— И что они предпринимают?

— Я не знаю. Они отстранили от дела и Пойтраса, и меня. Сказали только, что они могут прийти, чтобы поговорить с тобой.

— Когда?

— Позднее.

Она спокойно посмотрела на меня.

— Но что они собираются делать по поводу… по поводу…

Она махнула рукой.

— Сегодня утром я разговаривал с Джо по телефону. Он говорил тебе о том, что произошло, когда я был в полиции?

Она покачала головой, и я ей все рассказал. Когда я закончил, она спросила, могу ли я принести ей стакан воды. Когда я вернулся, она выглядела точно так же, как до моего ухода, словно мысль о том, что полиция может поддаваться политическому давлению, была для нее вполне естественной.

— И сержант Пойтрас согласился?

— Ему пришлось. Но ему это не нравится, и он намерен бороться. Он и его лейтенант отправились сегодня утром к начальству, чтобы выяснить, кто за всем этим стоит.

— Угу, — сказал она и залпом выпила всю воду. — Моя старшая дочь Синди меня ненавидит. Она кричит, что ее отец был несчастлив из-за того, что я плохая жена. — Она произнесла эти слова так, словно сообщала, что предпочитает коричневые туфли туфлям из цветной кордованской кожи.

— Она ошибается.

— Я пыталась быть самой лучшей женой.

— Я знаю.

— Я пыталась.

— Ты получишь страховку, — сказал я. — Не очень большую, но на первое время хватит.

Она не спросила сколько.

Я глотнул виски из бокала, который налил для Эллен.

— Послушай, я найду наркотик или выясню, куда его переправили и у кого он сейчас, и мы придумаем, как разобраться с Дюраном. Потом мы свяжемся с Пойтрасом, и все закончится.

— Но этот человек, О'Бэннон, он сказал, что тебе следует держаться подальше от Дюрана.

Я пожал плечами.

Она кивнула, отвернулась и посмотрела на книги, статуэтки, фотографии и геральдические знаки, украшавшие мои полки. Одна моя подружка, которая была превосходным плотником, сделала для меня полки из красного дерева. Место, где я смогу хранить свое барахло, сказала она. Телевизор стоял на уровне глаз, стереосистема под ним, по обе стороны располагались книги, сувениры и другие сокровища. Маска Франкенштейна из латекса была надета на голову из полистирола. Мое барахло. Из каньона доносился лай койотов, готовившихся к ночному концерту.

Я выпил еще виски, но оно показалось мне кислым. Я отнес бокал на кухню, выплеснул выпивку в раковину и вернулся в гостиную с банкой ананасового сока.

— Мистер Пайк говорит, что ты перечитываешь одни и те же книги, — сказала Эллен.

— Это правда.

Она прикоснулась к нескольким корешкам.

— Некоторые из них мне знакомы. Я читала историю короля Артура, когда училась в колледже. Мне даже довелось поработать помощником учителя. Я читала детям, когда у учителей был перерыв.

— Могу спорить, ты получала удовольствие.

— Да, — Эллен повернулась ко мне. — А мистер Пайк действительно был полицейским?

Слова Эллен произвели на меня впечатление.

— Должно быть, ты ему понравилась. Я никогда не слышал, чтобы он кому-нибудь об этом рассказывал.

— Значит, так и было.

— Да, некоторое время он работал в полиции. Пайк никогда не станет тебе лгать. Никогда не ставь под сомнение то, что он тебе скажет.

— Пайк говорит, что он профессиональный солдат.

— Он владелец оружейного магазина в Калвер-Сити. И мы на паях владеем детективным агентством. Но иногда он отправляется в такие места, как Сальвадор, Ботсвана или Судан. Так что его можно считать профессиональным солдатом.

— Он был с тобой во Вьетнаме?

— Не со мной. Он служил в морской пехоте. Мы встретились в Лос-Анджелесе после того, как уволились из армии. Пайк ездил в черно-белой машине. Я работал с Джорджем Фейдером. Мы познакомились во время одного дела. Когда Пайк ушел из полиции, я сделал ему предложение.

— Он сказал, что был не слишком хорошим полицейским.

— Да, из него не получилось полицейского, но он был выдающимся представителем этой профессии. Пайк и некоторые копы, с которыми он работал, разошлись по ряду философских позиций, если так можно выразиться. А для такого человека, как Пайк, философия — это все. Он три года служил в полиции и в течение трех лет являлся потрясающим полицейским. Даже превосходным. Просто невезучим.

— Он хорошо к тебе относится.

— Он морской пехотинец. А все морские пехотинцы в душе эльфы.

— А татуировки ему сделали во Вьетнаме?

— Да.

— За что?

— Спроси у него сама.

— Я спрашивала. Он сказал, что я не пойму.

— У Джо есть кредо, которое он не нарушает. Никогда не отступать. Это показывают стрелы у него на плечах, направленные вперед. Они не дают ему повернуть назад.

Она задумчиво посмотрела на стену.

— Это я понимаю.

Я допил ананасовый сок и раздавил банку.

— Не обращай на Джо внимания. Жизнь для него очень проста, но она не всегда такая, как ему бы хотелось. В этом и состоит одна из его проблем с другими полицейскими.

Она кивнула. Но ее лицо оставалось пустым.

— Представь себе самурая, — сказал я. — Воина, которому необходим приказ. Это Пайк.

— Стрелы.

— Да. Стрелы позволяют ему навести порядок в хаосе. Профессиональному солдату без этого нельзя.

Эллен немного подумала.

— Значит, ты тоже профессиональный солдат?

— Нет. Я частный детектив и являюсь полной противоположностью порядку.

— Пайк сказал, что как солдат ты был лучше его. Он сказал, что во время войны ты получил множество наград.

— Ха-ха, узнаю Пайка. Теперь ты видишь, что это за тип? Миллион шуток.

— Он сказал, что ты будешь все отрицать.

— Да он настоящий хохмач.

— Пайк сказал, что все стоящее в жизни он узнал от тебя.

— Переключи телевизор на одиннадцатый канал, ладно? Там сейчас пойдет «Колесо фортуны».

Эллен долго смотрела на меня и не стала переключать канал.

— Я больше не смогу быть такой, как прежде?

Я мягко посмотрел на нее.

— Не сможешь.

Она кивнула, наверное, не мне.

— Ладно, — сказала она. — Это я тоже могу понять.

Когда Пайк вернулся, он принес бутылочку «Далмейна» и шесть таблеток валиума. Мы принялись за обед, состоявший из красной фасоли, риса, маисового хлеба и свиных ножек. Эллен посмотрела в свою тарелку и сказала:

— Я никогда прежде не ела свиные ножки.

Тогда я разрезал кожу и показал, как добраться до мяса.

Она ела медленно, но справилась со всем, что Пайк положил ей на тарелку. Джо и я пили пиво, а Эллен молоко. Я обратил внимание на ряд удивительных проявлений иронии жизни, но Эллен и Джо не оценили моих усилий. Впрочем, от Пайка я ничего другого и не ждал.

Мы поели, вымыли посуду, а потом перешли в гостиную. Никто из нас не произнес и пяти слов. Я поставил пластинку «Криденс» и сходил в кладовку, откуда вернулся, надев нос Граучо Маркса.[43]

— Уместно, как и всегда, — проворчал Пайк и вышел на террасу.

Эллен улыбнулась, а потом отвела глаза. Через некоторое время я снял нос и взял «Вальдез идет».

Я уже заканчивал, когда Эллен тяжело вздохнула. Подняв голову, я посмотрел на Эллен — по ее щекам текли слезы, а глаза покраснели. Я протянул руку и коснулся ее руки. Она сжала мои пальцы и сказала:

— Что они делали, чтобы заставить его так кричать?

В комнату вошел Пайк. Я пересел поближе к Эллен и некоторое время обнимал ее за плечи, пока она не попросила две таблетки далмейна и сказала, что пойдет и ляжет. Я проводил ее и стоял рядом, пока таблетки не сделали свое дело и она не заснула. Выключив свет, я спустился вниз.

— Она мне нравится, — сказал Пайк.

— Ты сказал ей, что работал в полиции.

— Она мне очень понравилась.

Я вытащил из холодильника две банки пива, включил тихую музыку, погасил почти весь свет в доме, после чего мы вдвоем вышли на террасу. Две машины ехали по дорогам каньона на юге и на востоке, то появляясь, то исчезая между домами на холмах. Даже койоты притихли.