Дворецки все это не нравилось, но в конце концов он был лишь наемным работником, хоть Артемис и не стал напоминать ему об этом.

— Я должен идти, Дворецки, — сказал он твердым тоном. — Собственный мозг поедает меня живьем. Думаю, основная проблема — чувство вины. Надо сделать все возможное, лишь бы искупить вину.

— И? — спросил Дворецки, ничуть не убежденный его словами.

Артемис вытянул вперед руки, чтобы Жеребкинс надел на них рукава костюма.

— И я не позволю, чтобы какой-то осел взял надо мной верх.

— Осел? — обиженно переспросил Жеребкинс. — У меня, между прочим, любимый дядюшка — осел!

На самом деле скафандр состоял из двух костюмов. Внутренний слой представлял собой сплошную мембрану со встроенной сетью жизнеобеспечения, а наружной оболочкой являлись доспехи с изменчивой поверхностью, поглощавшей давление воды и использовавшей его для приведения в действие сервомеханизмов. Очень умная конструкция, как и все разработанные в лабораториях Кобой.

— Кобой… — пробормотал Артемис, когда ему на глаза попался логотип компании. Даже человек, не одержимый предзнаменованиями, немного расстроился бы, увидев имя своего заклятого врага на костюме, призванном спасти ему жизнь. — Не очень-то окрыляет.

— Ну, ты ведь не летать собрался, — сказал Жеребкинс, опуская прозрачный щиток шлема.

— Подозреваю, вы оба только что грандиозно пошутили, — заметил Мульч. Он опять что-то жевал — остальные предпочли не задумываться о том, что, именно и где он это взял. — Но только подозреваю, потому что у меня от ваших шуточек уже распрямилась та извилина, что отвечает за чувство юмора.

Поскольку Мульч вставлял подобные замечания практически постоянно, остальные к этому времени уже стали относиться к ним как к бессмысленному звуковому фону.

Жеребкинс закрепил свой телефон на омнидатчике в передней части шлема.

— Вот теперь, чтобы сорвать его с места, понадобится, чтобы тебя кит хвостом ударил. Телефон выдержит любую глубину или любое давление, кроме того, способен воспринимать речевые колебания и преобразовывать их в звуковые волны. Только постарайся правильно произносить слова.

— Держись ближе к скале. — Дворецки даже сжал ладонями шлем, чтобы убедиться, что Артемис его слушает. — И при первых же признаках опасности приказ тащить тебя обратно отдаю я, а не ты. Ты понимаешь меня, Артемис?

Юноша кивнул. Скафандр соединялся с площадкой на корпусе корабля электромагнитным лучом высокой интенсивности, призванным в случае опасности обеспечить мгновенную эвакуацию.

— Просто быстро сними на телефон Жеребкинса место крушения и сразу же возвращайся. У тебя всего десять минут, затем придется изобретать что-нибудь другое. Понятно?

Артемис еще раз кивнул, хотя, похоже, совсем не слушал Дворецки, думая о чем-то своем.

Гигант щелкнул пальцами.

— Артемис, сосредоточься! Еще будет достаточно времени заняться твоим атлантическим синдромом. А сейчас за этой дверью находится одна из Атлантических впадин, и над нами шесть миль воды. Нужно постоянно быть начеку, если хочешь остаться в живых. — Он повернулся к Элфи: — Все бесполезно. Я отменяю операцию.

Элфи, крепко сжав губы, покачала головой.

— Военно-морской устав, Дворецки. Ты на борту моего корабля, а значит, выполняешь мои приказы.

— Насколько помнится, привел корабль я.

— Да, спасибо, что привел мой корабль.

Артемис воспользовался их перепалкой и подобрался ближе к кормовому воздушному шлюзу, куда Дворецки за ним последовать не мог.

— Десять минут, старый друг, — произнес он механическим из-за динамиков шлема голосом. — Потом тащи меня обратно.

Дворецки вдруг подумал о том, что бы сказала Ангелина Фаул, если бы узнала об этой выходке сына.

— Артемис, подожди. Должен быть другой способ, но его возражения отскочили от плексигласа, когда отделяющая воздушный шлюз переборка опустилась вниз со звуком перекатывающихся по дну банки шариков от подшипника.

— Не нравится мне этот подшипниковый звук, — сказал Мульч. — Не очень-то он водонепроницаемый.

Никто не стал спорить. Все поняли, что он имел в виду.

У Артемиса, стоило ему оказаться за переборкой, возникли собственные дурные предчувствия. Только теперь он заметил название, данное кораблю наемниками и написанное на наружной двери якобы кровью, чего быть никак не могло, иначе ее давно смыло бы.

«Вероятно, какой-то раствор на латексной основе», — подумал Артемис, но не основа использованной наемниками краски обеспокоила его, а само название «Грабитель», написанное, разумеется, на гномьем языке. Глагол «грабить» звучал как «ччутеречот», а суффикс «ель», превращающий глагол в существительное, звучал как «ире», подразумевая происхождение одного слова от другого. Если отбросить грамматику, слово «грабитель» произносилось на гномьем примерно как «четыречетыре».

«Четыре, четыре, — подумал Артемис, и лицо его под шлемом побледнело. — Смерть, смерть».

Едва он успел это подумать, как дверь шлюза поднялась, издав еще более громкий подшипниковый звук, и океан втянул его в свои темно-синие глубины.

«Не торопись, — приказал себе Артемис, когда наружная оболочка скафандра завибрировала и включила светящиеся диски на висках, кончиках пальцев и коленях. — Не считай, не систематизируй, делай все, как советовал Дворецки, и сосредоточься».

Ощущения от окружающей среды не изменились, хотя он знал, что находится под водой. Тело не испытывало ожидаемого сопротивления со стороны океана, моторные навыки не притупились, Артемис сохранил способность двигаться с привычной плавностью, хотя Дворецки его движения никогда бы плавными не назвал.

Все бы ничего, но гигантский кальмар, на чью территорию вторгся Фаул-младший, схватил незваного светящегося гостя толстыми щупальцами и потащил в свое логово.

«А, мифический гигантский спрут, Genus Architeuthis, — подумал Артемис со странной невозмутимостью перед лицом катастрофы, заслуживающей самого серьезного беспокойства. — Не такой уж он и мифический, как видно».

 Финт Крут познакомился с Леонорой Карсби на далеком гавайском островке Лехуа летом одна тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Леонора оказалась там в результате аварийной посадки — на своем «локхид-электра» она приземлилась на северном склоне образующего островок вулканического хребта и скатилась в естественный канал странной формы, который был известен под названием Замочная Скважина и пересекал этот клочок суши от края и до края. Финт же оказался там потому, что на этом необитаемом островке располагалась его зимняя резиденция, где он любил пить вино и слушать джаз, планируя очередной разбой.

Они были очень разными, но знакомство в экстремальной ситуации нередко заставляет сердца биться чаще и создает правдоподобную иллюзию любви с первого взгляда.

Леонора Карсби являлась не только богатой наследницей с Манхеттена, но и членом-учредителем организации женщин-пилотов «Девяносто девять», первым президентом которой была Амелия Эрхарт. [16]Когда Эрхарт пропала без вести в Тихом океане, Леонора Карсби дала клятву завершить полет, начатый ее героической подругой.

В апреле одна тысяча девятьсот тридцать восьмого года она вылетела из Калифорнии со штурманом и увеличенными топливными баками. Шесть недель спустя Леонора Карсби прибыла в Замочную Скважину без того и другого, потеряв их на безжалостном серповидном хребте Лехуа. Сама она выжила чудом, защищенная только каплевидным фонарем кабины «локхида».

Юникс во время ежедневного обхода островка обнаружил богатую наследницу распростертой на плоском камне у самой кромки воды. Состояние ее оставляло желать лучшего: обезвоживание, сложный перелом ноги, горячка… Словом, девушка была при смерти.