Животное не было слишком толстым, всего 30 сантиметров, вероятно, оттого, что уже долгое время обходилось без пищи. Фосетт также утверждает, что от змея исходила сильная вонь и что когда он захотел отсечь от его тела кусок в качестве охотничьего трофея, то выяснилось, что животное еще не умерло окончательно, начало вновь биться, и это заставило исследователя отказаться от своего намерения.

Зона обитания гигантского змея, возможно, не ограничивается одной Южной Америкой, хотя именно там попадались самые крупные экземпляры. Однако и из Африки, а в меньшем количестве из некоторых регионов Азии, таких, как Тайланд, Индия и Бангладеш, поступали сообщения о встречах с необычными по размерам гадами. Исторические хроники свидетельствуют, что в III веке до нашей эры одно такое животное доставили в Александрию царю Птолемею II и что длина этого змея насчитывала 30 локтей (15 метров). Это самый крупный экземпляр из пойманных в Африке, после питона, отловленного на Береге Слоновой Кости: тот достигал 9,81 метра и вполне подтверждал, что вера большинства африканских народов в огромных змей имеет под собой основания.

В 1959 году было добыто одно неоспоримое доказательство существования чудовищных гадов: аэрофотоснимок, сделанный экипажем одного военного вертолета. Вертолет нес патрульную службу в небе над областью Катанга, входившей тогда в Бельгийское Конго, и все случилось почти сразу после взлета с базы в Камине. Когда вертолет пролетел километров сто, полковник Гейсеб с удивлением заметил, что внизу движется гигантский змей, которого он поначалу принял за ствол дерева. Он немедленно окликнул пилота, полковника Реми ван Льерде, и они решили спуститься до высоты 40 метров. Тогда-то двое военных, вместе с остальными членами экипажа, парашютистом Дебефом и помощником механика Киндтом, на протяжении нескольких минут могли наблюдать передвижение животного в кустах и даже видеть, как оно, угрожая, поднимало свою ужасную голову к вертолету, который ревом двигателей нарушал покой леса. Военные подсчитали, что змей, кожа которого была зеленого и розоватого цветов на спине и беловатая на брюхе, достигал 14 метров, будучи толщиной с человека. Треугольная и широкая голова (примерно 80 сантиметров) имела сильные и острые зубы, сравнимые по размерам с лошадиными. Все говорило за то, что гад мог запросто сожрать человека. Помощник механика смог запечатлеть монстра фотокамерой и получить снимок прекрасного качества, который, после подробного изучения, подтвердил, что размеры чудовища были именно такими, какие называли члены летного экипажа. Эта фотография и свидетельства бельгийских военных являются самыми твердыми доказательствами существования змеев гораздо большей величины, чем считалось возможным прежде.

Может быть, они всего лишь экземпляры-переростки известных видов, но не исключена возможность, что речь идет о выживших представителях гигантских видов, считавшихся вымершими, таких, как гигантофис, который жил в среднем эоцене 40 миллионов лет назад и чьи окаменевшие останки, встречающиеся в Египте, достигают 16—20 метров в длину. Как бы то ни было, загадка гигантских змей, обитающих в густых тропических лесах, остается нерешенной до сих пор, и одно упоминание о них вызывает панику у местных жителей.

Современники писали: «То утро выдалось в Амстердаме туманным, и густая белая пелена плотно закрыла все вольеры и дорожки между ними. Старый служитель пришел, как всегда, на полчаса раньше. Нарезал веток, достал из погреба фрукты и мясо, мелко нарубил его и пошел кормить животных. За туманом не было видно даже решеток.

Старик торопился, до открытия зоопарка оставался час, ему не хотелось кормить зверей при посторонних. В вольерах с копытными было тихо. Старик отпер калитку и тут же споткнулся. На кирпичном полу лежала квагга. Последняя из всех, существовавших когда-либо в природе».

Это было 12 августа 1883 года. А за столетие до этого…

За столетие до печального события в Амстердамском зоопарке, потрясшего натуралистов, на необозримых просторах южноафриканских саванн паслись бесчисленные стада копытных. Загадочная Африка еще только-только приоткрывала перед любопытствующей Европой завесу над своими тайнами. Еще существовали в природе голубая антилопа, бурчеллова зебра и странствующий голубь. Но уже не было на Земле стеллеровой коровы, дронта и тура.

Большинство европейцев знакомились с африканской природой по книгам, в которых так и не был дан ответ на вопрос, что такое камелопардус, удивительный метис верблюда и леопарда, или единорог, у которого, правда, иногда встречается два или даже три рога, или водяная лошадь… Эра жирафы, носорога и гиппопотама придет позже, в конце XVIII — начале XIX века, когда в дебри Южной Африки проникнут первые смельчаки путешественники и привезут домой удивительные, невероятные рассказы о миллионных стадах антилоп, громадных слонах, львах и гориллах. И о кваггах.

В 1777 году, заручившись поддержкой Парижского зоологического общества, в Южную Африку отправился Франсуа Левайян, смелый и образованный молодой человек. Три года колесил он по Капской провинции, пересекал реки, терялся в саваннах и джунглях. Левайяна манили сюда рассказы двух сподвижников знаменитого капитана Джеймса Кука — англичанина Уильяма Андерсона и шведа Андреев Спармана, потрясенных природой этих мест.

Левайян написал пять томов захватывающих рассказов о своих приключениях. Кто знает, может быть, именно они вдохновили Майн Рида на южноафриканскую трилогию?

Так или иначе, Левайян был первым, кто привез в Европу реалистичные рисунки львов, гепардов, гиен. Он первым описал схватку птицы-секретарь с ядовитой змеей, поведал о виверрах и земляном волке. Первым доставил европейским ученым шкуру и кости жирафы, таинственного камелопардуса. Их выставили в естественно-научном музее в Париже, их изучал сам Жан Батист Ламарк.

Левайян рассказал и о квагге. Тогда еще громадные стада этих замечательных животных жили в междуречье Оранжевой и Вааля.

«Есть три вида диких ослов в Южной Африке — зебра, квагга и собственно дикий осел без полос. На Капе квагга известна под названием дикая лошадь…» Простим Левайяну неточности в определении родственных связей между южноафриканскими непарнокопытными. В его времена стройной научной системы их классификации еще не было создано. «Несомненно, зебра и квагга — два разных вида, и они никогда не пасутся вместе, а смешиваются в стадах с антилопами». Далее Левайян совершенно справедливо отмечает: «Считали, что квагга — результат смешения зебры с дикой лошадью. Но это говорили люди, которые не были в Африке. Здесь нет собственно диких лошадей». Путешественник был прав, утверждая, что квагга — самостоятельный вид. Да и кто до него в Европе мог свободно рассуждать о квагге, ни разу не наблюдая ее в природе? «Квагга намного мельче зебры. Это красивое грациозное животное», — писал Левайян.

Буры, потомки голландских переселенцев, пришедшие в эти края задолго до поездки Левайяна, все, как один, думали иначе. Именно им мир «обязан» безвозвратной потерей квагги и других видов животных. Вся беда квагги состояла в том, что ее кожа годилась для изготовления бурдюков, в которых хранили зерно хозяйственные буры. От ее мяса они тоже не отказывались. Квагг отстреливали тысячами. Иногда животных гнали к пропасти. Сотни полосатых лошадей разбивались о камни.

В 1810—1815 годах по следам Левайяна прошел известный английский натуралист Бурчелл. Он снова привез в Европу сведения о южноафриканских животных. Среди них и о квагге. Но сведения эти были уже тревожными. «Утром наши охотники убили кваггу и съели ее». Такие записи часто встречаются на страницах книги.

А вот так описывает Бурчелл охоту на кваггу местных жителей Намакваленда. Африканцы брали у природы ровно столько, сколько им было нужно для пропитания племени — ни больше ни меньше. И это нисколько не влияло на поголовье животных. «Было вырыто множество ям, — пишет Бурчелл, — пространство между ними защищено линией толстых бревен, поставленных весьма часто, чтобы ни антилопы, ни дикие лошади не могли разрушить этой преграды. Линия тянулась на милю или две. В некоторых местах столбов не было, и тут находились глубокие ямы, мастерски прикрытые ветвями и травой. Когда животное попадало в такую яму, — заключает наблюдатель, — оно не могло пошевелить ни головой, ни ногами: ямы сужались книзу».