– А, вот оно что… Парсукал, – выдохнул при виде рукожопого Шамаш, глаза его сузились, кулаки захрустели. – А я так и думал, что это ты. Спинным мозгом чуял. Ну вот и свиделись наконец.

– Верно чуял, корешок, куда мне деться, – мерзко усмехнулся Парсукал, проглотил слюну и неожиданно повысил свой скрипучий голос: – Эй, братва, кто там не в курсе. Это и есть Шамаш. Тот самый… Лучшего рулилы я не видел.

На Ана, с добрым видом оценивающего обстановку, он демонстративно не обращал внимания.

– А, рулила. – Три кресла из восемнадцати разом повернулись, в них с понтом расположились ануннаки, не обремененные добродетелями. – Ну, далан на тайман, рулила. Мазево живем.

По осунувшимся рожам, по расширившимся зрачкам было понятно, что они уже успели вмазаться.

– Такому асу и вдруг понадобился пилот? – округлил глаза Шамаш. – Не ты ли пер сюда конкретно на ручном? Я тебе мысленно аплодировал.

Острый взгляд его уже успел отметить и следы борьбы, и разбитые панели, и пятна крови на полу. Настроение у него резко поднялось – да, похоже, у этих сволочей что-то крупно не срослось.

– Еще бы, блин, твоя выучка, кормилец. – Парсукал кивнул, но посмотрел не с благодарностью – с затаенной злобой. – В общем, такой вот расклад. Взяли мы посудину на скок с прихватом, приморили газом фраерню, стали разбираться с экипажем. А в него, оказывается, теперь включают Бойца. Эта сука замокрила трех моих парней да вдобавок заблокировала зэт-программу Перехода. Вот, полюбуйся, – с неожиданным проворством он поднялся на ноги и повернул одно из кресел на сто восемьдесят градусов, – каков урод.

В кресле развалился Лицензированный Боец – спецбиоробот Управления Космопорядка. Именно развалился, фрагментировался на куски. Все, что от него осталось, напоминало груду протоплазмы. Стреляли в упор, в корпус, из деструкционного ствола, видимо автоматического.

– А, так, стало быть, ты ищешь дурака, который бы провел вас вручную до Входа? – скосоротился Шамаш, саркастически вздохнул и дернул налитыми широченными плечами. – А потом еще, наверное, захочешь, чтобы он полез в Канал? На ощупь, вслепую, без ГЭВН и зэт-программы? Нет, милый, я не идиот. И не самоубийца.

– Но ты ведь уже однажды делал это, – хмыкнул Парсукал, оскалился и сразу сделался похожим на издохшего кашала. – Тогда, у Примы Ригеля, в Двойной Кассиопее? У ментов под носом? Что, припоминаешь?

Ан тем временем, уже прикинув обстановку, посмотрел с немым вопросом на Шамаша, тот многозначительно кивнул и подошел еще на шаг поближе к Парсукалу.

– На память я, земеля, не жалуюсь. А ты вот с ней, как видно, не дружишь. Что, забыл? Как я тебя на следствии отмазал? Как метлу за частоколом держал? Как на суде все принял на себя? Вспомника обещания свои, про грев, про ласку, про мое УД– освобождение с Нибиру. И про долю мою малую не забудь. За три десятка лет да еще с гаком на нее процентов набежало ой-ей-ей…

Голос его был негромкий, дружеский, но он звучал сигналом для Ана. А потому тот по-доброму улыбнулся, повернулся боком и начал незаметно так расстегивать карман. Там лежал массивный, отличной заточки нож.

– Ладно, корешок, ладно. Будет тебе доля, – фыркнул Парсукал, заржал, однако в глазах его промелькнула ненависть. – И хорош тебе о прошлом. Забыл, что кто его помянет, тому глаз вон?

– Я же сказал, земеля, что на память не жалуюсь. Но и зрение берегу, – подмигнул Шамаш и вдруг с рычанием, сократив дистанцию, ударил Парсукала в лицо куполом бронированного шлема от скафандра. Резко, мощно, но с дозированной силой, с тем чтобы не убить, а оглушить.

– Хурр! Хурра! – Ан тем временем выдернул перо и лихо, с быстротою молнии, прочертил им воздух, отчего один из супостатов схватился за горло, другой – за фонтанирующую кровью сонную артерию, а третий, получив гостинец в яремную впадину, ужасно захрипел и мигом затих. Настала гробовая, вернее, мертвая тишина, только мерно, на еле слышимой ноте урчали генераторы пси-поля да подергивался судорожно, кривил лицо пребывающий в отключке Парсукал. Казалось, что он крепко спит и видит какой-то страшный сон.

– Тэк-с, заточен правильно. – Ан неспешно вытер нож, посмотрел на свет, убрал на место. – Ну и что теперь? Какие мысли?

– Когти надо рвать, вот какие мысли, – выдохнул Шамаш, подошел к экрану, застучал по клавишам. – Так, так, так. И не так, и не этак, и не мать… Алгоритм зэт действительно того… С концами. Ни программно, ни аппаратно не взять. А валить надо. Таких посудин в Космофлоте, думаю, не больше сотни, шум, наверное, стоит знатный, на всю галактику. В конце концов нас с гарантией вычислят, а встречаться с имперскими сторожевыми перехватчиками лично мне чего-то не хочется. Видел однажды, что делает залп форсированных фотонных лучеметов. В общем, надо двигать, сопли не жевать, прикидывать хрен к носу и шевелить грудями. Брать на борт своих, ануннаков нормальных, и в темпе вальса отчаливать ко Входу в Канал. Ну а уж там – как карта ляжет, или пан, или пропал. По мне, так лучше сдохнуть с музыкой, чем дальше киснуть на Нибиру. На зону больше не вернусь… Живым… А мертвому – насрать. Вот так, утес, в таком разрезе.

– Верно мыслишь, молоток, – одобрил Ан. – Ну-ка выведи меня на линию. – Он подождал, пока Шамаш наладит связь, авторитетно кашлянул и командирским голосом сказал: – Эй, Фофан, это Ан. Как слышимость?

– Ништяк, утес, – ответили ему. – Слухаю.

– Давайте с Драным Мухой собирайте народ, – велел Ан. – Всех наших, музыкантов[67], мужиков нормальных, придурков правильных[68]. Пидорасов и чертей не надо. Пусть одевают, сколько есть, «гандонов» и кандыбают к нам сюда, в левый задний. А бабы их чтобы в темпе вальса собирали бы шмотье и прочий триппер. Усек?

И началось великое переселение блатных народов. Оно особо не затянулось, потому как суперлайнер он и есть суперлайнер, на коем каждому путешественнику положен свой отдельный скафандр. А пока происходила сия миграция, потихонечку оклемался Парсукал – томным голосом застонал, разлепил глаза и принялся содрогаться в рвотных спазмах, пока не иссяк.

– Ну что, земеля, полегчало? – ласковенько так спросил Шамаш, вытряхнул страдальца из его робы и принялся вытирать ею обильные и зловонные следы. – Э, брат, да у тебя губа-то не дура. Ну что, пойдешь ко мне вторым пилотом? Если нет, то блевать вначале будешь желчью, потом кровью. Затем – срать костями. Ну как, пойдешь? Что, с радостью? Вот и паинька, молодец, хороший мальчик. А ну давай шмелем на место, и не дай бог, если какая лажа случится. Педерастом сделаю, гнойным, лагерным. Очко порву на менецский крест. Давно хочу, ох давно… А ну давай вошкайся, шевели грудями, прокладывай мастер-курс к Ориону Проксимы. Давай, давай, давай. Там самые удобные для нас Ворота в Канал.

Наконец свершилось, великий блатной исход вступил в свой эндшпиль. Все – уркаганы, блатари, нормальные мужики и правильные придурки с бабами и короедами – собрались на стадионе. Впрочем, не они одни. На трибунах стадиона против огромной эстрады сладчайше почивали путешествующие массы – вповалку, дружно и в полном объеме. Парсукал со товарищи точно рассчитали момент – отказаться поглазеть на солирующую поп-мадонну, судя по всему, не захотел никто.

– Ну, фарт. Ну, мазево, – радовались пришедшие, оглядывались на спящих, цокали языками и восторженно повторяли: – Ну, бля, лафа.

Глаза их посматривали на перстни и браслеты, на щерящиеся рты, отливающие драгметаллами, на лакомые бедра почивающей поп-звезды. – Ща, милая, тебе будет поп-концерт. У нас небось вхолостую не залежишься…

Настроение в народе было самым положительным, при виде Ана, взбирающегося на эстраду, все сразу замолчали, вытянулись, забыли про гоп-стоп и закивали с уважением и с умилением во взорах.

– А ну, сука, бля, закройте-ка пасть. Утес вещать будет. Давай, утес, вещай.

– Значит, так, братва, слухай сюда. – Ан был деловит, сосредоточен и краток. – Разбредайтесь по хатам, занимайте плацкарты, грейте шконки. С понтом не базлать, пакши не распускать, инженерию не мацать, потерпевших не шмонать. Чтобы никакого там хипеша в натуре – нам с Шамашем думу думать надо. Все, я сказал. Организационный сходняк назначаю на завтра.