Перо Марианны в нерешительности остановилось, в то время как она на мгновение закрыла глаза. Как передать словами то ослепительное ощущение, которое она испытала, попав в сияющий светом и золотом зал? Как рассказать о поразительном букете женщин, блистающих молодостью, красотой, драгоценностями и нарядами на фоне яркой униформы военных? Там было много офицеров в великолепных костюмах, напоминавших Марианне драгуна с улицы Монтгорей. Ей показалось, что она еще слышит полный наивной гордости насмешливый голос Гракха-Ганнибала Пьоша: «Подождите, и не таких увидите!» Неужели солдаты действительно должны быть так великолепно разукрашены! Красные, синие, зеленые униформы блистали золотом! А венгерка, которую с такой непринужденностью носил на правом плече какой-то гусар! Боже всемогущий! Да она подбита соболями!
«Стоя за креслом княгини, величественной и прекрасной в усеянном звездами голубом бархате, – продолжала Марианна, – я старалась показаться смущенной провинциалкой и держать глаза опущенными. Но искушение было слишком велико! Спустя некоторое время я заметила, что гости ненадолго подходили к хозяйке дома. Они учтиво приветствовали ее и затем отходили, образуя тут и там группы беседующих, только одна полная женщина с задрапированной лимонно-желтым атласом мощной грудью и короткими пухлыми ногами расположилась рядом с г-жой де Талейран. К моему великому удивлению, эта дама просто бросилась мне на шею, когда я пришла с шарфом, и сердечно поцеловала меня. Я поняла по сделанному мне описанию, что это г-жа де Сент-Круа, и выразила полагающуюся в таком случае признательность. По-моему, эта дама осталась довольна моим поведением. Впрочем, она тут же снова занялась княгиней, и я смогла направить внимание на присутствующих.
Сидевшие недалеко от меня на небольшом канапе две женщины оживленно беседовали. Одна из них невысокого роста, стройная, смуглая, с густыми темными локонами, в черном кружевном платье на розовой подкладке, напоминавшая арабку, носила украшение из крупных рубинов, сверкавших на ее шее, в волосах и на руках в розовых перчатках. Другая – тоже брюнетка, только с воздушной прической, выдающимися скулами, черными глазами и плоским лицом монголки. В блеске ее глаз читались тонкий ум и хитрость, а от стройного, почти худого, но породистого тела веяло необычным очарованием. С варварской роскошью тяжелых золотых драгоценностей, в платье из пурпурного шелка и с замысловатым тюрбаном на голове, эта женщина напоминала языческий кумир. Во всяком случае, манеры у нее просто королевские…
Я узнала, слушая болтовню княгини с подругой, что напоминавшая арабку брюнетка была некая г-жа Жюно, герцогиня д'Абрантэ, и что чудесные рубины, украшавшие ее, «совсем недавно Жюно грабанул в Португалии…». Что касается другой – дамы с варварскими драгоценностями, то она оказалась графиней де Меттерних, чей муж, посол Австрии, вынужден был после битвы у Ваграма вернуться в Вену, оставляя свою жену чуть ли не в роли заложницы. Если верить г-же де Сент-Круа, очень шокированной этим, единственным источником дружбы, соединявшей двух дам, был только обольстительный супруг второй, для которого первая минувшим летом стала величайшей слабостью».
Марианна остановилась, подправила плохо написанное слово и вздохнула. Неужели действительно светские сплетни интересовали Фуше, который должен был знать их не хуже ее? Конечно, писать об этом было бы не так уж и скучно, если бы не клонило ко сну. Снова вздохнув, Марианна окунула перо в чернила и продолжала:
«Затем эти дамы присоединились ко «двору», собравшемуся у кресла очень красивой блондинки в сиреневом муслине, с широкой бриллиантовой диадемой в волосах: герцогини Анны Курляндской, чья младшая дочь Доротея недавно стала женой племянника князя Беневентского – графа Эдмона де Перигор. Похоже, что ни та, ни другая не питали к герцогине дружеских чувств. Очевидно, князь гораздо более чувствителен к очарованию этой иностранки, ибо он почти не отходил от нее. Что касается двух дам, они понизили голоса, и я больше ничего не смогла услышать. Мне пришлось довольствоваться пойманными на лету обрывками разговоров: Император все время сидит взаперти в Мальмезоне… Бедная Жозефина безутешна… М-м де Ремюзан утверждает, что она непрерывно проливает горючие слезы и ее страшно оставлять одну. Знаменитый кастрат Крессанттини будто бы ходит каждый вечер к Наполеону петь… Только музыка приносит успокоение Императору… Вы думаете, он женится на дочери Царя?.. Вы слышали о скандале, который учинил вчера в Пале-Рояль адъютант Жюно, пытаясь среди бела дня овладеть юной белошвейкой?.. Прибыли король и королева Баварии. Они остановились в отеле Марбеф, у короля Жозефа…»
В камине обрушилось полено, взметнув сноп ярких искр. Марианна вздрогнула и проснулась. Очевидно, она задремала во время письма. Перо, оставшееся в сжатых пальцах, сделало на бумаге зигзагообразный след. Бросив взгляд на висевшие над камином часы, она увидела, что уже два часа ночи. Музыка больше не играла, но слышались приглушенные расстоянием голоса. Это игроки в вист, усаживавшиеся вокруг столов, когда она шла мимо, должны были быть еще там. Марианна знала по собственному опыту, до какой степени доводит человека демон игры… Один вид карт вызывал у нее отвращение.
С трудом поднявшись, она зевнула и сладко потянулась. До чего же хочется спать! А тут еще такое искушение: кровать! Марианна бросила злой взгляд на неоконченный рапорт. Она действительно слишком устала, чтобы продолжать. Решившись, она взяла перо и быстро написала: «Я слишком хочу спать, продолжение завтра!»
Затем, нарисовав звезду, заменившую подпись, она заклеила рапорт кусочком воска и приложила печать без рисунка, которую она нашла в ящике стола. Кроме того, ей действительно больше не о чем было писать. А теперь скорее в постель.
Она уже развязывала ленты пакета с ночным бельем, когда какой-то необычный шум остановил ее… Сквозь приглушенное журчание разговоров отчетливо послышался гневный окрик, за которым немедленно последовали рыдания. Изумленная Марианна прислушалась. Ничего… Но она была уверена, что ей не почудилось. Она потихоньку подошла к окну, несмотря на холод, открытому, чтобы освежить комнату. В Селтон-Холле она всегда спала с открытым окном. Высунувшись наружу, она заметила свет в окнах, находящихся как раз внизу. Марианна уже знала, что там помещался рабочий кабинет князя. Очевидно, в нем и было открыто окно, ибо на этот раз она ясно услышала плач… Затем спокойный голос князя:
– В вас действительно нет ни капли благоразумия! Зачем доводить себя до такого состояния, э?
Но тут же раздался стук захлопнутого окна, и Марианна не услышала больше ничего. Но она готова была поклясться, что плакала женщина… И в таком отчаянии! Медленно вернувшись к кровати, она заколебалась. Если ее любопытство уже проснулось, воспитание его еще удерживало. Все-таки она не собиралась подслушивать под дверью, как простая служанка или шпионка, хотя ею-то и являлась! С другой стороны, возможно, кому-то нужна помощь. Рыдавшая женщина должна быть ужасно несчастной.
Укрыв любопытство плащом человеколюбия, Марианна поспешила надеть свое малиновое платье и выскользнула из комнаты. В конце коридора узкая служебная лестница вела на нижний этаж, выходя недалеко от кабинета Талейрана.
Спускаясь с лестницы, Марианна увидела, что из-за неполностью закрытой двери кабинета падала на пол длинная полоса света. И в это же время она снова услышала рыдания, затем совсем юный голос, изъяснявшийся с сильным немецким акцентом.
– Ваше поведение с матерью нельзя выразить словами, так оно мерзко. Как вы не понимаете, что сама мысль о том, что она ваша любовница, для меня невыносима?
– Не слишком ли вы молоды, дорогая Доротея, чтобы касаться подобной темы? Дела взрослых не должны занимать детей, и, хотя вы и замужем, в моих глазах вы всегда останетесь ребенком. Да, я очень люблю вашу мать.
– Слишком! Вы слишком ее любите! И весь свет это знает. Здесь собираются эти пожилые женщины, всегда окружающие вас; они ненавидят и поносят друг друга, но никогда не расстаются. Теперь волей-неволей они втягивают мать в созданный ими своеобразный клуб, который можно назвать гаремом г-на де Талейрана! Когда я вижу мать в окружении м-м де Леваль, м-м де Люин и герцогини де Фитц-Джемс, я готова кричать…
