— А зачем засушивать цапель?! На чучела, что ли?

— Нет, не на чучела, их же все едят.

— Чудно как-то! — сказал Кампанелла, склонив голову набок.

— Ничего странного и необычного. Вот.

Птицелов поднялся, взял котомки с полки и ловко развязал.

— Вот, смотрите! Я их только что поймал.

— И правда, цапли! — воскликнули мальчики от неожиданности.

Десять белоснежных цапель с поджатыми черными ногами, сверкая как Северный Крест, лежали в котомке, плоские, как барельефы.

— Глаза закрыты, — Кампанелла пальцем тихонько дотронулся до глаза, похожего на лунный серпик.

На голове у цапель, как и положено, были белые хохолки, острые, как наконечники копий.

— Ну, вот, видите — сказал птицелов, и, завернув птиц в фуросики,[138] перевязал сверток веревкой.

Джованни стало интересно, кто же здесь питается цаплями, и он спросил:

— А цапли вкусные?

— Конечно. Каждый день заказывают. Но лучше идут дикие гуси. Они и красивее, и приготовить их проще простого. Смотрите.

Птицелов развязал другую котомку. Гуси в желтую и голубую крапинку, светящиеся, будто фонарики, были, как и цапли, чуть сплющены и уложены клюв к клюву.

— Их уже можно есть. Ну, же, попробуйте, — птицелов слегка потянул желтую гусиную ножку.

Она легко и аккуратно отделилась, будто была шоколадная.

— Пожалуйста, угощайтесь! — птицелов разломил ножку пополам и протянул мальчикам.

Джованни съел кусочек и подумал: «Это же конфеты! Гораздо вкуснее шоколада, но разве такие гуси могут летать? Наверное, этот человек — местный кондитер! Однако неудобно есть его конфеты на дармовщинку. Размышляя, Джованни продолжал жевать.

— Съешьте еще, — предложил птицелов и вновь вытащил сверток.

Джованни хотелось еще, однако он постеснялся и ответил:

— Нет, спасибо. Достаточно.

Тогда птицелов предложил угощение человеку с ключом, который сидел напротив.

— Мне неловко, это же ваш товар, — поблагодарил тот в ответ, сняв шапку.

— Ничего-ничего! Угощайтесь. Как ситуация в этом году с перелетными птицами?

— Прекрасно. Позавчера во вторую смену меня просто одолели звонками с жалобами, мол, почему огни маяка гасли вопреки правилам. Но я-то тут при чем! Перелетные птицы сбились в стаи, и стаи эти заслонили свет — что тут можно сделать! А они, дураки, ко мне пристают… Вот я им и говорю — обратитесь к командиршам с тоненькими ножками и острыми клювиками в развевающихся на ветру плащах. Ха-ха-ха!

Мискант кончился — и тут же с пустого поля ударил в глаза свет. Кампанелла решил задать вопрос, который вертелся у него на языке.

— А почему цапель труднее готовить?

Птицелов повернулся к мальчикам.

— Чтобы приготовить цаплю, нужно повесить ее дней на десять в свете Серебряной реки, или зарыть в песок дня на три или четыре. Ртуть испарится, и можно есть.

— Но это же не мясо. Это же просто конфеты, — решительно сказал Кампанелла, судя по всему, думая о том же, что и Джованни.

Птицелов почему-то засуетился и со словами:

— Ах, да. Вот… мне выходить, — вскочил, схватил свои вещи и мгновенно исчез.

«Куда это он?», — мальчики с недоумением переглянулись, а смотритель маяка заулыбался и, чуть привстав, посмотрел в окно. Они увидели, что птицелов стоит на речном берегу, поросшем сушеницами, и от него исходит фосфоресцирующий свет — желтый и синий. Разведя в стороны руки, он внимательно всматривается в небо.

— Он уже там! Очень странно! Похоже, снова собирается птиц ловить. Вот здорово, если бы птицы спустились, пока поезд не тронулся.

Не успели они это сказать, как вдруг будто снег посыпался с пустынного неба. С громкими криками опустилась вниз большая стая цапель, таких же, каких они видели в котомке. Птицелов, страшно довольный, что все получилось, как на заказ, широко расставил ноги и стал хватать за поджатые лапки опускавшихся цапель — одну за другой — и засовывать их в полотняный мешок. Несколько мгновений цапли в мешке продолжали мигать синим светом, как светлячки, а затем постепенно белели и закрывали глаза. Цапель, избежавших цепких рук птицелова, было больше. Но стоило их ножкам коснуться песка, как цапли скукоживались, как тающий снег, и становились плоскими; постепенно они растекались по песку и гальке, будто жидкая медь из плавильной печи. Следы их еще некоторое время виднелись на гальке, а, затем, несколько раз сменив цвет с белого на темный, сливались с цветом песка.

Птицелов бросил около двадцати цапель в котомку, вскинул руки, будто солдат, которого настигла пуля, и исчез из виду. И в ту же секунду с соседнего места послышался знакомый голос.

— Уф, запыхался! Врагу не пожелаешь так зарабатывать себе на пропитание.

Оглянувшись, они увидели птицелова, который аккуратно одну за другой укладывал только что пойманных цапель.

Как это вы здесь очутились? Вы же были там, — спросил Джованни. У него было странное чувство, будто так и должно быть — но в то же время и не должно.

— Как-как… Захотел — и очутился. А вы вообще откуда?

Джованни хотел было ответить, но никак не мог припомнить, откуда они тут взялись. Кампанелла покраснел, тоже пытаясь припомнить.

— Значит, издалека, — сказал птицелов, слегка кивнув головой, будто ему все было понятно.

— Здесь конец зоны «Лебедя». Смотрите, вот там знаменитая обсерватория Альбрео.

За окнами, в самой середине Серебряной реки, где будто рассыпались огни фейерверков, стояли четыре черных огромных здания. На плоской крыше одного из них, словно по орбите, медленно вращались два больших прозрачных шара из сапфира и топаза. Желтый шар катился назад, маленький синий шар катился вперед, при встрече края шаров пересекались, и от этого возникала красивая зеленоватая двояковыпуклая линза, которая, по мере движения шаров, становилась все более выпуклой. Когда синий шар совпадал один в один с топазом, получался шар с зеленым центром и светло-желтой поверхностью. Когда шары начинали расходиться в разные стороны, вновь возникала линза, только выгнутая в противоположную сторону. А затем шары расходились, сапфир катился назад, желтый шар катился вперед, и повторялось то же, что и прежде. Окруженная бесформенными, беззвучными водами Серебряной реки, обсерватория, казалась погруженной в сон.

— Это приборы, которые измеряют скорость воды. Вода тоже… — только и успел сказать птицелов, как вдруг сзади раздался голос:

— Прошу предъявить билеты!

Рядом с мальчиками и птицеловом вдруг возникла высокая фигура кондуктора в красной фуражке. Птицелов молча вынул из кармана маленький листок. Бросив на него взгляд, кондуктор отвел глаза и протянул руку к Джованни, пошевелив пальцами, будто спрашивал: «А ваши билеты?»

— Э… — замялся Джованни, не зная, что делать, а Кампанелла, как ни в чем не бывало, вытащил маленький серый билетик.

Джованни растерялся, засунул руку в карман пиджака, в надежде найти хоть что-то и обнаружил там довольно большой сложенный лист бумаги. Теряясь в догадках, откуда он взялся, Джованни поспешно вытащил его. Это был сложенный вчетверо лист зеленого цвета размером с открытку. Поскольку кондуктор тянул к нему руку, он, не задумываясь, сунул ему эту бумажку, а кондуктор почтительно ее раскрыл, вытянувшись в струнку. Читая бумагу, он то и дело расстегивал и снова застегивал пуговицы на форменном пиджаке, а когда смотритель маяка с любопытством заглянул в бумагу, Джованни почувствовал в груди жар от волнения. Должно быть, это был не билет, а какое-то удостоверение.

— Это вы принесли из трехмерного мира? — спросил кондуктор.

— Понятия не имею, — ответил Джованни. Он решил, что теперь все в порядке, посмотрел на кондуктора и хихикнул.

— Благодарю вас. Мы прибываем в Южный Крест примерно в три часа, — сказал кондуктор, отдав бумагу Джованни, и пошел дальше.

Кампанелла с нетерпением заглянул в бумагу, будто дождаться не мог этого момента. Джованни тоже захотелось скорее посмотреть, что же там такое написано. Однако там оказались всего лишь десять каких-то знаков на фоне черных виньеток. Они молча смотрели на узоры, которые, казалось, затягивали их в себя. Птицелов искоса взглянул на бумагу и поспешно сказал: