Ни слова в ответ. Жан Ледрю закрыл глаза, и Марианна могла бы поклясться, что из-под его ресниц выкатилась слеза.

– Но если, однако, так случилось? – настаивала кротко она. – Не считаете же вы, который служит ему с таким слепым доверием, что у него недостаточно привлекательности и обаяния, чтобы свести любую женщину с ума? Это и произошло со мною. Верьте мне или не верьте, Жан Ледрю, но я люблю Наполеона, как никто, кроме, может быть, Императрицы Жозефины, его не любил. Добавлю еще, что, если вы считаете меня на вершине счастья, вы заблуждаетесь, ибо мое теперешнее счастье отравлено. Проводимые здесь мною дни не сулят мне ничего в будущем, так как это будущее принадлежит той, что явится сюда, чтобы сочетаться с ним браком, неизвестной австриячке, которая украдет у меня, да и у вас тоже, часть его сердца! И вы не можете знать, как я страдаю от этого!

Словно ему бесконечно трудно говорить, Ледрю медленно цедил слова. Чувствовалось, что он застигнут врасплох.

– Вы любите его… до такой степени? – Затем, словно обращаясь к самому себе, он продолжал: – Конечно! Иначе быть не может! Даже если бы вы были последней из последних, вы не смогли бы избежать этого! Я знаю, что он околдовывает женщин почти так же, как подчиняет себе мужчин. Ни одной женщине до сих пор еще не удалось изменить ему. Почему вы должны были стать первой? Его нельзя не любить.

– Однако есть люди, в которых он вызывает отвращение и даже ненависть. Правда, это мужчины…

Марианна замолчала, давая возможность бретонцу разобраться в своих мыслях. Тонкая женская интуиция подсказывала ей, что она продвинулась вперед, что предубеждение мало-помалу рассеивается. Выждав немного, она коснулась горячей от лихорадки руки бретонца.

– Раз мы любим… раз мы служим одному повелителю, возможно, мы станем друзьями, Жан Ледрю?

– Друзьями? Вы и я? – сказал он медленно, словно выдавливая слова. Затем с внезапным гневом он бросил: – Нет! Это невозможно!

– Но почему?

После небольшой заминки последовал взрыв:

– Потому что вы – это вы… и между нами остается то, чего я не могу забыть! Бог свидетель, однако, что я делал все возможное для этого! Когда я поступил на военную службу, я знал, что меня пошлют в Испанию, но я был счастлив уехать туда, потому что это было далеко и я надеялся больше не думать о вас в подобной стране. Но вы не оставили меня в покое… несмотря на все пройденные дороги и битвы, несмотря на солнце и снег, на кровь и все ужасы, что мне пришлось увидеть! Вы даже не можете представить себе, что такое обледенелая сьерра, где, кажется, отсутствует всякая жизнь, где страдают от холода и голода, но где, однако, за каждой скалой, в каждой расселине скрывается смерть… и какая смерть!

Видя перед глазами недавние ужасы, Жан Ледрю забыл о присутствии Марианны. Молодая женщина затаила дыхание, затем очень тихо, чтобы резко не прервать его трагичные переживания, спросила:

– Это было… так ужасно?

– Хуже некуда!.. Туземцы – настоящие дикари! Больше, чем дикари, ибо дикарей я видел, плавая по морям; у них никогда не было такого искаженного ненавистью облика и отвратительной жестокости. Но они… эти демоны с оливковым оттенком, подвергавшие наших бедняг бесконечным мучениям, прежде чем казнить их!.. Они хуже зверей! И горе мелким отрядам, одиночкам, отставшим! Гримасничающие бандиты, зачастую возглавляемые потрясающим распятием священником, отводят их в глухие места, где подвергают чудовищным пыткам. Даже раненым нет пощады, а мертвым покоя, ибо демоны оскверняют трупы самым гнусным образом. Мы часто встречали у дороги этих растерзанных несчастных: одних – полуобгоревших, других – четвертованных, третьих – прибитых гвоздями к деревьям или подвешенных за ноги с вырванными глазами и ногтями…

Повергнутая в ужас, Марианна закрыла лицо руками.

– Ради бога… замолчите! – закричала она. – Не говорите о таких вещах.

Ее крик заставил его вздрогнуть. Он повернул голову и посмотрел на нее с большим удивлением.

– Почему? В салонах как будто рассказывают, что мы варвары, что мы сжигаем деревни, расстреливаем испанских гверильясов… но как, если ты мужчина, можно удерживать свой гнев после подобных зрелищ? Единственное желание, это хоть немного отомстить им за подобные дела, заставить их расплатиться… вот и все. – Неожиданно изменив тон, он спокойно добавил: – Бывали моменты, когда я чувствовал, что схожу с ума в этом аду… Однако мне так и не удалось забыть вас. Я даже думаю, что… да, что я был согласен со всем ради вас.

– Да, словно это была цена, которую надлежало заплатить.

Он вдруг взглянул на Марианну, и в его голубых глазах было такое простодушие, что она невольно почувствовала волнение.

– Я хорошо знаю, что мы далеки друг от друга по рождению, что вы аристократка, но на службе Императора это не имеет особого значения, потому что имеются возможности сокращать подобные дистанции. Можно встретить детей трактирщика или кузнеца, завоевавших чины, награды, титулы и женившихся на герцогинях. Тогда, отправляясь туда, я сказал себе, что забуду вас… Но на самом деле я надеялся стать кем-нибудь… кто сможет обращаться к вам на равных. Но теперь крышка… Всему крышка! Не стану же я выступать против Императора! Я даже не имею права ревновать к нему…

Словно обиженный ребенок, он отвернулся в сторону и спрятал лицо в ладонях. Расстроенная Марианна могла теперь видеть только обтянутое полотном рубашки тощее плечо и растрепанные светлые волосы.

Некоторое время она размышляла. Наивное и горестное признание бедного юноши, который пытался возненавидеть ее и только еще сильней полюбил и ради этой любви перенес столько мучений, невольно заставило болезненно сжиматься ее сердце. Она вдруг ощутила непреодолимое желание раз и навсегда покончить со всеми их недоразумениями и вновь ощутить то теплое товарищество, возникшее между ними на борту барка Блэка Фиша, когда они оба были простыми беглецами. Это и в самом деле было открытием, какое значение имели для нее те часы и что этот неотесанный, странный и простодушный юноша был для нее более дорог, чем она могла думать.

Нагнувшись к нему, она услышала бормотание:

– Я не могу бороться против моего Императора, нет!.. Единственное, что я могу сделать, это вернуться туда, когда поправлюсь. И, надеюсь, на этот раз меня прихлопнут!

Тогда, со слезами на глазах, она положила руку на его жесткие волосы и нежно погладила их.

– Жан, – прошептала она, – прошу вас, не плачьте! Я не хочу быть для вас причиной такого горя! Я не хочу видеть вас несчастным.

– Да, – сказал он из-под ее руки, – но вы ничем не можете помочь! Это не ваша вина, что я помешался на вас… а вы любите Императора… Я сам виноват, что такой невезучий.

Внезапно он открыл лицо и устремил на Марианну взгляд мокрых от слез глаз.

– По крайней мере, это правда, что вы любите его? Это не очередная ложь?

– Это действительно правда, клянусь памятью моей матери, и также правда, что мы с вами почти одинаково несчастны, так что вы будете не правы, если позавидуете мне. Я боюсь, что скоро потеряю право любить его. Поэтому я хочу, чтобы отныне мы стали друзьями: вы и я.

Поднявшись на постели, Жан сел и, взяв за руки Марианну, заставил ее придвинуться к нему. Он грустно улыбнулся, и от его гнева не осталось и следа.

– Друзьями? Вы меня жалеете, не так ли?

– Нет. Это не жалость. Это другое чувство, более глубокое и более теплое. С тех пор как мы расстались, я встречала много людей, но никто не вызывал у меня желания добиться его дружбы. Вы – да!.. Я… я думаю, что привязалась к вам.

– Несмотря на… все, что произошло между нами?

Марианна не успела ответить. Резкий голос, исходивший, казалось, из-за занавесей, буквально оглушил ее:

– Я хотел бы знать, что же произошло между вами?

Увидев появившегося Наполеона, Жан Ледрю вскрикнул от ужаса, но, странное дело, Марианна не проявила ни малейшего волнения. Быстро встав, она поправила на груди шаль и скрестила руки.