– Господи, неужели тебе мало диплома?

– Пригодится. Мы разработали этот проект вместе с доктором Элсопом, консультантом.

«Волшебное слово.»

– О! – включился интерес. – Теперь я вспоминаю, ты говорил, что он предлагал тебе писать статью. Это…?

– Вполне возможно.

«Если только у меня хватит ума разобраться.» – А что особенного в этой больной?

– Ну, боюсь, это слишком специальные вещи.

– Ты всегда так говоришь, – Айрис надулась. – Почему ты никогда не рассказываешь о работе? Я, конечно, не училась медицине, но не настолько же глупа, чтобы закрывать от меня половину своей жизни.

«Все это мы проходили. Стоп: у нас была очень неплохая встреча. Давай попробуем подольше продержаться на этом настроении.» Упрощая до невозможности, он пустился в объяснения и говорил, пока Айрис не стала красноречиво зевать; тогда он прервал себя на полуслове и предложил пойти спать, на что получил в ответ выразительную улыбку.

– Мне нравится слушать о твоей работе, – сказала она. – Я, конечно не все поняла, но очень интересно.

Пол постарался скрыть горечь.

Заклинания. Вот что ты вилишь в моих рассказах, и ведь не только ты.

Волшебные слова, которыми из душ одержимых изгоняют бесов. Только нет тут никакой магии.

Просто: ремесло. Закручивание гаек и болтов. Берем обломки личности и собираем из них, что получится, да еще стараемся, чтобы покрепче держалось.

Но объяснять ей не хотелось – на часах было двадцать минут двенадцатого. Он оставил ее слова без ответа, ласково улыбнулся и, обняв двумя руками, уткнулся носом в шею.

Она высвободилась и быстро прошептала:

– Сейчас, милый, я только заскочу в ванную.

И неожиданно ярко, как удар молнии:

«О Господи! Та ночь после танцев, когда Мирза отправил меня домой.

Первый раз, единственный раз за все время, я не слышал этого «заскочу в ванную».» Он сжал кулаки, словно боясь выпустить наружу поднимающееся изнутри ликование.

Где-то далеко, в глубине его сознания голос разума пытался возразить, что шансы на самом деле очень малы, но его заглушал шум крови в ушах.

«Если только, если только: Господи, пусть это будет правда. Пусть это будут двойняшки.» И пьяный от еще не наступившей радости, он взлетел вслед за Айрис по лестнице.

В начале семейной жизни Пол не меньше Айрис старался избежать зачатия. Ее отец был еще жив, и хотя она рассчитывала унаследовать почти все его деньги, да и тогда уже имела кое-что, оставленное дедом, все же неразумно было при его зарплате новоиспеченного врача заводить ребенка. Столь ответственное мероприятие следовало отложить до того, как он получит, ну, скажем, должность регистратора.

Постепенно, однако, видя, что Айрис отказывается даже просто говорить об их будущих детях, он заподозрил у нее какое-то психическое предубеждение против материнства и почему-то решил, что разговоры смогут его разблокировать. Это было ошибкой. Результатом стала первая и самая тяжелая из всей череды отвратительных сцен, во время которых она кричала, что он обращается с ней, не как с женой, а как с домашним психом. Раз или два у него возникало подозрение, что Айрис, как и он сам, хранит какую-то тайну, но потом эту идею отверг.

Нет… она просто не хотела взваливать на себя заботы, которыми дети всегда награждают своих родителей.

Если бы она просто боялась родов, Пол был готов усыновить ребенка; опыт подсказывал ему, что на личность куда сильнее влияет на воспитание, чем хромосомы. Но чужой ребенок привлекал Айрис еще меньше, чем собственный.

Наконец он смирился и признал то, что Мирза со свойственной ему проницательностью назвал «хочет тобой командовать». Довольно мягко сказано.

В действительности суррогатом ребенка для Айрис стал он сам. Руководя его карьерой, она давала выход инстинктам, которые в нормальной ситуации направлялись бы на сына или дочь.

Парадоксально, но это открытие – запоздалое, поскольку признать его означало дать самолюбию ощутимый щелчок, – указывало выход. Он мог теперь действительно относиться к ней как к пациентке, которую можно лечить. Но все его намеки, зонды и маневры так и не не смогли выбить ни одного кирпича в стене, которой она себя окружила.

Сейчас ему на помощь приходил случай. Прогноз был неутешительным: шок, отвращение, слезы, но Пол оптимистично надеялся, что Айрис примирится с fait accompli[8], несмотря на то, что он так и не смог убедить ее пойти на это сознательно.

Почему-то он вспомнил смешное определение, которое Мирза дал нежелательной беременности: fetus accompli[9].

Если повезет, он его получит. Но Айрис он не сказал ни слова.

«Господи. Какая же брешь в моей душе заделана навязчивым желанием стать отцом? Я вдруг почувствовал себя сверхчеловеком. Завали меня работой – и я скажу: давай еще; принеси полный ящик бумаг – я разбросаю их, как ураган; дай мне самый трудный учебник – все теории сами заскочат мне в голову; приведи безнадежного больного – и я не стану тратить время на раздумья, я доберусь до сути, и даю один против десяти, что сделаю это с первого раза.

Сопливый Эл будет визжать от восторга, и даже Холинхед сменит свою вечно кислую мину!» Тем не менее, и это приходилось признать честно, приподнятое настроение не давало ему сил перейти от мечтаний к действиям – он все откладывал разговор с Айрис точно так, как когда-то отодвигал в сторону признание в своей давней болезни до тех пор, пока оно не потеряло всякий смысл.

Зазвонил телефон.

– Доктор, с вами хочет поговорить инспектор Хоффорд, – сказал оператор, – Минутку.

«О, боги. Неужели это конец арьергардным боям за Арчин, когда я все откладывал приговор? Я не стану писать, что она сумасшедшая. И мне плевать на всех этих экспертов, которые в один голос кричат, будто ее языка не существует – черт возьми, она нормальнее половины умников в этом мусорном ящике. Пусть пишет кто-нибудь еще. А я не буду.» Он так рассердился, что не сразу понял, что Хоффорд говорит прямо противоположное тому, что он собирался услышать.

– Доброе уторо, доктор. Знаете, вы были правы насчет Фабердауна!

– Я… что? Не может быть! Как вы узнали?

– Он не дурак выпить, и вчера вечером надрался в том кабаке, куда любит заходить мой констебль Эдвардс. Он еще станет настоящим детективом, этот парень.

Фабердаун трепался, сколько комиссионных он потерял из-за своей сломанной руки, пока кто-то не спросил, как это случилось, а он: гм: стал жаловаться на девушку.

Сказал, что она показалась ему такой маленькой и беспомощной, вот он и решил, что запросто с ней справится.

Пол, волнуясь, ловил каждое слово.

– Ну вот, Эдвардс оприходовал его как только закрылся паб. Не самая простая процедура, но обошлось без проблем. Он зажал Фабердауна в угол и объяснил, что если он не оставит это дело, то судить будут не девушку, а его. И сегодня утром он явился ко мне и не знал, куда девать глаза. Он хочет спустить дело на тормозах, потому что это нехорошо судиться с бедной крошкой, у которой, к тому же, не все дома.

– Передайте Эдвардсу мою огромную благодарность.

«Блаженны алчущие бед, ибо получат они их на голову свою!» Пол, посмеиваясь, повесил трубку. Его уже начинало беспокоить то, как переменилось его настроение после появления Арчин – он хорошо помнил, как раньше ерундовая перестановка мебели вгоняла его в необъяснимую панику.

Сейчас все поворачивалось совсем иначе, и он почти поверил, что ухватил за хвост волшебную силу, которой подчинялись даже не зависящие от него события, вроде этой истории с Фабердауном.

Дверь затряслась, как будто в нее лупили ногой, и в кабинет ворвался посыльный, с большой картонной коробкой руках.

– Доброе утро, док. Вам посылка.

Бросив взгляд на адрес, Пол понял, что это то, что он давно ждал: материалы для тестов, описанные в статье, которую прислал ему Тамберлоу.