Вот так и никак иначе – в здоровом теле здоровый дух. Лозунг сей был всегда его основополагающим принципом, главным жизненным кредо. Недаром же в свое время он был не только Хранителем и Корректором, но и Шеф-инструктором Вседорбийской прессконтактной Кик-лиги. Обладателем почетного восьмого трана, супермастером хлипкидо, главзиганом супергильдии боевого буршу. Дьявол, поимей свою тещу, неужели это когда-то было?

– Хурр! Хурр! – Дети между тем встали в боевую позицию, сблизились, страшно закричали и принялись пинать друг друга в пах и атаковать в подбородок. Причем грамотно, по всей науке, как отец учил: с притопом, реверсом, финтами, волной, экспрессией и концентрацией. Еще слава богу, что и блоки у них были поставлены как надо…

– Ну все, ша, брейк, – скомандовал Ан, доброжелательно оскалился, погладил сыновей по головам, а в это время отворилась дверь и в лазарет пожаловал Хорек.

– Далан на тайман[59], лепила. Мудями шевели, утес[60] тебя хочет.

Он был блатным среднего звена – юркий, жилистый, с татуированными щеками – и состоял в кодле у Алалу, «вора от всевышнего», утеса зоны.

– Тайман на далан, – отозвался Ан, оценивающе прищурился и подтолкнул Энлиля с Энки к двери: – Идите, дети, идите. Делайте урок. – Он посмотрел им вслед, коротко вздохнул и с ледяной улыбкой повернулся к уркагану: – Что-то ты сегодня рано. Пойду посмотрю, остыло ли. Не скучай.

Слишком уж бодро подмигнул, слишком уж нарочито ухмыльнулся и, стараясь не выказывать и тени беспокойства, не спеша направился в лабораторию. М-да, что-то не ко времени сегодня пожаловал Хорек, видимо, нужно ждать каких-то неприятностей. И хрена ли бычачьего этому Алалу надо? А может, он узнал про Нанн? Про Нинти?

– Эх, жизнь, – выругался он, хрустнул кулачищами и достал из шкафчика окоренок с ядом – смертельным, неотвратимым, со знанием дела приготовленным из крысняка, белы и калистого циания. Затем он вытащил приблуду-кишкоправ, смочил густой коричневой отравой, недобро хмыкнул и сунул в ножны. Ну что, утес, теперь можно и поговорить. По душам.

Ан взял посудину с экстрактом ханамака, сделал резкий выдох, успокаивая дыхание, и неспешно, с видом добродетели возвратился к зыркающему по сторонам Хорьку.

– Уже остыло. Пошли.

По лабиринту галерей, по хаосу проходов, по неразберихе лестниц, в зыбкой полутьме. Наверх, наверх, на уровень «Альфа», где устроился в своем логове главный вор Алалу. Неплохо устроился, с комфортом – купол из прозрачного металла, сквозь который проглядывают звезды, гряды с ханумаком и триноплей, рядом верный, готовый на любое зверство подхват. Космические бродяги, пираты, мокрушники, похитители органов. Морально не обремененная сволочь, счастливо избежавшая распыла.

– А, изменник родины, – встретил Алалу Ана, с понтом развалившись в кресле. – Ну и как дела? Принес?

Он был по крови зурбиханским нигрянином, а происходил из касты рукогревов и уже одним только этим вызывал у понимающих презрение. Волосы его омерзительно курчавились, губы, вывороченные, розовые, напоминали о женской вульве, черная, лоснящаяся от жира рожа вся была покрыта кружевом татуировок. Дополняли антураж чудовищные мышцы, хитрый взгляд остекленевших глаз и фотонный бластер за широким поясом. Огромный, ископаемый, бидайского производства, но все же бластер. Таких дырок, если надо, понаделает… Тут же, неподалеку от Алалу, расположилась его кодла, тоже все татуированные, нелицеприятные, вооруженные ножами. В общем, компания была еще та, симпатий не вызывающая.

– Принес, – усмехнулся Ан, вытащил склянку с ширевом, с достоинством протянул: – Держи.

Эх, попался бы ему этот Алалу в прежние времена! Да, впрочем, где?.. Всю эту черномазую сволочь и близко не подпускали к Столице. И зря. Надо было подпускать. На расстояние прямого выстрела…

– М-м-м. – Алалу не спеша открыл, с пристрастием понюхал, попробовал на язык. – Мазево. Ништяк. – Сплюнул, вытер ладонью рот, вставил на место пробку. – Чтоб я так жил, – и неожиданно в упор посмотрел на Ана: – Есть к тебе, лепила, разговор. У тебя как с памятью-то? Мозги не усохли?

– Да нет, – отозвался Ан и незаметно тронул рукоять приблуды, – пока функционируют. А в чем, собственно, вопрос?

Интуиция, эта ленивая девка, уже проснулась и тихо подсказывала ему, в чем именно.

– Похоже, ты забыл наш основной закон, – грозно оскалился Алалу, и жуть татуировок на его щеках сразу пришла в движение. – Ну да ничего, мы напомним.

Основной закон Нибиру был суров – учет, контроль и послушание. Иначе – смерть. Все было просто, как трижды три. Каждую неделю прилетали Смотрители, они забирали раданий и в соответствии с выработкой оставляли протоплазму, из которой в конверторе синтезировалось необходимое – воздух, лекарства, продукты, вода. Так что арифметика здесь была проста: меньше народа – больше кислорода. И потому рождаемость на Нибиру строго контролировалась, внеплановые дети подлежали выбраковке. А план сей утверждал нигрянин Алалу, равно как и регламентировал количество жен. Кому одну, кому две, кому три, кому вечное воздержание. У него самого их было не меньше дюжины, – как говорится, свое исподнее поближе к телу.

– О чем же ты мне хочешь напомнить, Алалу? – улыбнулся Ан. – Я весь внимание. И повиновение.

Улыбался-то он улыбался, только внутренне, ментально и психически, уже настраивался на бой – решительный, смертельный, бескомпромиссный. Ничьих, как известно, на Нибиру не бывает.

– Ты, сучий потрох, будешь у меня сейчас скалиться, как бараша. – Алалу посерел от ярости, нахмурился и начал привставать. – В шахту захотел? На гной? В вечную пахоту? Кто без моего ведома обрюхатил целку из второго блока? Почему ублюдок этот до сих пор еще живой? Что за беспредел голимый в моей хате?

– Не понимаю, Алалу, о чем ты говоришь, – совершенно искренне изумился Ан. – Какие-то обрюхаченные целки, какие-то незадавленные дети. Здесь какая-то ошибка, конфуз, промашка, недоразумение…

Внутри него словно начала сжиматься какая-то могучая пружина, только тронь ее, задень, мысленно отдай приказ, и она ударит со смертельной неотвратимостью. Словно батагайская черная швобра, атакующая добычу из засады.

– Ах, значит, такую мать, ошибка? Промашка? Конфуз? – рявкнул, брызгая слюной, Алалу, бешено вскочил, повернулся к своим: – Эй, Харя, ну-ка приведи! Сейчас будет тебе, лепила, такую мать, промашка!

– Сделаем, утес, – пакостно осклабился Харя, рыжий бирбижанский хербей, юрко нырнул за перегородку и вскоре торжествующе вернулся. – Опа-на!

За собой он тащил упирающуюся Нанн, на ее руках заливалась Нинти, на щеке алел впечатляющий синяк. Пружина внутри Ана звякнула, задрожала и только чудом не пришла в движение.

– Ну что, сучий потрох, это тебе промашка? Ошибка, бля? Конфуз? – зверем заревел Алалу, витиевато выругался и резко шагнул к Ану. – Что, никак признал? Вот она, твоя скважина, а вот он, твой приплод. Кому лапшу хотел навешать на уши, ты, интеллигент позорный? В общем, давай так. Не хочешь в шахту на гной – сам короеда пореши, а баба… Хрен с тобой, владей. Только мы ее вначале с братвой на четыре кости поставим. Уж больно хороша. С литаврами, с мандой. Ну как тебе такая перспектива?

Пружина внутри Ана клацнула и начала стремительно распрямляться.

– Утес, что угодно, только не в шахту, – жалобно всхлипнул он, кинулся к ногам Алалу, и едва тот, расслабившись, гнусно оскалил пасть, хлестко, на резком выдохе, ударил его пальцами в пах. Так конкретно врезал, что того скрючило.

– Ты, сука, чего?.. – изумился Харя, выругавшись, бросился вперед, но Ан без промедления выхватил приблуду, и хербей навеки замолк – наискось через все лицо отметила его отравленная сталь.

– Мочи его, мочи! – заорали в кодле, дружно схватились за кастеты и ножи, только Ан нагнулся над Алалу, миг – и бластер оказался у него в руках. Сверкнула вспышка, осело тело, пронзительно запахло жареным. Еще, еще, еще… И наступила тишина – суетиться, кричать, делать какие-нибудь движения, да просто выделяться из толпы всем сразу резко расхотелось.