Мужик понял: ей трудно давать ему деньги. Бережливость, а точнее, скупость царицы вошла при дворе в поговорку. И он не просил. И… добился своего – они сами стали предлагать ему награды и деньги, а он отказывался. Знал, как благодарна ему царица за отказ…

Он был для «царей», пожалуй, единственным бескорыстным молитвенником перед престолом Всевышнего.

«Цари» на «исторических» балах надевали маскарадные наряды времен первых Романовых, и Аликс захотелось увидеть Распутина в дорогом «народном костюме». «Она была скупа и не давала деньги Распутину, дарила шелковые рубашки, пояса и золотой крест, который он носил», – вспоминала великая княгиня Ольга. И теперь, приезжая в Покровское, он с удовольствием щеголял в шелковых рубашках с малиновым поясом, в лакированных сапогах… Когда спрашивали, откуда сие великолепие, он рассказывал о «царях», которые любят его и ценят – пусть односельчане не забывают, кем стал Гришка, на которого они доносили церковным следователям.

«Григорий сказал, указывая мне на свою атласную сорочку:

– Эту сорочку шила мне Государыня. И еще у меня сорочки, шитые ею.

Я попросил показать мне их… Жена Григория принесла несколько сорочек. Я начал рассматривать их…

– Что, на память хочешь взять? – улыбаясь, спросил Григорий.

– Можно хоть одну или две?

– Возьми три!

И он отобрал для меня три сорочки: красную, белую чесучовую и белую дорогого полотна, вышитую по воротнику и рукавам», – вспоминал Илиодор.

Между тем революция становилась лишь ужасным воспоминанием. Наступал долгожданный покой. И для Аликс, так желавшей верить в чудеса нового «Нашего Друга», это была заслуга не премьера Столыпина, виселицами и военно-полевыми судами усмирившего Россию, но чудесного «старца», умирившего ее своими молитвами.

Но если Николай в то время стал покойнее, ее по-прежнему мучили приступы неврастении, на первый взгляд беспричинные.

«Болит голова… болит сердце», «мое сердце обливается кровью от страха и ужаса», «когда голова у меня меньше болит, я выписываю изречения Нашего Друга, и время проходит быстрее», «я больна от печальных мыслей» – это из ее позднейших писем. Но тот же страх преследовал ее и в те годы. Постоянная тоска от ужасных предчувствий, постоянное раскаяние – ведь это ее проклятая наследственность губила любимого сына…

Только «Наш Друг» умел гасить ее нервозность речами о прощении и любви, о будущей Божьей награде за все страдания. Своими удивительными руками он снимал сводившие с ума мигрени. Он был так нужен измученной Аликс – не меньше, чем ее обреченному сыну.

Одно из ее писем Распутин покажет тогдашнему своему другу Илиодору. Она старалась писать простодушно, на понятном для мужика языке: «Я только тогда душой покойна, отдыхаю, когда ты, учитель, сидишь около меня, а я целую твои руки и голову свою склоняю на твои блаженные плечи. О, как легко мне тогда бывает…»

Чтобы ощущать себя в безопасности, ей необходимо было постоянно убеждаться в его особой силе. И потому Аликс и подыгрывающая ей Вырубова будут стараться каждый день увидеть хоть маленькое, но чудо, сотворенное им: он предсказал погоду, он угадал день возвращения Николая домой… Все это осталось в переписке царя и царицы.

Именно тогда Распутин произнес удивительную фразу: «Покуда я жив, будет жить и династия». Об этом вспоминала его дочь: «Сам отец говорил в Царском Селе, что когда его не будет, тогда и двора не будет…» То же самое мы найдем и во множестве свидетельских показаний. «Установлено, – напишет следователь Руднев, – что он говорил Государю: «Моя смерть будет и твоей смертью».

Мужик знал: эти слова царицу не пугали. Наоборот – успокаивали. Ведь Распутин крепок, он должен прожить очень долго. Да и зачем Господу отнимать у «царей» своего посланца?

Но в 1910 году, когда наступил пик его успеха, когда стал он единственным, происходит таинственное: вокруг Распутина вдруг все начинает рушиться…

1910 год был ознаменован весьма немногими событиями, привлекшими внимание российских газет и обывателей.

В Петербурге состоялся первый Всероссийский съезд по борьбе с пьянством – этой воистину «русской болезнью». Вспоминали курьезы из древней истории: как «в одной битве пьяные воины портки потеряли». Обвиняли правительство – за то, что оно зарабатывает на этой вечной беде (после чего оскорбленные представители министерства финансов покинули съезд). Обвиняли сельских священников – за то, что они чрезмерно почитают слова святого князя Владимира: «Руси есть веселие пити» (после чего покинули съезд и представители духовенства).

В Государственной Думе произошел скандал. Известный монархист Марков-второй потребовал принятия новых постановлений против евреев. «Русский народ, – заявил он, – не желает стать рабом иудейского паразитного племени». Председательствующий князь Волконский попытался лишить его слова, Марков-второй назвал князя и протестующих думцев «жидовскими наемниками» и был голосованием исключен на 15 заседаний.

«Я рад расстаться с вами на 15 заседаний, жидовские прихлебатели», – заявил он, удаляясь.

На другом заседании один из вождей монархистов, Пуришкевич, сообщил, что левое движение в студенческой среде – это «евреи, а над ними профессора, среди коих тоже немало евреев, потому в университетах и воцарилась анархия». Заявление вызвало очередной думский скандал – с общей бранью и выкриками с мест. Председатель Думы «потерял контроль и выказал полную беспомощность», в результате чего был смещен.

Новым председателем был избран Александр Иванович Гучков. Газеты с удовольствием печатали его биографию. Не было ни одного опасного события в начале века, в котором не участвовал этот сын благополучного московского купца. Он защищал армян во время резни их турками, участвовал в англо-бурской войне (естественно, на стороне буров), а во время русско-японской войны попал в плен к японцам. В Думе прославился блестящими речами и… драками на заседаниях. Он даже умудрился вызвать на дуэль главу кадетской фракции профессора Петра Николаевича Милюкова!

Вступая в должность председателя Думы, Гучков произнес знаменитую речь, где впервые заговорил о неких загадочных «темных силах», объявившихся в самых верхах общества…

В Москве на Ходынском поле, печально прославившемся во время коронации Николая II, состоялись полеты авиаторов. Сергей Уточкин, «герой воздушного простора», сделал несколько кругов на биплане. Сзади на маленьком «велосипедном» сиденье для пассажира с трудом уместился московский вице-губернатор Джунковский. Участвовала в этих полетах и женщина-авиатор, черноокая красавица княгиня Шаховская, которая вскоре станет фанатичной поклонницей Распутина.

7 ноября состоялось, пожалуй, единственное историческое (печальное!) событие года. Вся Россия облеклась в траур – на станции Астапово умер Лев Толстой. Николай написал на докладе о его смерти: «Душевно сожалею о кончине великого писателя… Господь Бог да будет ему милостивым судьей».

В Москве, вдали от придворной суеты, жила Элла – великая княгиня Елизавета Федоровна. После гибели мужа она ушла из мира и основала Марфо-Мариинскую обитель сестер милосердия. На могиле Сергея Александровича она написала: «Прости им, Господи, ибо не ведают что творят» и тщетно просила Николая простить убийцу великого князя.

В 1910 году в Марфо-Мариинской обители состоялось ее посвящение на служение Богу. На церемонию приехала родная сестра Эллы – Ирина Прусская. Но другой родной сестры – Государыни – не было. Ходили слухи, что ее отсутствие вызвано недоброжелательством Эллы к странному мужику, проникшему во дворец.

О самом мужике никто толком ничего не знал – были только глухая молва и легенды. И оттого он притягивал всеобщее внимание.