, абсолютная невозможность предстоящего стала бы мне ясна еще перед началом дела.

Подтащив его к трапу, подхватил под мышки и невероятным напряжением сил, дюйм за дюймом, сумел поднять до тех пор, пока его плечи и свисающая набок голова не оказались на одном уровне с моими. Затем резко нагнулся, взвалил его на спину и начал взбираться.

Впервые в эту ночь раскачивающийся «Кампари» стал мне союзником. Когда корабль нырял носом во впадину, кренясь на правый борт, лестница отклонялась от меня градусов на пятнадцать, и я торопливо делал пару бросков вверх. Когда же «Кампари» переваливался на другой борт и лестница нависала надо мной, я мертвой хваткой вцеплялся в нее, ожидая момента для нового броска. Дважды Каррерас едва не соскальзывал у меня со спины, дважды приходилось спускаться на ступеньку в поисках утерянного равновесия. Левую ногу я совсем не использовал, вся нагрузка ложилась на правую. Временами казалось, что мускулы вот-вот лопнут, но постоянная боль в раненой ноге была еще нестерпимей, так что я продолжал лезть. Лез до тех пор, пока не добрался до верха. Еще бы пяток ступенек, и я не выдержал бы.

Перебросив тело через комингс, вылез сам, сел на палубу и сидел, пока пульс стал не чаще двух раз в секунду. После зловония тесного трюма прекрасно ощущать на лице порывы свежего морского ветра и струи дождя. Я зажег фонарик, на всякий случай прикрыв луч света рукой, хотя, конечно, вероятность нахождения кого-нибудь на палубе в такую погоду была ничтожной, и принялся шарить по его карманам, пока не нашел ключа с биркой: «Лазарет». После этого взял Каррераса за воротник и потащил к борту. Через минуту я снова был уже на дне трюма, нашел пистолет Каррераса, сунул его в карман и посмотрел на Сьюзен. Она по-прежнему была без сознания, но это могло только облегчить задачу поднять ее вверх по трапу. Со сломанной рукой сама она лезть не могла, а если она придет в себя, всю обратную дорогу ее будет терзать страшная боль. И все равно она снова потеряет сознание.

После упражнения с телом Каррераса поднять на палубу Сьюзен Бересфорд оказалось сравнительно легко. Я осторожно положил ее на мокрую палубу, поставил на место батенсы и натянул брезент. Я как раз заканчивал, когда скорее почувствовал, чем услышал, что она ворочается.

— Не двигайтесь, — тут же скомандовал я. На верхней палубе мне сразу пришлось повысить голос до крика, чтобы быть услышанным за ревом бури. — У вас сломано предплечье.

— Да, — без удивления, совершенно без удивления. — Тони Каррерас? Вы оставили его…

— Все кончено. Я сказал вам уже, что все кончено.

— Где он?

— За бортом.

— За бортом? — голос ее опять задрожал, и мне это понравилось больше, чем ее странное спокойствие. — Как ему удалось…

— Я пырял его неизвестно сколько раз… Вы что, думаете он самостоятельно поднялся, забрался по лестнице и прыгнул? Простите, Сьюзен. Не знаю, что говорю. Похоже, что я тронулся рассудком. Пошли, старому доктору Марстону давно пора заняться вами.

Я сложил ей руки так, что сломанная рука лежала на здоровой, помог встать и крепко ухватил за здоровую руку, удерживая ее на качающейся палубе. Слепой — поводырь слепого.

Когда мы добрались до первой надстройки, я усадил ее там в некоем подобии укрытия, а сам зашел в кладовку боцмана. Для того, чтобы найти искомое, мне понадобилось всего несколько секунд: два мотка нейлонового троса я бросил в брезентовую сумку, а пеньковый конец потолще повесил на шею. Прикрыл дверь, оставил сумку около Сьюзен, поковылял по предательски скользкой палубе к левому борту и привязал конец к леерной стойке. Подумав, решил не вязать узлов. Макдональд, автор всей этой идеи, был уверен, что в такую дикую погоду никто не заметит такого пустяка, как узел у основания стойки. Да даже и заметь его люди Каррераса, они не моряки и не станут тянуть и осматривать конец. А вот если кто-нибудь перегнется через борт и увидит узлы, у него вполне может возникнуть нездоровое любопытство. Узел на стойке я завязал очень надежно, ибо от него должна была зависеть жизнь весьма важной для меня персоны — моя собственная.

Через десять минут мы были уже возле лазарета. О часовом я беспокоился зря. Уронив голову на грудь, он продолжал витать в эмпиреях и не высказывал желания оттуда спускаться. Что, интересно, он подумает, когда очнется? Будет подозревать, что его накормили наркотиком, или отнесет необычность своего состояния на счет переутомления и морской болезни? Поразмыслив, я пришел к выводу, что проблема эта не стоит выеденного яйца. Точно можно было сказать лишь одно, но этого уже было достаточно: проснувшись, часовой никому о своем сне не расскажет. С заснувшим на посту часовым у Мигеля Каррераса разговор не обещал быть длинным.

Я достал ключ, прихваченный из кармана Тони, и отпер дверь. Марстон сидел за своим столом, боцман и Буллен оба сидели в кроватях. Впервые после стрельбы я увидел Буллена в сознании. Он выглядел бледным, осунувшимся, его явно мучила боль, но концы он, судя по всему, отдавать не собирался. Такого дядю, как Буллен, не так-то просто убить. Он устремил на меня свирепый взгляд.

— Итак, мистер. Где это вы сшивались? — обычно при подобных его выступлениях весьма уместен был глагол «скрежетать», но сейчас рана в легком смягчила этот скрежет просто до хриплого шепота. Будь у меня силы улыбнуться, я непременно бы это сделал, но сил у меня не осталось. Старик явно сохранял еще шансы.

— Минутку, сэр. Доктор Марстон, у мисс Бересфорд…

— Вижу, сам вижу. Как это вы ухитрились? — подойдя поближе, он прервался и выставил на меня свои близорукие глаза, — Я бы сказал, Джон, что тебе нужна более срочная помощь.

— Мне? Со мной все в порядке!

— Ты так в этом уверен? — он взял Сьюзен за здоровую руку и повел ее в амбулаторию. Обернувшись, осведомился: — В зеркале ты себя видел?

Взглянув в зеркало, я понял обоснованность его сомнений. Платья от Балансиаги не обладали свойством непромокаемости. Вся левая часть моей головы — волосы, лицо, шея — была залита кровью, просочившейся через колпак и маску, темной, запекшейся кровью, которую даже ливень не смог смыть. Ливень этот, наоборот, еще усугубил впечатление. Все это, конечно, попало на меня с окровавленной рубашки Тони Каррераса, когда я волок его по трапу из трюма номер четыре.