Зоя пыталась её успокоить, не понимая, что всё-таки произошло.

Григорий Филиппович выходил из дома с тяжёлым сердцем. Последнее время молчаливость стала его верным спутником. Всё покатилось кубарем, как только Зоя сказала, что Макару грозит опасность. Пришлось идти с поклоном к начальнику, объяснять, просить помощи, отпрашиваться.

А как только получилось отвезти сына в безопасное место и вернуться домой, как Григорий стал замечать за собой слежку. Следили, видимо, хорошо обученные этому делу, так как лица были разными, но одно из них попалось на глаза дважды с разницей в неделю.

Поначалу Григорий Филиппович успокаивал себя тем, что это от переживаний, и преследовать его некому и незачем.

«Ну, подумаешь, спрятал сына, отвёз в другой город, дело замяли, я никому не переходил дорогу», – размышлял Григорий. Потом стал пристальнее присматриваться ко всем окружающим.

Вроде всё хорошо было, все знакомые. По поводу незнакомцев ходил даже в кадры, узнавал, есть ли новички. Но там обещали проверить незаконное проникновение неизвестных лиц на территорию охраняемого объекта.

При этом никто ничего не проверял, а слежка продолжалась. Григорий из-за этого боялся даже к Прохору подойти, чтобы лишний раз не подставлять друга и не давать повода тем, кто за ним следит. Закралось у него сомнение, что это всё из-за деятельности Макара.

Несколько дней Григорий готовил речь о том, что вынужден оставить работу по семейным обстоятельствам. Хотя твёрдо знал, что Парамонов не отпустит. Но нужно было попробовать.

После долгих дум, как жить дальше, Григорий, не обсуждая с женой свой план, решил вернуться в Саратов. Уж больно противна стала и работа, и окружение, и запятнанная репутация. Но, как назло, Евдокия слегла. Врач давал неутешительные прогнозы.

Не сказал об этом Григорий Филиппович жене. Думал, что доктор может ошибаться, и бабу лишний раз тревожить незачем. Сошлись с доктором на том, что полежит Евдокия немного, отдохнёт и дальше видно будет. А все эти мази Григорий попросил прописать как бы для лечебного эффекта, чтобы не нервничала жена, а надеялась на выздоровление.

Врач, конечно, не сразу согласился. А потом закивал головой и произнёс:

– Вы правы, Григорий Филиппович! Скажете сейчас – может быть хуже, а немного понаблюдать, так от этого только польза. Вот полежит она недельку, вторую и уже как бы свыкнется с мыслью, а потом и сказать. Я и сам не люблю бросаться словами, всякое бывает. По-разному все слушают.

Однажды кинулся на меня один, представляете? – доктор весело рассмеялся и продолжил: – Лежит, значит, дед на лавке. Меня вызвали к нему, тяжёлая кочерга ему на ноги упала, встать не может. Пальцы сломаны. Так я и говорю: «Дедушка, вам ходить нельзя, полежите немного, косточки срастутся, чай не молодой». А дед как вскочит с лавки, да на пятках ко мне подбежал и давай за плечи трясти и орёт, значит: «Ты, чего, ведьмак сюда пришёл? Кто тебя звал?»

«Так супруга ваша побеспокоилась, записку мне передала», – ответил я, пытаясь освободиться.

А дед как заорёт ещё громче: «Чай не молодой, чай не молодой! Не смей такими словами бросаться. Я ещё вас молодых всех обойду, вон все вокруг кричали: «Всё, остановился наконец-то на детях, похоронил жену, измучил её совсем. Это где ж так видано, чтобы баба через раз двойню рожала?»

Да докричались! Щас им, спрашивать я ещё буду у них, как мне с бабой быть. Так я и женился ещё, вон Оленька моя тоже богатыря ждёт. А ты мне тут печать ставишь, что я старый. Забирай свой чумадан и вон из моего дома. Доживёшь до моих лет, придёшь и поговорим».

Из-за ширмочки, разделяющей комнату на две половины, выглянула ну совсем девчонка с огромным животом. Я-то подумал, внучка, может, или правнучка. А это вон как получилось – жена.

А живот-то у неё был огромный. Видать, тоже двойня. Вот такой дед мне попадался.

Врач так заливисто смеялся, что и Григорий поначалу заулыбался, а потом стиснул зубы.

«Чему радоваться, если Дуся теперь лежачая, – думал он про себя. – Ох, натерпелась моя баба со мной. И чего, дура, пошла за меня. Прицепилась как к чертяке за хвост и осталась. Хорошо, что хоть детей воспитала, и на этом спасибо. А так-то скучаю я по Вальке, вот та, баба как баба, хохотушка, каких свет не видывал. Но замуж не захотела, детей испугалась. А Евдокия даже слова не сказала. Ну дети и дети, не их же ублажать ночами».

За своими думами Григорий не заметил, как врач ушёл. А Григорий вдруг вспомнил, как втайне от Марии к Вальке бегал, а потом втайне от Евдокии. И стало ему не по себе. Перекрестился, молитву прочитал, а потом сказал вполголоса:

– Молись, не молись, небесный суд решит. Бабы подтолкнули меня к прелюбодеянию, уж больно хороши. А мне теперь отдуваться на том свете за это. Эх…

И Григорий стал думать, как бы бросить всё и уехать. И Макар будет рядом, и место роднее, чем Ростов. А может, и Дуся излечится на родной земле, да и Валентина вдруг не позабыла Грошеньку своего. Так шутливо любовница называла его за то, что иногда Григорий отдавал ей почти половину жалования. Валенька именовала деньги грошами, и поэтому Григорий превратился в Грошеньку.

Позавчера посреди рабочего дня к нему подошли двое. За ними по пятам шёл взволнованный Парамонов.

Один из незнакомцев представился:

– Здравствуйте, я Герман Боровски, начальник сыска по деятельности революционеров.

Нам нужно заключить вас под стражу для допроса по очень важному делу.

Григорий разнервничался так сильно, что не сразу сообразил. За спиной говорящего стоял не менее взволнованный Парамонов.

Но, – произнёс Герман Боровски, – благодаря вашему начальству и вашей ответственной деятельности, не будем вести вас под конвоем. Только учтите, Григорий Филиппович, любой шаг или попытка к бегству расценивается как неповиновение, и охрана может применить оружие. Благодарите бога за то, что ваш Парамонов – святой человек.

Он за годы своей работы стольких олухов со дна достал. И ведь не всегда получалось. Бывает, защищает человека, а тому это не нужно. А Парамонов им и зарплату, и место для житья. Ан нет, потом приходят за помощью хмельные. А коли пришёл второй раз, то милости не жди. Они окольными путями пытаются подключить брата-свата, все идут к Парамонову, как к благодетелю. Но у него свои методы по борьбе с такими.

Так что не нервничайте, Григорий Филиппович. Отпустим вас, как пить дать. Второй незнакомец наконец-то получил возможность высказаться:

– Ну посидеть немного придётся без семьи, чем сговорчивее будет главный мельник, тем быстрее вернётся домой.

– Вы готовы? – проговорил Герман.

Григорий кивнул.

Незнакомцы отошли подальше. Отец Зои сложил всё необходимое в сумку и побрёл к выходу. Следователи уже сидели в машине, а вместе с ними и Парамонов.

Допрос начали. Как и предполагал Григорий, дело полностью касалось Макара. У полиции был расчёт на то, что слежка за отцом главного председателя запрещённой ячейки Макара, внесёт определённую ясность в то, куда подевался сам виновник сего процесса. Но по глазам и кивкам Парамонова, Григорий понял, что лучше молчать и молчал.

Не вымолвил ни слова. А после допроса его оставили в подвальном помещении до завтра. Григорий даже не смог предупредить жену. Всё случилось так спонтанно, что он не ожидал такого поворота.

Первый раз был в заточении. Бросили ему одеяло. Пол был холодным. Григорий закутался в одеяло, а потом сон сморил его. В этом коконе и проспал до утра.

Наутро Григория Филипповича опять повели на допрос. Кроме начальника сыска в кабинете никого не было.

– Ну что, – начал разговор Герман, – испугался? Сознаваться будем?

Григорий заметил, что сегодня следователь говорил другим голосом, более спокойным. Удивился и тому, как Боровски перешёл на «ты», вроде как и не близкие, а такую вольность себе позволил.

– Не в чем мне сознаваться, – ответил Григорий. – Я всю жизнь был честен. Если нужно признаться в том, чего я не делал, то не буду. Если моё признание спасёт сына, то пишите, что создание ячейки на моей совести. На этом и сойдёмся.