Вечером в ту среду, без четверти одиннадцать, усталый и настроенный пессимистически, я поднялся на крыльцо нашего старого кирпичного особняка и нажал кнопку звонка. Дверь была закрыта изнутри на цепочку, и сам открыть ее я не мог. Впустивший меня Фриц спросил, не хочу ли я отведать жареной утки с карри, но я ворчливо отказался. Сбросив пальто и шляпу, я прошел в кабинет, где за письменным столом сидел этот расплывшийся гений, удобно устроившийся в сделанном для него по специальному заказу кресле (чтобы оно могло вместить тушу весом в одну седьмую тонны); перед ним на подносе стояла бутылка пива, и он был погружен в чтение книги «Сокровища нашего языка» Линкольна Барнетта. Я подошел к своему столу, резко повернул вращающийся стул и сел. Он должен был взглянуть на меня по окончании очередного абзаца.

Так и произошло. Он даже вложил в книгу закладку – тоненькую золотую полоску, подаренную ему несколько лет назад одним клиентом, и заметил:

– Ты, конечно, обедал?

– Нет, я не обедал. – Я положил ногу на ногу. – Извините, пожалуйста, что я болтаю ногами. Я съел что-то очень жирное, забыл даже, что именно, в какой-то отвратительной забегаловке в Бронксе.

– Фриц подогреет утку и…

– Нет, я уже сказал ему, чтобы он этого не делал. Это был самый паршивый день в моей жизни, и я хочу хотя бы закончить его нормально. Сперва я отчитаюсь перед вами, а потом отправлюсь спать. Во-первых…

– Черт побери, но ты должен поесть!

– А я говорю – нет. Дело прежде всего.

Я сделал устный доклад и, в частности, сообщил о двух парнях в машине, номер которой я записал. В конце я высказал несколько соображений, а именно: а) нам не к чему тратить время на проверку того, кому принадлежит эта машина, б) Сару Дакос, очевидно, следует вычеркнуть из нашего списка, а если оставить, то только для возможных справок в дальнейшем, в) если есть какие-то материалы, компрометирующие семью Бранер, наша клиентка пока не беспокоится, что они могут всплыть на поверхность.

Я встал и протянул ему подписанное миссис Бранер письмо, но он лишь взглянул на него и велел убрать в сейф. Затем я доложил о посещении Эверса и, конечно, о встрече с Моррисоном и высказал глубокое убеждение, что в данном случае вел себя неправильно, ибо мне следовало заявить Эверсу о наличии у нас секретной информации, которой он не обладает, которую добыть не сможет, и о том, что ему придется нам заплатить. Это было бы довольно рискованно, но, возможно, вызвало бы его на откровенность. Вульф покачал головой и заметил, что его сделало бы нас слишком уязвимыми. Я достал с полки словарь и отыскал нужную страницу.

– «Доступный для ранения, – прочитал я вслух. – Не защищенный от нападения или повреждения», – вот что означает выражение «уязвимый». Да, трудненько найти кого-нибудь более уязвимого, чем мы сейчас. Однако я хочу закончить свой отчет за день. Я потратил много времени на розыски Эрнеста Мюллера, обвиняемого в укрытии краденого и сейчас освобожденного на поруки; он вел себя еще хуже Эверса. Ему пришла в голову мысль стукнуть меня, причем он был не один, и мне пришлось отреагировать: возможно, я сломал или вывихнул ему руку. Затем…

– Ты не пострадал?

– Пострадали только мои чувства. Затем, отведав сала, как я уже докладывал, я отправился на поиски Джулии Фенстер, которую судили по сфабрикованному обвинению в шпионаже и оправдали. Я потратил целый вечер, пытаясь найти ее, а нашел лишь ее братца, и он оказался типом что надо. Никогда еще так бесполезно не проводил день. Это прямо-таки рекорд. А ведь мы выбрали эти три дела как наиболее перспективные. Я просто сгораю от нетерпения узнать программу, запланированную вами на завтра. Я положу ее себе под подушку.

– Частично тут виноват твой желудок, – заметил Вульф. – Ну, если не утку, тогда хоть яичницу?

– Нет.

– Икру? У нас есть фунт свежей.

– Черт возьми, вы же прекрасно знаете, как я люблю икру, но сейчас это было бы надругательством над таким деликатесом.

Вульф налил пива, подождал, пока опала пена, выпил, облизал губы и долго молча смотрел на меня.

– Арчи, – сказал он наконец, – ты, наверное, хочешь вынудить меня возвратить аванс?

– Нет. Я знаю, что мне это не удастся.

– В таком случае ты занимаешься пустословием. Тебе хорошо известно, что мы взялись за работу, которая, логически рассуждая, абсурдна. Мы оба пришли к такому мнению. Маловероятно, чтобы какое-нибудь из сообщении мистера Коэна было бы нам полезно, но исключать такую возможность нельзя. Определенный элемент случайности есть в расследовании каждого дела, ну а сейчас мы целиком зависим от случая. Мы должны ждать, чтобы нам повезло. Распоряжаться событиями мы не можем, но должны делать так, чтобы они происходили. У меня нет для тебя заданий на завтра. Все зависело от того, что ты сделал сегодня… Однако не следует утверждать, что день сегодня прошел без пользы. Возможно, что-нибудь из сделанного тобой подстегнет кого-нибудь на какие-то действия. Это может произойти завтра, а может быть, и на будущей неделе. Сейчас ты устал и голоден. Черт тебя побери, поешь чего-нибудь!

Я отрицательно покачал головой.

– Так как же относительно завтра?

– Поговорим об этом утром.

Он снова принялся за книгу.

Я встал, пнул ногой кресло, запер письмо в сейф, отправился на кухню и налил себе стакан молока. Фриц уже ушел спать. Внезапно сообразив, что надругательство над икрой в такой же степени относятся и к молоку, я вылил его обратно в пакет, взял другой стакан и бутылку виски, налил полстакана и хватил добрый глоток. Это сразу устранило во рту привкус жира. Затем я проверил, хорошо ли закрыта дверь, допил виски, сполоснул стакан и поднялся в свою комнату, где облачился в пижаму и домашние туфли.

Я подумал, что неплохо было бы воспользоваться одеялом с электроподогревателем, но тут же отказался от этой мысли. В конце концов, должен же человек испытать иногда и некоторые неудобства. Со своей постели я взял только подушку, а простыни и одеяла захватил из шкафа в вестибюле. Нагрузившись таким образом, я прошел в кабинет и принялся стелить себе на кушетке. Я уже развертывал одеяло, когда послышался голос Вульфа:

– Я сомневаюсь в необходимости этого.

– А я нет. – Я повернулся к Вульфу. – Вы же читали эту книгу о ФБР. Если понадобится, ФБР может действовать очень оперативно. Проникнуть в наш сейф и шкафы с материалами для них детская забава.

– Ба! Ты преувеличиваешь. Взломать замок сейфа в частном доме?!

– Подобный метод давно устарел, и ФБР и не подумает им воспользоваться. Вам следует почитать кое-что по электронике. – Я подоткнул одеяло себе под ноги.

Вульф отодвинул кресло, поднялся, пожелал мне спокойной ночи и ушел, прихватив с собой «Сокровища нашего языка».

В четверг утром я надеялся, что Фриц, после того как отнесет Вульфу завтрак, передаст мне распоряжение шефа зайти к нему для получения указаний, но этого не случилось. Значит, Вульф не выйдет из оранжереи до одиннадцати, поэтому я не торопясь занялся обычными делами, и около десяти часов все у меня было в порядке – постельные принадлежности возвращены на место, завтрак съеден, «Таймс» просмотрен, почта распечатана, рассортирована и положена под пресс-папье на стол Вульфа, а Фрицу дано соответствующее объяснение, вовсе не удовлетворившее и не успокоившее его. Он прекрасно помнил, как и все мы, тот вечер, когда из пулеметов, установленных на крыше дома напротив нашего, были разбиты сотни стекол оранжереи и погублены тысячи орхидей. Узнав, что я спал в кабинете, Фриц решил, что мы ждем повторения тогдашнего фейерверка. Я объяснил ему, что являюсь сейчас только сторожем, а не беженцем, но он не поверил мне.

После всех дел у меня еще осталось время. Его нужно было чем-то занять. Фрицу звонил рыботорговец; я следил за их разговором, но никаких признаков подслушивания не заметил, хотя линия, безусловно, прослушивалась. Ура инженерам! Современная наука добилась того, что каждый может делать что угодно, но никто не знает, что за чертовщина происходит вокруг него. Из ящика стола я достал свои блокнот и снова просмотрел сообщенную нам Лоном Коэном информацию, обдумывая соответствующие возможности. Всего я записал четырнадцать пунктов, но по крайней мере пять из них были совершенно безнадежны. Из оставшихся девяти мы попытались кое-что сделать по трем, но абсолютно впустую. Оставалось шесть, и я тщательно, один за другим, перебрал их. Я уже решил, что наиболее обещающим или по крайней мере менее бесперспективным является случай с сотрудницей государственного департамента, вначале уволенной, а потом восстановленной на службе, и уже протянул руку за справочником по Вашингтону, чтобы узнать ее телефон, как раздался звонок в дверь.