– Ну вот и хорошо, вот и отлично, – сменил ярость на милость Ан, – тогда послушайте сюда. План по ханумаку увеличивается на треть, по тринопле – на четверть, по карпу Ре – наполовину. Планетоиды должны взлететь через неделю, нормы выработки драгметаллов будут откорректированы чуть позже. Само собой, в сторону увеличения. Все, я сказал.
– Отец, о отец! – запечалился Энки. – Но вы же даете нереальные планы!
– Да ладно тебе, – подбодрил его Ан. – Скоро у тебя будет свежий контингент. Очень, очень скоро. – Он с юмором кивнул, ухмыльнулся Энки и строго посмотрел на Мочегона и Красноглаза. – Значит, так. Летуна этого Зу в шахту, но не в пахоту – или в бригадиры, или в машинисты, или в десятники. А вот зазнобу его, забаву с буферами, – на гной, на самый нижний уровень, уборщицей бараков. Вот уж будет избалована-то мужским вниманием, теплом и лаской, на сотню хватит. Что это ты, дочь моя, так поскучнела, нахмурилась, сбледнула с лица? Может, не нравится чего, так скажи. Что? Все нравится? Все славно? Все отлично? Ну так я очень рад, что у тебя в душе гармония. Крепи ее, лелей и будь хорошей девочкой. – Ан улыбнулся, но как-то жутко, мгновение помолчал и сделал быстрый знак Энлилю, пренебрежительный и резкий: – Давай-ка сбегай, покличь братву. – А когда народ собрался, указал на Нинурту: – Запомите все, его кликуха теперь Пабилсаг[200], по званию он Полный орел и приходится мне приемным внуком, а тебе, – он строго посмотрел на Энлиля, – соответственно, приемным сыном. Понял?
– Да, отец, – пришел в ужас Энлиль, скис и выдавил подобие улыбки, Нинурта же стоял по стойке смирно и молча жрал глазами Ана – он, видимо, еще не осознал до конца, что же все-таки случилось.
– Вольно, дружок, вольно, – по-доброму скомандовал ему Ан. – Отдаю тебе Ларак, владей. Выбери бабу по концу, становись на хозяйство, матерей. В добрый час и путь. – Он хлопнул Нинурту по плечу, крепко заключил в объятия, трудно оторвался, смахнул слезу и быстро повернулся к Шамашу: – Челнок с пилотом давай. Что-то я сегодня устал.
Какие проблемы – еще и полдник не наступил, как Ан со свитой уже летел в планетоиде. Вмазавшийся Красноглаз дрых, Гиззида и Таммуз бдели, какой-то незнакомый, из молодых, орел сноровисто держал верный курс. Ан щурился в иллюминатор, думал, с уханьем зевал, добро, прочувствованно вспоминал Нинурту и с огорчением – свою родню. Да, похоже, не доработал он с детьми-то, не доглядел, дал промашку, роковую осечку, фатальную ошибку, обмишурился, прокололся, попал впросак, пустил дело на самотек, изрядно вляпался. Вырастил не пойми кого. Впрочем, что тут понимать – ни усердия, ни трудолюбия, ни привязанности, ни любви, ни сердечности, ни отзывчивости, ни уважения к старшим. М-да. А ведь сам-то он всегда вроде бы был хорошим сыном – нежно любил мать, слушался отца. Пока не началась война с этими гнидами из Плеяд и выстрел плазменного орудия не сделал его сиротой.
«Господи, сколько же лет прошло с той поры». Ан тяжело вздохнул, напрягся в кресле, с хрустом, до боли сжал пудовые кулаки, а память-сука словно ждала момент – живо перенесла его в далекое прошлое. Он услышал голос матушки, напоминающий колокольчик, увидел отца, белокурого великана, почувствовал запах его плаща, шлема, краг, полковничьего бронепанциря, ощутил тяжесть боевого эманатора[201] с отполированными до блеска рукоятями. Неужели это было когда-то?
В общем, когда Ан прибыл на звездолет, настроение у него, мягко говоря, было не очень. Хотелось мирно, в одиночку вмазаться, а потом по-тихому залечь, так чтобы никаких, к чертям собачьим, сновидений. Однако сразу не получилось, тем паче тихо, мирно и в одиночку.
– Учитель, я понимаю, вы устали, – с видом, не обещающим ничего хорошего, мрачно подошел к нему Тот. – Однако дело спешное, важное и не терпит отлагательств. Меня терзают смутные сомнения. В общем, нас держат за фраеров. Вот, прошу вас, взгляните. – И он протянул Ану вычислитель, на экране коего во всей своей гнусной неприглядности находился математический расклад, не внушающий оптимизма. Дебет не сходился с кредитом – часть товара уходила налево.
– Так. – Ан нахмурился, пожевал губу, мощно почесал затылок под капюшоном. – Да, держат за лохов. И кто же? Гм… Уж не тот ли, кто у нас ведет учет? – и, не дождавшись очевидного ответа, отдал приказ Таммузу и Гиззиде: – А ну-ка Парсукала сюда, такую мать, живо! Живьем.
Ладно, в темпе вальса притащили Парсукала – в целости вроде бы, в сохранности, однако полумертвого от страха. Не желающего ни за какие коврижки расставаться со своей драгоценной жизнью. Ага, значит, теперь-то у него точно есть чего терять.
– Ну что, сам все расскажешь или со скандалом? – ласково спросил его Ан и дал полюбоваться на экран вычислителя. – Кто с тобой работает? Сяма? Исимуд? Кайм? Кто?
– Сяма, – сразу все понял Парсукал. – Кайм в половинной доле. Исимуд не при делах. Утес, будьте же так милосердны, простите гада, извините, возьмите на поруки. Черт, вернее, хербей попутал. Не надо меня в конвертер, утес, не надо, я все отдам. Отдам и искуплю.
Судя по интонации и по экспрессии, все отдавать он не собирался.
– Свинья ты поганая, гнида. Как есть рукожоп поганый. – Ан, чтобы не пачкать рук, двинул Парсукала ногой, сплюнул, подождал, пока тот с хрипом восстановит дыхание, снова приложился, опять взял паузу и демонстративно позвонил Энки: – Это я, слушай сюда. Завтра первым же челноком к тебе закинут рукожопа одного. Так вот, на гной его, в шахту, в шоры, на самый нижний уровень. Я проверю. Понял? Ну вот и хорошо. – Хмыкнув, Ан отключился, мстительно кивнул и снова позвонил, на этот раз Шамашу: – Привет, кореш, давненько не виделись. Специально для тебя – дружок твой лепший прокололся. Ну да, Парсукал. Завтра будет откантован в шахту. Что, заглянешь? Непременно? Поможешь ему перевоспитываться? Встать на путь истинный? Всеми четырьмя костями? Давай, давай, педерастов лагерных лишних не бывает, ануннаки в шахте тебе спасибо скажут. Ну все, корешок, покеда, не кашляй. – Он мрачно убрал гиперфон, сплюнул по-уркагански сквозь зубы и добро посмотрел на Парсукала. – Любят тебя, маленький, помнят и ждут. Не откроешь сей же час номер своего счета, девиз и пароль – не дождутся. Пойдешь на протоплазму. Вернее, побежишь. Ну?
– Не надо, утес, на протоплазму, не надо, – пустил немедленно слезу Парсукал. – Все скажу, ничего не утаю. И номер счета, и девиз, и пароль, пропади оно все трижды пропадом.
Вот ведь тварь позорная, знает отлично, что его ждет, а все одно – жить. Пусть пидором, ничтожеством, навозным червяком – но жрать, дышать, ползать, смердеть и испражняться. Упиваться самим фактом своего существования. Ну и мразь…
– Займитесь-ка, коллега. – Ан требовательно взглянул на Тота, коротко зевнул и сделал знак рукой Гиззиду и Таммазу: – Останетесь здесь, дождетесь финиша. А потом запрете гада в «темную». Пусть постоит там до утра, подумает о смысле жизни. В особенности половой.
«Темная» это и есть «темная», непроницаемая для света камера, напоминающая размерами гроб. Массивный, бетониевый, поставленный на попа. Парализующий волю и заглушающий крики. Один в один как тот, на проклятой Нибиру.
– Все будет сделано, учитель, – отозвался Тот, Гиззида и Таммуз кивнули, и Ан, испытывая потерянность в душе, двинулся к себе наверх, в негу и комфорт апартаментов. Однако не к наследникам, не к бабам, не в семейное тепло – нет, что-то не хотелось ему нынче ануннакского общения, – отправился в свой личный холостяцкий кабинет, где его дожидался дружок – огромный, по пояс, альдебаранский муркот, привезенный в подарок Исимудом. Да, да, не друг, всего-то приятель – гордый, сильный, независимый зверь, гуляющий сам по себе. У Ана он гулял без ошейника и цепи – признавал авторитет хозяина. Такого же, по сути, как и он сам, свирепого и кровожадного хищника.
– Ну, зверюга, привет, – потрепал его по загривку Ан, увернулся от шершавого языка, почесал под саблезубой мордой. – Что, тошно тебе небось? Звереешь? Ничего, крепись, мы тебе скоро бабу привезем. Дядька Исимуд обещался. Красавицу, с усами и хвостом. Будешь улучшать породу.
