– Ага. А как искать? В смысле, давай вместе поищем. Я еще не пробовал. Научишь?

Лата прикусила губу. Выглядела она простенько и миленько, обычно Дан старался с такими лапушками домашними не связываться, но тут, как-никак, подруга по несчастью. Стоит присмотреться.

– Хорошо. Ты помнишь, какой он? Вот видь его… ну, смотри… и тянись. Вот так.

– Твою г… – не сдержался Дан, узрев представившуюся картину. Скосил глаза на Латку и поправился: – голубятню.

– При чем тут голубятня? – не поняла та. – Ой, что тут такое делается?

Син горел. Он лежал на полыхающей поляне, вокруг прыгали и ползали огненные пауки, с неба сыпался вроде дождь, но какой-то странный… Дан подставил ладонь и спешно отдернул. Песок. Горячий. Раскаленный.

Ничего себе сны…

– Син… – почему-то шепотом позвала Латка. – Син!

Песок сыпаться перестал. Зато уже упавший стал собираться в кучки и свиваться во что-то вроде змей. Они поползли навстречу, хищно поднимая пасти…

– Син! Ой! Да что за сны такие. – Латка чуть не плакала.

– Не кричи. – тихо проговорил Дан. Он уже понял. – Син, видно, заболел. Не сон это… бред. Жар у него, видишь?

– Ой… а что делать?

– Поднимай своего дракона. Проси, чтоб за ним летел, раз он так нас чувствует. Прямо сейчас.

Жарко… как жарко. Сейчас Син даже мечтал, чтобы волны дотянулись до пригорка, где он лежал. Волны остудили бы… а так он сгорит заживо. Или его сожрут огненные пауки. Вон их сколько… бегает…

Они, кажется, уже кого-то съели. Кто-то… кто-то ведь уже приходил. Кажется…

Как жарко. К воде бы…

Сил нет встать.

В минуты просветления Син понимал, что болен. Что у него жар и что этой ночи, скорей всего, не переживет. Понимал, что огненные пауки и песчаные змеи ему мерещатся в бреду.

И, когда из темноты выдвинулась драконья голова, он ничуть не удивился…

Огоньки…

Огоньки были где-то далеко. Они качались, дрожали. И все уплывали, уплывали куда-то далеко. Звезды? Нет… так не бывает, чтобы звезды скопом, а вокруг пустота… Опять бред?

Словно обидевшись, огоньки растаяли где-то в темноте, и стало так пусто и холодно, что Сина снова заколотило ознобом. Ознобом. Он заболел.Темно как… внизу снова поплыли странные звезды, а потом потянулась какая-то серебристая лента. Она странно блестела, а по ней тянулась какая-то цепочка темных листков.

Лодок – подсказал кто-то изнутри.

Лодок? Син вздрогнул. Лодок. Это река… далеко вверху река. А странные звезды – огни деревень? Но почему они где-то далеко вверху? Он падает?

Нет. Летит. Бред, бред, бред…

Син умер и его уносят в чертог Великой книги. Считать дела – благие и недобрые. Пить как хочется… пить. В чертогах есть вода? Хоть глоток бы. И опять жарко. Почему жарко, солнца же нет. И кто его несет?

Под лицом, под рукой что-то есть. Оно невидимое, но твердое и ощутимое… и от него тепло. Жарко…

Не… не понимаю.

Пить…

Над головой вились голоса. Они сцеплялись и сыпались вниз, касались прохладой и пропадали, прежде чем он успевал попросить воды. Темно, темно и жарко…

– Анье дий, – снова просыпался на кожу чей-то прохладный голос, – Нэй?

– Ой, – отзывается второй, и вдруг обращается дождем… ручейком…потоком! Син пьет, захлебывается, кашляет. И снова пьет, боясь, что – прохладное, с привкусом зелени, отнимут. Не отнимают. Наоборот, чья-то теплая ладонь, скользнув под затылок, помогает поднять голову.

Кто такой заботливый? Неужели… неужели…

Мама? Нет… нет, не может быть.

А голоса потихоньку проясняются.

– А откуда у тебя травы? – на полузнакомом языке роняет слова голос-река. Холодный и глубокий…

– Ой, да сейчас выращу! – с энтузиазмом звенит голос-ручеек. На языке из сна… – Пушиночку подожди! Котелок не помоешь?

– Что?

– Ой, извини-извини, просто… Марита… я сейчас, в общем!

Марита?

Девушка из сна?!

Син шевельнул губами, но из воспаленного горла вырвался только хрип, да и то почти беззвучный. Марита. А звонкая, наверное, Латка. Как они попали на остров? Или?.. Или это он – к ним?

Спросить бы. Но голос… голос не слушается.

Громадным усилием юноша приоткрыл ресницы… По глазам хлестнуло светом, по голове – болью.

И снова темнота…

Марита мыла кружку. Впервые в жизни.

С той пушинки, как дракон привез и поручил их попечению этого раба, селянка только им и занимается. То травку какую-то растит против жара, то в котелке ее заваривает (запах у травы оказывается исключительно резкий и далекий от ароматов душистой воды, дома даже служанки побрезговали бы использовать такое для притираний!), то накладывает какие-то компрессы ему на грудь. Подумать только, на грудь! Марите говорили, что у простолюдинов слабые представления о приличиях, но она и не представляла, в какой степени слабые.

Смотреть на малознакомого мужчину, почти обнаженного, да еще трогать его… невообразимо.

Вопиющее непонимание правил приличия.

Ну да чего ждать с простолюдинов.

Эта девица… Лата… она даже не оценила того, что Марита разрешила ей обращаться к себе по имени и на "ты". Сельчанка… в их глуши слов "госпожа" даже не слышали.

– Мрррррррррряу! – пронзительно рявкнуло рядом, и только что сполоснутая кружка полетела обратно в песок. А серое чудовище уже вспрыгнуло на дерево и теперь мрачно сверкало оттуда желтыми глазищами.

Знатское воспитание Мариты не включало в себя овладение ругательными словами родного языка, и сейчас девушка как никогда сожалела об этом пробеле в своем образовании.

Это порождение злокозненного бога!

Вероучение Ордена Опоры отказывало животным, птицам и рыбам в разуме, но право же, книгописатели ошибаются! Марита готова была поклясться, что серое чудовище не просто наделено разумом, но и поклоняется самому Злишу!

Испакощенные сапожки, утащенная из-под руки лепешка, постоянные мелькания под ногами, а главное – чулки!

Чулок осталось всего две пары. Третьей девушка лишилась безвозвратно. И именно через посредство серого злыдня.

Сначала Марита не поверила своим глазам.

Но под веревкой, протянувшейся между двух полуобрушенных колонн, действительно валялся ее чулок – правда, такой скомкано-изодранный, будто волк или еще какой-то хищник долго пытался прожевать змею, но не осилил и выплюнул.

А на втором чулке, все еще обвязанном вокруг веревки, висело серое злишево порождение и самозабвенно рыча, драло когтями нежное плетение. А вдобавок еще и раскачивалось туда-сюда, создавая впечатление не то борьбы с гадюкой, не то сражения с неведомой тварью. Кто после этого не поверит в кошачий разум?

Судьбина, за что ты внесла мое имя на темный свиток?!

– Мррряу! – злорадно отозвалось с дерева.

Марита молча взглянула в загадочные желтые глаза и вздохнула. Вряд ли, конечно, кот что-то знал о планах Судьбины на беглянок… но если даже и знал, то предпочитал хранить свои сведения при себе.

Что ж, остается утешаться тем, что Дар обычно благосклонен к обделенным Судьбиной, и вскоре случится нечто приятное. Для равновесия.

– Меу… – донеслось от дерева.

И Марите показалось, что хвостатое злосчастье, непостижимым образом прочитав ее мысли, ответило что-то вроде "Нет уж".

– Марита-а!

Холм битого камня, как бы срезанный с одной стороны – из земли выступало полуразрушенное, но все-таки изумительно красивое здание с колоннами розового камня. Место их временного приюта.

Как все-таки здесь красиво. Это удивительное место, даже наполовину уничтоженное, все-таки было полно покоя и величия. Особых перемен дижонка не узрела – юноша-раб все так же лежал, заботливо укрытый какой-то серой домотканой тряпкой. Похоже, спал. Сельчанка, напротив, была бодра и хлопотлива – до отвращения. За какие-то пушинок десять она успела потрогать рабу лоб, поправить на нем домотканину, подбросить прутьев в костер и зачерпнуть кружкой какой-то смеси из котелка. И еще и улыбнуться, почти как своему коту: