– Хотел бы я знать, не замешан ли этот дьявол Талейран[4] в истории с похищением?

Неожиданно он обернулся к ней.

– Ты знаешь, – сказал он насмешливым тоном, – что устроить сцену Императору – это государственное преступление?

– Сцену?.. Я?.. Но я…

– Если не хочешь быть наказанной, как ты этого заслуживаешь, поторопись попросить у меня прощения.

Резким движением он задернул занавески на дверцах. Но только когда губы Наполеона отыскали рот Марианны, она осознала, что он держит ее в своих объятиях.

Слегка высунув голову за кровать, Марианна разглядывала сверкающего позолоченной бронзой орла с распростертыми крыльями, который увенчивал круглый, покрытый белой эмалью герб наверху гигантского балдахина. Несмотря на треволнения этой безумной ночи, несмотря на пережитые долгие минуты любви, ей не хотелось спать. Она заснет позже, даже трудно сказать когда, но она знала твердо, что ей не найти сна в этой роскошной постели. Длинный полог из пурпурного бархата с золотым узором, крылатые Победы, чьи бронзовые ноги попирали глобусы из ляпис-лазури, возвышение, на котором стояла императорская кровать, – все это вызывало ощущение, что она лежит на троне самой Франции. Это было одновременно впечатляюще, лестно и… довольно забавно! Положив голову на плечо Марианне, Наполеон спал, умиротворенный. Свет вермелевого ночника придавал кротость его расслабившимся во сне волевым чертам, открывая в них что-то детское… Охваченная глубокой нежностью, молодая женщина не могда оторвать от него глаз. Она хотела просмаковать до последней капли это нежданное счастье.

Между кроватью и высокими окнами на большом пушистом ковре виднелись ее нетерпеливо сорванные платье и белье, его брошенная как попало одежда, которую он привык, раздеваясь, всегда оставлять в беспорядке. За окнами заканчивалась холодная ночь, слышались мерные шаги часовых, напоминавшие Марианне, что она находится в Тюильри. Но в помещениях второго этажа, которые занимал несчастный Людовик XVI, эта комната была теплой, уютной, еще хранящей звуки их поцелуев, любовных признаний, стонов наслаждения. Как он любил ее те два часа, что они здесь, с той поры, как он ввел ее через потайную дверь прямо в эти апартаменты! Казалось, он не может насытиться ею! Он заставил ее поклясться, что она никогда не расстанется с ним, что она всегда будет принадлежать ему. И когда она робко упомянула о грядущей свадьбе, о которой говорят все, он расхохотался.

– Я женюсь на брюхе! – с солдатской грубостью воскликнул он. – Мой род нуждается в наследнике, но ты – ты дашь мне все то, что никакая другая женщина не сможет мне больше дать.

Тогда перед нею раскрылось, как трудно любить Императора. Ее ревность, желание все знать о нем вызывали массу вопросов, которые она не смела задать. Как заговорить с ним о всех женщинах, чьи имена, насколько она слышала, связывали с его именем? Как заговорить с ним о польской графине, уехавшей в снега своей далекой страны, чтобы произвести на свет ребенка, зачатого им? Она догадывалась, что ему пришлось бы не по вкусу ее любопытство. Все, что было бы естественным с обычным человеком, с ним представлялось невозможным.

Словно расстроенный видением неведомой невесты, Наполеон прижал Марианну к себе. Нежно, чуть касаясь, он ласкал ее обнаженное тело, умело пробуждая в ней жажду наслаждения. И затем, когда с неистово бьющимся сердцем она забыла все, ощущая только ошеломляющий бег крови, он сплелся с нею в страстном объятии.

– Я люблю тебя и только тебя! – с силой сказал он. – И этого тебе достаточно!

– С меня достаточно, если ты и дальше будешь любить меня. Но я боюсь, что это окажется невозможным. Если я должна вернуться на свое место у мадам де Талейран…

– Невозможное – это удел боязливых и убежище малодушных! Что касается возвращения к этой старой шлюхе… У меня есть кое-что получше для тебя… моя милая, моя красавица… моя восхитительная певчая птичка!

Он больше ничего не объяснил, ибо они не могли долго противиться требовательности их плоти, и в пароксизме желания слова уже были не нужны… И теперь он уснул, он оставил ее наедине с минутами теплого счастья, которые она перебирала, как скупец свои сокровища. Она прекрасно понимала, что ей нельзя будет остаться во дворце, что необходимо сразу уехать, но она даже не задавалась вопросом, куда поедет. В этом она полагалась на него, всемогущего человека, которому она полностью отдалась. Как он решит, так и будет.

В ближней церкви часы пробили семь. С дворцовой площади доносились резкие команды, щелканье каблуков, стук копыт по брусчатке, далекий сигнал трубы. Марианна вздохнула. Сказочная ночь, начавшаяся в глубине каменоломен Шайо и капризом судьбы перенесшая ее в императорскую постель, заканчивалась.

Дверь комнаты тихо отворилась. На цыпочках вошел мужчина. Марианна живо натянула одеяло до глаз. Это был камердинер Императора, Констан, которого она уже видела тем вечером в Бютаре. В одной руке он держал зажженный канделябр, в другой – небольшое блюдо с двумя дымящимися чашками. Он поставил все на столик с выгнутыми ножками, быстро собрал разбросанную одежду и аккуратно сложил ее по принадлежности на одном из кресел. Сквозь полусомкнутые ресницы Марианна наблюдала за уверенностью его движений, их искусной легкостью. Только приведя все в порядок, он приблизился к кровати.

– Сир, – сказал он громко, – пробило семь часов. Честь имею разбудить Ваше Величество.

Словно только и ждал этого сигнала, Наполеон потянулся, сел и широко зевнул.

– Уже? – промолвил он. – Ночь была коротка, Констан. Какая погода?

– Гораздо теплее, чем вчера, сир. Идет дождь! Могу ли я спросить, как чувствует себя Его Величество?

– Чудесно! Чаю! Ну-ка, лентяйка, просыпайся!

Конец фразы явно адресовался Марианне, притворившейся спящей, чтобы скрыть свое смущение. Наполеон схватил ее за плечи, сильно встряхнул и закатал в одеяло, смеясь, как дитя.

– Ну же! Открой глаза! Кстати, ты сможешь выпить это! Каждое утро я начинаю свой день с чашки чая или апельсинового сока! Подай ей чаю, Констан.

Улыбаясь, слуга повиновался, любезно приветствуя Марианну:

– Надеюсь, мадам хорошо спала… – За что она поблагодарила его улыбкой.

Она с наслаждением окунула губы в горячий напиток, затем насмешливо заметила:

– Вот уж не думала, что у вас могут быть английские привычки, сир!

– А ты знаток их, не так ли? Да, у англичан есть чему поучиться, ты знаешь! Даже такой их враг, как я, вынужден чистосердечно признаться в этом. Что нового, Констан?

– Дама, которую Ваше Величество изволили вызвать, ожидает в приемной.

– А, прекрасно! Проводите ее в мой кабинет и попросите обождать. Я приду. Подайте мою домашнюю одежду и также найдите халат для сей юной дамы! Живо!

Когда Констан исчез, Наполеон, ничуть не смущаясь своей короткой рубахи, вскочил с постели и стянул с Марианны одеяло, полностью открыв ее.

– Дай мне еще немного посмотреть на тебя, прежде чем идти заниматься своим ремеслом! Знаешь ли ты, что из-за твоей прелести я проклинаю мой императорский титул? К несчастью, я не могу сделать тебя императрицей, но я сделаю тебя королевой, королевой красоты и таланта. Я положу к твоим ногам всю мою империю!

Он погрузил руки в укрывавшие ее пышные волосы и спрятал в них лицо. Затем он горячо обнял ее и вдруг… внезапно бросил на постель и осыпал градом простынь и покрывал.

– Спрячьтесь теперь, сирена! Даже Констан не имеет права созерцать мои сокровища.

Когда слуга вернулся, Император надел панталоны, халат из белого мольтона[5] и комнатные туфли.

– Ваше Величество не надели свой мадрас[6], – заметил Констан.

Это стоило ему мрачного взгляда хозяина, который тем не менее удостоил его ответом: